Гольцингер говорит, что Ж*** и его мать в отвратительном положении. Она наделала дела a la Spitzeder. За своими следит полиция. Дети здоровы и ведут себя хорошо. Мне нечего говорить тебе, как я был бы счастлив получить от тебя хоть один пинок ногой.
Привет Катерине и венским друзьям.
Твой Леопольд.
Грац, 19 июня 1879 г.
Мои дорогая жена!
Твое письмо бесконечно обрадовало меня. До сих пор я воображал, что ты меня вовсе не любишь, и часто эта мысль угнетала меня и парализовала мою деятельность. Теперь же, обладая твоею любовью, я все перенесу легко, не буду терять энергии и буду работать с восторгом.
До субботы мы кое-как обернемся. А дальше? Сходи еще раз к Эммеру, скажи ему откровенно, в каком отчаянном положении мы находимся, и сделай все возможное, чтобы добыть эти 80 флоринов.
Я послал еще один фельетон в «Pester Lloyd» и настоятельно просил, выслать мне 50 фл, за два остальных.
Рошфор пишет очень дружески и досылает мне заметку из «Voltaire», сообщающую, что «Лазутчик» принят. Итак, теперь это уже несомненно: пьеса пойдет осенью в Париже.
Теперь, когда я знаю, что ты любишь меня, я испытал бы мучительное наслаждение, если бы ты захотела привести в исполнение «Венеру в мехах».
Мы все здоровы. Вчера у нас был В***. Он, по-видимому, безумно влюблен в Катерину.
Целую тебя тысячу раз.
Леопольд.
Грац, 20 июня 1879 г.
Дорогая Ванда!
Опровержение в «Tagblatt» очень удачно. «Tagblatt» очень глупо попался, так как объяснения Шемберга бесцветны и лишены всякого смысла.
Как я хочу тебя!
Сходи же в «Heimat» и постарайся добыть 80 фл.
Я получил письмо из Мюрццушлага с пятью флоринами. Сегодня получил остальные пять фл. Только что получил письмо от директора Штрампфера, С 16 октября по 15 ноября Мейнингенцы играют в Рингтеатре. Это очень выгодно для меня, потому что таким образом публика приучается посещать Рингтеатр еще до постановки моей пьесы.
Мои условия приняты.
Итак, со всех сторон счастье улыбается нам; а ты будь сильна, не унывай, будь моей верной и любящей женой, а также моей строгой любовницей, моей сладострастной и жестокой «Венерой в мехах». Реши эту трудную задачу, столь легкую для тебя, и будущность всех нас будет блестяща.
Целую тебя тысячу раз.
Твой Леопольд
21 июня 1871 года
Дорогая Ванда!
Я очень сожалею, что деньги не пришли вчера.
Я надеялся еще сегодня увидеть, как ты скользнешь в свой горностаевый мех, осыпать поцелуями мою добрую, прекрасную жену, почувствовать твою ножку на моей шее, моя обожаемая любовница, услышать, как ты смеешься над твоим влюбленным мужем, теперь приходится еще ждать.
Мы все здоровы: дети целуют маму и просят ее возвращаться скорее.
Вообрази себе мое удивление, когда сегодня утром я открыл «Morgenpost» и прочел в нем фельетон по поводу Катерины, в котором Цистлер энергично берет ее сторону и пишет подробнейшее опровержение. Это тем более хорошо со стороны Цистлера, что я с тех пор не видел его и совершенно тут ни при чем. Он сделал это по своей собственной инициативе.
Гольцингер также очень горячо заступается за Катерину.
Твое милое письмо так обрадовало меня, что я не в силах поразить тебе мое счастье. Будь со мной мила и постарайся наконец «окончательно поработить» меня; я не хочу даже дышать без твоего позволения. Будь очень нежна и очень жестока, я и теперь обожаю тебя, а тогда я лягу у твоих ног послушный и покорный, как собака.
Целую тебя тысячу раз.
Твой раб
Леопольд.
Катерина уже несколько месяцев тому назад порвала с Ж***, так как он ей надоел и она объявила ему отставку. До нашего отъезда в Вену до нас дошли слухи о мошеннических проделках его и его матери. То, что мой муж писал мне в Вену, подтверждало ни слухи.
Тотчас по возвращении в Грац Катерина возобновила отношения с Ж***. Она как можно чаще показывалась с ним, и я, кажется, не ошибусь, сказав, что она доставила ему средства, чтобы уехать из Граца.
По этому поводу Леопольд сказал ей однажды:
– Послушай, Катерина, тебе следовало бы обратить внимание на твои отношения к Ж***. Он очень скомпрометирован своей матерью.
Она презрительно посмотрела на него.
– Если ты смотришь на вещи с точки зрения проходимцев, то ты прав; но это не в моем обыкновении.
– Но ведь есть случаи…
Катерина резко прервала его:
– Оставь меня в покое! Детей не спрашивают, от каких родителей они желают родиться… а некоторые дураки приписывают им ответственность за родителей. Удивляюсь, что ты присоединяешься к их числу. Не находишь ли ты, что если б мы могли выбирать себе родителей, то, вероятно, постарались бы выбрать их получше в некоторых случаях. Я-то наверное!
– Ты ведь не знаешь, не участвовал ли Ж*** в мошенничествах своей матери?
– Это было бы так же неудивительно, как если б твои сыновья наследовали твой талант. Это было бы чрезвычайно приятно, но это не была бы их заслуга. Если Ж*** мазурик, то этим он обязан своим родителям. Люди, обладающие физическими или нравственными пороками, не должны были бы иметь детей.
– У тебя удивительные взгляды!
– У каждого те взгляды, которые вырабатывает его жизненный опыт… Мне не повезло в отношении родителей.
– Когда у тебя будут дети, ты точно так же будешь любить их, несмотря на их недостатки.
– Боже, до чего ты глуп! Кто говорит о том, следует ли их любить или нет, если они уже существуют? Не производить их, вот в чем вопрос. По-моему, это преступление – производить на свет детей, если мы не в состоянии обеспечить им средства к существованию, здоровье и здравый смысл. Да и то!..
– С такими принципами человеческая порода не долго существовала бы!
– Ну, так что же!
Я была довольна, что вопрос этот разбирался, и в свою очередь сказала:
– Катерина права. Девяносто раз из ста рождение детей зависит от недостатка сознания, от легкомыслия.
– Как ты можешь говорить это, Ванда? Ты, такая счастливая мать!
– Если я и счастлива, это еще не значит, что дети тоже будут счастливы. Какое же это счастье – вечный страх, который я испытываю относительно их будущности! Узнав жизнь, как я ее узнала, я не должна была иметь детей. Мое сердце сжимается при мысли, каким глупым и жестоким случайностям они могут подвергнуться. Я чувствую себя такой виновной перед ними, что день и ночь только и думаю, как бы сделать их счастливыми, чтобы хоть сколько-нибудь вознаградить за то зло, которое я сделала, произведя их на свет.
Мой муж глядел на меня с изумлением.
– Да, да… смотри на меня! Мы были удивительно беспечны, родив детей!
Катерина уже ушла. Было уже поздно, и мы сидели одни возле уснувших детей.
Леопольд некоторое время молчал, затем обратился ко мне:
– Ради Бога, откуда у тебя такие грустные и безнадежные мысли? Я не вижу будущность детей в таких мрачных красках.
– Потому что ты видишь только одно: «Венеру и мехах» – и не замечаешь жизнь такой, как она есть! В каком положении мы находимся? Мы не знаем сего дня, будет ли у нас завтра что поесть. Так было уже в продолжение многих лет, так будет и впредь» Много чудных вещей впоследствии, а пока – голая нищета. Имели ли мы право подвергать этому детей?
Я вся дрожала от волнения и плохо сдержанного – раздражения.
Незадолго перед тем, как он уезжал в Вену читать свои лекции, он более двух месяцев не писал ни строчки, потому что я отказалась написать бесстыдное письмо одному берлинскому депутату, богатому помещику с предложением отдаться ему. Леопольд был уже в продолжение нескольких лет в переписке с Г***, и тот как-то намекнул, что он отличается свойствами «грека» из «Венеры в мехах»; из этого следовало, что я должна была сделаться его любовницей, а так как я упорствовала в своем отказе даже после того, как он угрожал написать это письмо от моего имени, он наказал меня, перестав окончательно работать. И если бы не подвернулась эта поездка в Вену, он продолжал бы не работать до тех пор, пока меня не сломила бы нужда и я не подчинилась бы его воле. Да, он обладал безошибочным способом заставить меня покориться, и у него хватило силы пользоваться им.
Я вспомнила обо всем этом, и под влиянием безумного страха перед будущим мне хотелось еще многое высказать ему.
– Ты погубишь нас всех с твоей «Венерой в мехах».
– Почему это?
– Потому что ты не знаешь никакого удержа, ты сам не понимаешь, чего требуешь от меня, и не подозреваешь к чему приведет нас страсть.
