– Теперь это твоя песня, – сказала я пустоте, которая упорно не желала удаляться.
Мне казалось, что в мире иссякли запасы чудес. Я больше не сочиняла стихов, обуянная творческой лихорадкой. Не видела перед собой дух Фреда, не чувствовала, где он теперь странствует по головокружительным траекториям.
В последующие дни брат просто от меня не отходил. Пообещал детям, что всегда подставит им плечо, что после праздников приедет снова. Но ровно через месяц, когда он запаковывал рождественские подарки для своей дочери, у него случился обширный инсульт. Внезапную смерть Тодда, так скоро после ухода Фреда, я восприняла как горе, которое просто невозможно вынести. От шока оцепенела. Часами сидела в любимом кресле Фреда, страшась своего собственного воображения. Потом вставала, выполняла какие-то мелкие бытовые обязанности с безмолвной сосредоточенностью тех, кто вмерз в лед.
Прошло время, я уехала из Мичигана и вернулась с нашими детьми в Нью-Йорк. Однажды днем, переходя улицу, обнаружила, что плачу. Но не могла понять, чем вызваны слезы. Ощутила тепло, переливающееся цветами осени. Темный камень в моем сердце тихонько начал пульсировать, воспламеняясь, как уголек в очаге. Кто там в моем сердце? – гадала я.
Скоро я опознала в нем дух веселья – дух Тодда, и, шагая дальше, постепенно вновь обрела ту грань его характера, которая была и у меня, – природный оптимизм. И страницы моей жизни постепенно перевернулись, и я увидела себя – как указываю Фреду на простые вещи: “синь небес, белизна облаков”[57], надеясь разорвать вуаль врожденной грусти. Увидела, как его светлые глаза пристально всматриваются в мои: рыбачат в их глубинах, ловя моего судака-пучеглаза на свой непреклонный взор. Одного этого хватило, чтобы заполнить несколько листков, которые разбередили во мне мучительную тоску, и я скормила их огню в своем сердце – так Гоголь жег, страница за страницей, рукопись второго тома “Мертвых душ”. Я сожгла все эти листки, один за другим; они не оставили после себя пепла и не остыли, а лучились теплом человеческого сочувствия.
Как Линден убивает то, что любит
* * *
Линден совершает пробежку, быстроногая, проворная. Останавливается: ее влечет к себе дерево идеальной формы посреди луга. Линден ничем не возьмешь, но есть у нее одно слабое место – начальник ее отдела, инспектор Джеймс Скиннер, и тщательно подавляемая мечта о его любви. Когда-то они были напарниками на работе и тайными любовниками, но, похоже, подвели под этим черту. И все же, когда Линден оказывается в обществе Скиннера, по ее лицу скользит какая-то призрачная тень. Подбегая к своему дому, Линден с изумлением видит, что Скиннер, как и прежде, ждет ее. Их взаимная отстраненность куда-то девается. Скиннер приближается к Линден, как живой человек – к живому человеку. Линден льнет к нему. В объятиях Скиннера ей уютно, как дома.
Кружится поставленная на ребро монета. Едва ли важно, какой стороной она упадет. Орел – проиграешь, решка – тоже. Линден закрывает глаза на очевидное, верит, что ей улыбнулось счастье, что в ее жизни идеально уравновешиваются любовь и работа, Скиннер и ее полицейский жетон. Утренний свет озаряет ее волосы цвета розового золота, собранные резинкой в хвост. Силуэты жертв – целый поток бумажных кукол, все больше и больше – моментально испепеляет костер, заново разожженный Линден и Скиннером.
Солнце совершает свой путь по небу. Пылает еще один труп, обнаруживаются улики, на горле Линден – словно бы железное кольцо, которое стискивает все сильнее. Капитулируя перед любовью, Скиннер и Линден перестают закрываться друг от друга. В его глазах она вдруг видит чьи-то еще глаза, ужас зловещих пучин. Следы, найденные судмедэкспертами. Испачканные плавки. Банты, пропитанные позором.
Синеглазые небеса Сары Линден проливаются дождем. Ее сознание озаряет убийственная ясность. Применив все таланты, которыми наделил ее Бог, она опознает в Скиннере – в своем наставнике и возлюбленном – серийного убийцу.
Холдер, ее подлинный сердечный друг, додумывается до разгадки, всего на один ход отставая от Линден. Холдер следит за ее передвижениями, интуитивно сочувствуя. Мчится под проливным дождем, пригибающим все к земле, добирается по ее следу до укромного дома на озере, принадлежащего Скиннеру. То, что сулило нежные свидания, теперь становится антуражем для торжества неумолимой справедливости. Линден чувствует, что обрывки ее счастья парят среди мертвых. Сколько ни умоляет ее Холдер, она решает из милосердия казнить Скиннера. Холдер осторожничает, хочет защитить Линден от последствий ее поступка; ею движет безрассудство. Холдер с ужасом видит, как Линден спускает курок, добивает Скиннера, чтоб не мучился, – словно умирающего теленка на обочине дороги.
Ошеломленная, я могу лишь преклонить голову. Растворяюсь в мыслях Холдера, который соображает молниеносно, силится истолковать поступок Линден, предугадать ее будущее. Мой пустой термос так и остается стоять у кровати, застрявший в зловещей атмосфере 38-й серии. А я вскоре утыкаюсь лбом в самый жестокий спойлер, какой только может быть: 39-й серии не будет.
Последний сезон “Убийства”[58] окончен.
Линден потеряла все, а теперь я теряю ее. Телекомпания прикончила “Убийство”. Будут, наверно, какие-то новые сериалы, какие-то новые сыщики. Но я не готова отпускать от себя Линден, не желаю переворачивать эту страницу моей жизни. Я хочу видеть, как Линден обследует глубокое озеро, разыскивая скелеты женщин. Что мы делаем с теми, кого можно вызвать и спровадить одним щелчком телевизионного пульта, с теми, кого мы любим не меньше, чем поэтов XIX века, чем восхитительных незнакомцев, чем персонажей, вышедших из-под пера Эмили Бронте? Что делать, когда кто-то из них срастается с твоим собственным ощущением “я”, а затем бесповоротно ссылается в конечное пространство на сайте “кино по заказу”?
Все так и остается в подвешенном состоянии. Из черной воды рвется мучительный стон. Мертвые, замотанные в бинты из розового промышленного целлофана, ждут своего рыцаря – Линден Озерную. Но она низведена до состояния всего лишь статуи под дождем – фигуры с пистолетом. Совершив свой непростительный проступок, она, считай, подала начальству прошение об отставке.
У телесериалов своя нравственная реальность. Меряю комнату шагами, явственно воображаю продолжение: “Линден в Долине Потерь”. На экране черная вода смыкается вокруг дома на озере. Озеро приобретает форму нездоровой почки.
Линден пристально смотрит в бездну, где покоятся жалкие останки убитых.
Говорит: “Нет хуже одиночества, чем ждать, пока тебя отыщут”.
Холдер, цепенея от скорби и бессонницы, ждет в той же самой машине, пьет тот же самый холодный кофе. Бдительно сторожит, пока Линден не подает ему сигнал, и тогда он снова оказывается рядом с ней, и они вместе бредут по чистилищу.
Неделя за неделей развивается история жертвы. Холдер соединит линиями россыпь кровавых точек, Линден раскопает из-под земли целительный родник. Дерево Линден распространит вокруг себя аромат лайма, очищающий каждую девушку, которая сбросит с себя пластиковый саван и льняные бинты загробного мира. Но кто очистит саму Линден? Какая призрачная горничная отмоет полости ее оскверненного сердца?
Линден бежит. Неожиданно останавливается, оборачивается к объективу. Фламандская Мадонна с глазами провинциалки, переспавшей с дьяволом.
Это уже не волнует Линден – она же всего лишилась. То, что она совершила, совершено ради любви. Для нее есть только одна директива: пусть найдутся пропавшие, пусть наслоения опавшей листвы, придавившие мертвых, треснут, отпуская их в объятия света.
* * *
У Фреда был ковбой, единственный ковбой в рядах его кавалерии. Красный пластмассовый ковбой с кривоватыми ногами, с револьвером наизготовку. Фред называл его “Краснух”. На ночь Краснух не возвращался в картонную коробку, куда отправлялось все остальное из маленькой крепости Фреда, а пристраивался на низкий книжный шкаф около кровати, чтобы Фред всегда мог его видеть. Однажды, делая уборку, мать вытерла со шкафа пыль и не заметила, как Краснух свалился вниз и попросту исчез. Фред искал его несколько недель, все перерыл – без толку. Лежа в постели, беззвучно звал: “Краснух, Краснух”. Когда Фред строил на полу в своей комнате форт и расставлял солдат, он чувствовал, что Краснух где-то рядом, слышал его голос. Это не Фред звал своим голосом, звал Краснух. Фред верил, что все так и было, и Краснух стал одним из наших общих сокровищ, занял особое место в Долине Потерянных Вещей.
Спустя несколько лет мать Фреда вынесла мебель из его прежней комнаты. Надо было заменить несколько ветхих половиц. Чего только не обнаружилось, когда убрали старые доски. Там-то, среди паутины, монет да комков окаменелой жвачки, и лежал Краснух: каким-то образом провалился в широкую трещину и исчез из виду, и даже детские пальчики не могли до него дотянуться. Мать вернула Краснуха Фреду, и тот поставил его на книжный шкаф в нашей спальне, чтобы его видеть.
