Одна четвертая часть населения… Кстати, одна четвертая жителей Белоруссии погибла в последнюю войну. Вот еще одна для белорусов «апокалипсическая» цифра!
Ясно, что, живя на столь помеченной трагической судьбой земле, нельзя было не воспринимать с особой, с физической остротой и любые знаки «ядерного Апокалипсиса». Которые мы особенно стали замечать после начала брежневской авантюры в Афганистане, и начавшегося во всем мире соревнования: кто больше приготовит ядерного горючего для общего акта самосожжения.
Было естественно, что в это время лично меня очень тянуло встретиться, поговорить с людьми, которые непосредственно у «кнопок Судного дня» — прежде всего с капитанами ядерных подводных лодок. Чтобы понять, чего ждать от них.
Судьба меня свела с тремя (один из них американец). На ком душа успокоилась? На солдате-мальчишке, тоже ракетчике — он обслуживал «кабели» на ядерной установке.
О них обо всех и расскажу.
2. Так нажмем или не нажмем?Время и впрямь было критическое и, как оказалось, поворотное (близящаяся перестройка). Но тогда казалось: два тяжеленных состава по однопутной насыпи стремительно сближаются лоб в лоб, вот-вот врежутся. Все и перед всеми всеща правы! Так определял для себя формулу, по которой погибнет мир, — в повести «Последняя пастораль», которую писать начал, день за днем, слушая речи в ООН, где работал осенью 1982 года в составе белорусской делегации. В апреле 1983 года мы организовали в Минске встречу, конференцию писателей и публицистов, кажется, первую у нас, на тему ядерного Апокалипсиса.
Классически прозвучала на конференции жалоба моего ироничного соавтора по «Блокадной книге» Даниила Гранина: «Адамович тащит меня на край пропасти — нарисовал жуткую картину конца света, а тут еще Карякин[109] добавил — и говорят: работай! А я не могу работать на краю пропасти».
Действительно, это тогда была проблема: чувство всеобщего конца, погибели — оно спасительно или губительно? Мобилизует человека, людей на сопротивление грозящему или обезволивает, совершенно уже, перед неизбежностью, только ускоряя сползание к пропасти?
Задолго до этого (в 1955 г.) прозвучал «на весь мир» Манифест-предупреждение Рассела — Эйнштейна. На весь-то, на весь, но услышали его немногие (у нас опубликован, открыто и полностью, лишь в 1989 г. в журнале «Дружба народов»). Время нового мышления всё не наступало. Даже строптивый академик Петр Капица не принял главной мысли Манифеста: мир погибнет, человеку не выжить, если ядерное оружие будет оставаться на планете, а мир будет по-прежнему идеологически и политически разорван. Великий физик зачем-то стал гадать-прикидывать, насколько организм человеческий сможет адаптироваться к радиоактивному заражению…
Вначале и академик Сахаров создавал оружие Апокалипсиса (и его подчинила мысль, что спасение в равновесии страха) и лишь в 60-е годы понял: спасение на путях конвергенции социальных систем, а свой долг стал видеть в борьбе за то, чтобы общество, которому он вручил свой гений физика, перестало быть закрытым, чтобы уважались права человека, жизнь человека, а тем самым, и рода человеческого.
Ведь вызывали меня, например, после той Минской конференции в ЦК партии Белоруссии, где сообщили удивительную «формулу политики», высшей, по-видимому: «Если из всего нашего народа уцелеет 10 человек, важно, чтобы они остались советскими людьми. Советскими». Вот что, оказывается, важнее самого выживания рода человеческого.
Впрочем, генерал Хейг, госсекретарь Соединенных Штатов Америки, тогдашний, исповедовал нечто схоже-каннибальское, помните, знаменитое генеральско-секретарское: «Есть вещи поважнее мира и пострашнее войны…»
Я всё старался прорваться к капитанам подводных монстров, существующих ради того, чтобы «при необходимости» своими двумя десятками ракет снести целую Европу или Америку.
Первый такой разговор я «рассекретил», выступая на Московском форуме «За выживание человечества» — был уже 1986 г. «Московские новости» напечатали и начался шум, обвинения в «кощунстве» и «предательстве». Как: они нас да, а мы их нет? Они — миллиард снесут, испепелят, два миллиарда жизней и не получат того же в ответ? Да и вообще, никакого капитана не было, Адамович его придумал! По причине зловредного своего пацифизма.
Но капитан был, и разговор был. В семейной домашней обстановке, за чаем. На вопрос мой: я предложил «модель ситуации» — они нанесли удар, испепелили полмира и вторую половину засыпали радиацией, кнопка возмездия под вашим пальцем — ответите агрессору (но, возможно, что и ошибка компьютеров) — нажмете или не нажмете? Жизнь уцелевших людей и стран, а возможно, и само будущее рода нашего и вообще существование жизни на земле — в ваших руках.
Сидевшие за столом мать и дочь капитана откликнулись немедленно: «Конечно! Они же нас убили. Нашу страну».
Голоса из прежних времен: папа, отомсти — плакаты и призывы неядерной Великой Отечественной живут и поныне в нашей памяти, в нашем сознании.
Капитан всё не отвечал. И вдруг вернул мне вопрос: ну, а вы как бы поступили?
— Нет, не нажал бы ни при каких обстоятельствах! Иначе именно я, мы будем убийцами человечества. Тот, нажавший первым, подлец — убийца половины человечества, а я — всего рода людского. Всекаин!
— Ну, а я, — наконец ответил капитан, — я не скажу, как поступлю. Они не должны этого знать.
История эта имела продолжение поучительное. В том смысле, что проявила, от чего и к чему мы поднимались в своем сознании. И как стремительно. Летом 1987 г. генерал Дмитрий Волкогонов, тогда второе лицо в политуправлении Советской Армии, очень легко вызвал гнев и возмущение не троллейбусной, а писательской публики в зале Дома литераторов, когда упрекнул некоего писателя, (не называя имени), в немыслимой безответственности и кощунстве (пересказал беседу с капитаном мнимым, по его убеждению, потому что советские воины в отличие от некоторых писателей «не такие»).
Когда я все-таки не пожелал быть анонимом и вышел на трибуну: мол, это я такой плохой! — и попытался объяснить и развить свой разговор с капитаном, убедить, что времена «возмездий» ушли бесповоротно, пришлось преодолевать несколько шквалов искреннего возмущения из писательского зала. А после в вестибюле знакомый, близкий мне фронтовик, поэт, сказал как-то растерянно: «Не знай я тебя, решил бы, что говорит предатель!»
Но прошло всего лишь полгода, горбачевская политика нового мышления привела его в Вашингтон, был заключен первый в истории договор о ликвидации целого класса оружия ядерного, и когда в газете «Советская культура» снова вспыхнула полемика: нажал бы, не нажал!.. — в ответ на письмо моих земляков Бегуна и Бовша она прозвучала глухо, почти не резонируя на общество.
Людям становилось многое привычным, что недавно казалось абсолютно неприемлемым.
Помнится, что там, в Вашингтоне, Горбачев, счастливый тем, что им удалось с Рейганом совершить, отметил, подчеркнул благодарно, что вело его к этому и общественное мнение, а его, общественное мнение, подталкивали публицисты, писатели и т. д.
Расскажу про такого вот «подталкивателя» — солдата советских ракетных войск, который приезжал ко мне специально, поговорить. Его едва не посадили (но потом досрочно демобилизовали) за упрямую мысль, фразу:
«А я на месте Горбачева не ответил бы даже на первый удар…» — «Значит, ты порубишь кабели?» (Он обслуживал кабельное хозяйство при ракете.) — «Нет, я свой долг выполню, но на месте Горбачева я бы…»
Позвонил он мне из Чернигова и попросил «10 минут для разговора». Не по телефону, а с глазу на глаз. Когда появился у меня дома, сразу же начал с полемики. Прочел, мол, «Последнюю пастораль», не кажется ли вам, что вы приглашаете противника нанести первый удар (т. е. провоцирую его, укрепляя в нем надежду, что не ответим ударом на удар?). Раз во имя жизни человечества мы готовы пожертвовать собой, собственным народом…
Вопросы действительно крутые и даже страшные. Но в том-то и дело, что новое мышление, если всё додумывать до конца — это нечто пострашнее и потрагичнее гамлетовского, личностного: «Быть или не быть?» Тут о народе, о человечестве!
Я пытался объяснить, что вкладывал в «Пастораль», из чего исхожу, но солдат (уже в джинсах, демобилизованный) наконец открылся: он лишь испытывал мою логику и доказательства. Чтобы убедиться в своих убеждениях. Потому что это и его убеждения, и пришел он к этому сам, в армии. И рассказал, как уговаривали и угрозами суда «за предательство» старались вернуть его к доатомному мышлению. Чтобы он публично, перед всей частью отрекся от «новой веры». Не отрекся: «Я свою, солдатскую, службу исполню, но на месте Горбачева…»
Ну, а Горбачев — на своем месте? Сегодня у нас в стране ему не очень уютно в роли лидера перестройки: балки перекрытия старого сгнившего здания, столбы падают, рушатся чуть не на голову, куда и отклоняться? Но что бы ни случилось, как бы ни пошли дела, одно сегодня ясно: этот парадоксальной судьбы лидер дает миру еще один шанс — избавиться от значительных запасов ядерного оружия, самого тяжелого, опасного, которое завтра может стать и орудием (и оружием) хаоса. В стране и во всем мире. На Западе немало пишут, с оправданной тревогой: а кто будет им распоряжаться, советским ядерным арсеналом, если захлестнет страну анархия? Ну, так не медлите, всё надо сделать, вместе с Горбачевым, и заранее разоружить этот возможный хаос. Разоружаясь вместе с ним, не торгуясь, не до того сейчас, поймите!
