Я также не смогла блеснуть умением извлекать слова из памяти. Доктор Бертиш повторила тот же тест, который проводила в апреле Крис Моррисон (с названиями фруктов и овощей). Но на этот раз мне предстояло за минуту назвать как можно больше слов на ф, а и с.
Ф: фабула, факт, фикция, фильм, фиалка, фантастика, фанат, фигурный, фантазия, ферма, форма.
А: апельсин, акула, арка, автомат, ад, антикварный, адрес, арка, айва (поскольку я дважды назвала «арку», засчиталось только девять).
С: сад, сова, сажа, салат, саламандра, секс, самец, самка, самолет, север, ситуация, седло.
Я назвала 32 слова за 3 минуты. По сравнению с апрелем это было значительное улучшение (тогда я назвала 5 слов за 1 минуту), но все же средний результат был равен 45.
А вот в других областях мои показатели значительно улучшились. Так, речевая деятельность была «превосходной» – 91 процент. Способность к устным абстрактным рассуждениям (ее проверяли с помощью аналогий, например: «Что общего у России и Китая?») оказалась на высшей границе нормы – 85 процентов. Несмотря на затруднения в сфере базовых когнитивных способностей, я по-прежнему сохранила сложное аналитическое мышление, чем поразила доктора Бертиш. В тесте на распознавание закономерностей я ответила правильно на все вопросы, хоть он и занял у меня больше времени, чем у среднестатистического человека. Я не смогла нарисовать восьмиугольник по образцу, но была способна на сложные логические рассуждения. Впоследствии доктор Бертиш призналась, что то, что происходило у меня внутри, совсем не соответствовало внешним параметрам. Другими словами, Сюзанна «внешняя» совсем не соответствовала Сюзанне «внутренней», и на самом деле я осознавала реальность гораздо острее, чем казалось со стороны. Я тоже ощущала этот разрыв. Часто бывало, что мое «я» словно пыталось достучаться до внешнего мира, но в этом ему мешал «больной» посредник – мое тело. Нечто подобное я почувствовала и на вечеринке, и на свадьбе несколько недель тому назад.
В конце последней беседы доктор Бертиш спросила, какие проблемы, на мой взгляд, являются в данный момент самыми насущными.
– Проблемы с концентрацией. Память. Не могу подобрать нужное слово, – ответила я.
Мой ответ ее успокоил. Я смогла точно объяснить, что со мной не так. Неврологические больные часто не могут сразу указать, что с ними не так. Им не хватает осознанности, чтобы понять, что они больны. Как ни парадоксально, моя способность указать на свои слабости была преимуществом.
Это объясняло, почему я так переживала, общаясь с людьми: я понимала, какой странной и заторможенной кажусь окружающим, особенно людям, которые знали меня до болезни. Я поделилась своими мыслями с доктором Бертиш, признавшись, что в присутствии окружающих часто испытываю подавленность и беспокойство. Доктор посоветовала записаться на индивидуальные и групповые сеансы когнитивной терапии, поработать с психотерапевтом, который помог бы справиться с депрессией и тревожностью, и посещать группы поддержки для молодых пациентов моего возраста.
Но моя уверенность в себе была настолько расшатана, что я не сделала ничего. И теперь понимаю, что совершила большую ошибку: после травмы или болезни мозг нередко получает способность излечиваться спонтанно, сам собой, и лучше использовать все возможности, чтобы ускорить процесс выздоровления. Хотя до сих пор неясно, какую роль играет когнитивная терапия в лечении моей болезни, если бы я послушалась совета врача, то наверняка поправилась бы быстрее. Но мне казалось, что посещение сеансов терапии в моем случае лишь подчеркивало разобщенность между «внешним» и «внутренним», и мысль о них была мне ненавистна. К доктору Бертиш я так и не вернулась. Более того, я только через год связалась с ней, чтобы получить результаты этих самых тестов уже годичной давности! До этого мне не хватало духу узнать, насколько плохи были мои дела.
40. Немного регги после ужина
Конечно же мне казалось, что еще раз лечь в больницу – значит сделать шаг назад на пути к выздоровлению. Поэтому когда в конце мая доктор Наджар позвонил маме и сообщил, что мне нужно вернуться в больницу, чтобы провести второй курс лечения иммуноглобулином, я очень расстроилась. Одна мысль о резком свете больничных ламп, постоянном вмешательстве медсестер в мою жизнь, об ужасных разогретых обедах из полуфабрикатов заставляла меня вздрогнуть. Чтобы как-то меня отвлечь, папа пригласил нас со Стивеном погостить у него с ночевкой. Теперь мы ездили к нему не реже раза в неделю и отдыхали в тенистом дворике – оазисе посреди Бруклин-Хайтс. Ели барбекю, пили сангрию, надев сомбреро. Дворик по периметру украшала электрическая гирлянда, а из динамиков доносилось пение Райана Адамса.
В тот вечер я почти не разговаривала; беседу вели в основном Стивен, Жизель и папа. Они пытались вовлечь меня в общение, но я лишь качала головой и продолжала неосознанно причмокивать губами.
– Я скучная. Мне нечего сказать. Со мной теперь неинтересно общаться, – повторяла я.
– Никакая ты не скучная, – горячо возражал отец.
Когда он слышал такие слова, у него сердце разрывалось. Через несколько лет в том же самом дворе, под той же гирляндой электрических лампочек он признался мне, что плакал по ночам, думая об этих моих словах.
Но никто, даже папа, не мог убедить меня в обратном. Несомненно, со мной было скучно. И это, пожалуй, было тем изменением, к которому мне тяжелее всего было приспособиться. Отчасти причиной тому были антипсихотические средства – они вызывали сонливость, рассеянность и повышенную утомляемость. И все же основным виновником утраты энтузиазма был, скорее всего, сам мой больной мозг. По всей видимости, электроимпульсы между нейронами лобной доли давали сбой или были слишком слабыми, с задержкой достигая своей цели.
Лобные доли большого мозга отвечают главным образом за выполнение сложных действий, поэтому эксперты называют их «генеральными директорами». Они окончательно формируются лишь к двадцати – двадцати пяти годам, и некоторые ученые считают, что именно зрелость лобных долей отличает взрослого человека от ребенка. Ясно одно: лобные доли наделяют нас творческой энергией и человеческими качествами; благодаря им мы становимся интересными.
К сожалению, хорошо известно, что бывает с людьми при повреждении лобных долей большого мозга – виной тому лоботомия, которую широко практиковали в 1950-е и 1960-е годы. Эта операция породила немало противоречий. Одной из ее разновидностей была так называемая «лоботомия при помощи ножа для колки льда».
В ходе этой процедуры врач отодвигал веко пациента, вставлял металлический стержень над глазным яблоком, продвигал, пока его кончик не касался дна глазницы, и начинал «долбить» по мозгу в течение нескольких минут. Эта грубая процедура повреждала нейронные связи в лобных долях. Ее результаты могли быть самыми разными: от притупления эмоций до инфантильного поведения. Некоторые пациенты полностью утрачивали способность серьезно мыслить и испытывать эмоции (это произошло, к примеру, с Рэндлом МакМерфи, персонажем Джека Николсона в фильме «Пролетая над гнездом кукушки»).
Хотя мои лобные доли восстанавливались дольше других отделов мозга (обычное дело для пациентов с моим заболеванием, как показывают новейшие исследования), улучшения все же были. Когда я лежала в больнице, один врач описал активность моих лобных долей как «близкую к нулевой». Теперь я, по крайней мере, сдвинулась с нулевой отметки.
* * *
К концу ужина меня так сморило, что я опустила голову на стол и проспала весь разговор, пока меня не разбудил собственный храп. Я вздрогнула, проснулась и поднялась по крутой металлической лестнице к колонке и своему айподу. Я недавно скачала песню Рианны «Ombrella», хотя она вышла несколько лет назад и такая музыка мне обычно не нравилась. Теперь же ее стилизованный ритм-энд-блюзовый вокал зазвучал в летней ночи.
Я с нежностью взглянула на отца, Стивена и Жизель и начала раскачиваться под музыку. Меня вдруг переполнила энергия. Музыка играла очень громко, и я начала двигаться под ритм – сперва почти инстинктивно, но вскоре уже танцуя всем телом, может, не слишком грациозно, но и не одеревенело, не механически, как на свадьбе месяц тому назад. Жизель заметила, как засветилось лицо Стивена, когда тот увидел, что я танцую столь непринужденно. Долгое время я была похожа на ходячего коматозного больного, но сейчас, увидев мой неуклюжий танец регги, они поняли, что я ожила.
Стивен взбежал по ступенькам, схватил меня на руки и закружил. Мы засмеялись: это выглядело так глупо. Папа с Жизель взялись за руки и начали медленно танцевать под ритмичную музыку.
Мозг обладает удивительной гибкостью: он способен производить новые нейроны и создавать новые связи, «перепрограммируя» кору. По сравнению с ним компьютер, неспособный создать новое «железо» при сбое системы, выглядит беспомощной негибкой глыбой. Подобно нарциссам ранней весной, мои нейроны обрастали новыми рецепторами. Зима моей болезни подходила к концу.
