Наука и сопутствующие ей открытия, как отмечает Эрвинг Кристол, процветали и до своего европейского взлета – в Древней Греции, в Китае, к которым, замечу от себя, необходимо добавить и классическую исламскую цивилизацию эпохи арабских халифатов. Но все эти периоды имели историческое начало и конец – нигде не произошло слияния теории с технологией, как это было на Западе.
Историки не в состоянии ответить на вопрос, почему произошло то, что произошло, а не что-нибудь совершенно другое. На этот счет существует замечательное изречение британского биолога и классического филолога д’Арси-Томпсона: «Вещи таковы, каковы они есть, потому что они такими стали». Одна из догадок, упомянутых Кристолом, приписывает грекам и китайцам мудрое опасение перед властью, которую предоставляет наука: властью творить добро и зло. Нет никаких свидетельств в пользу того, что эта догадка справедлива, но она справедлива как раз в отношении европейской культуры с ее мифом о Фаусте, пожелавшем вечной жизни и полноты власти над миром. Такая жизнь и власть, в той мере, в какой они вообще возможны, исходят не от Бога, а от дьявола, и в конечном счете, насколько финал «Фауста» Гете поддается расшифровке, эта жизнь и власть тщетны.
Но на протяжении последних четырех-пяти столетий в Европе, по мере прогресса науки, происходила ее реабилитация в общественном сознании: с нее, если выразиться уголовно-процессуально, было снято подозрение.
...
Возникли две новые величественные интеллектуальные идеи, придающие законность предприятию современной науки. Одна из них заключается в том, что человеку можно доверить эту власть, что человек – не порождение первородного греха, не порождение внутренней извращенности и что он если и не поддается совершенствованию в буквальном смысле, то способен к нему настолько, чтобы можно было доверить человечеству ту мощь, которой наделяет нас наука, обращенная в технологию. Вторая идея… заключается в том, что история прогрессивна и состоит из последовательных стадий совершенствования человечества. Таким образом, поскольку будущее будет лучше прошлого и люди будущего будут лучше людей прошлого, нет никакой серьезной причины для тревоги за эту новую и великую мощь, которой наделяется человечество.
По мнению Эрвинга Кристола, эти две идеи представляют собой сущность мировоззрения так называемой «эпохи Просвещения» и заложены в фундамент либерального демократического общества. В то время как библейский мудрец утверждал, что «во многой мудрости много печали», популярный журнал советской эпохи возражал ему своим названием: «Знание – сила». Советская идеология, далекая от духа Просвещения, была во многом карикатурой на него в сознании среднего октябренка.
Тем временем на Западе нарастали сомнения. Переломным моментом и концом идеологии просвещения стал взрыв атомной бомбы в Хиросиме – самое наглядное доказательство того, что наука сама по себе не имеет встроенных нравственных ограничителей и что она способна служить злу не в меньшей степени, чем добру. Тут важен именно этот коренной поворот в сознании, а не какое-то конкретное открытие или событие: ведь и до бомбы было понятно, что самолет или танк так же верно служит Гитлеру или Сталину, как Черчиллю или Рузвельту.
Атмосфера периода разочарования хорошо запечатлена, по мнению Кристола, в научно-фантастической литературе. Достаточно упомянуть книги, чьи названия стали почти нарицательными: «1984» Джорджа Оруэлла и «Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли. В этих романах наука выступает либо откровенно на стороне зла, как в тоталитарной антиутопии Оруэлла, либо, у Хаксли, на стороне силы, в которой нам трудно видеть воплощение добра.
Между тем технология становится все неотделимее от структуры современного общества, подминая или обращая в свою веру все другие, в том числе и такие, которые, как в свое время китайское, сделали иной выбор. Технология стала неотъемлемой частью капитализма, единственного общественного строя, выдержавшего испытание реальностью, и она же лежит в основе всеобщего экономического объединения, которое получило название «глобализации» и по душе далеко не всем. В то же время совершенно неочевидно, что связь науки с либерализмом и демократией столь же тесна и что их пути не могут в один роковой момент резко разойтись.
Эрвинг Кристол хорошо понимает эту проблему и считает ее одной из центральных для дальнейшей эволюции свободного общества. Опасность прихода к власти технологов, «инженеров» он видит в том, что они рассматривают мир как совокупность проблем, которые требуют решения, в то время как реальный мир полон не проблем, а живых людей, и реальный политик не столько решает проблемы, сколько пытается согласовывать трудносогласуемые интересы. Ученые любят планировать наперед, тогда как в человеческом обществе каждый имеет свое мнение, и единственный способ планирования – это подавление частных инициатив, обретение над ними абсолютной власти.
Выход, предлагаемый Кристолом, – это расширение традиций гуманистического образования, прививка будущим ученым со студенческой скамьи либеральных ценностей, введение на естественных факультетах обязательных курсов «нормативной» политической философии. Ученые должны понять, что устройство общества и социальные проблемы требуют иных методов, чем те, которыми они пользуются у себя в лаборатории и в конструкторском бюро, и что именно на них может быть возложена задача уберечь мир от технологической гибели. Реальную степень оптимизма Кристола трудно оценить, поскольку он обращается к студентам скорее с проповедью, чем с беспощадным анализом. Но даже из пунктов этой проповеди видно, что благополучный исход совсем не представляется автору гарантированным.
Сегодня, четверть века спустя, мы не стали мудрее, чем был в ту пору поныне здравствующий Кристол, а если даже и стали, то об этом судить не нам – другие поколения будут объективней. Мы просто расположены в ином пункте времени, из которого нам легче рассуждать о том, насколько справедливы были прогнозы двадцатипятилетней давности и насколько оправданны могут быть наши собственные. Все «историческое» в истории видно только задним числом: не было свидетеля, который провозгласил миру приход феодализма или начало индустриальной революции. Предсказания Эрвинга Кристола, вдумчивого критика эпохи, на поверку не оказались прозорливее, чем можно было ожидать: он хорошо видит проблемы завтрашнего дня, но уже не различает послезавтрашних.
Его пожелание о введении гуманистических дисциплин в программы естественных факультетов сбылось: полагаю, что сегодня во всех технических университетах США преподаются курсы научной этики и других похожих дисциплин. Но все эти усилия никак не проясняют ответа на поставленный некогда вопрос: по пути ли технологии с демократическим либерализмом? Кто гарантирует, что, полнее уяснив для себя принципы либерализма, ученые не решат окончательно их отвергнуть?
Вот, на мой взгляд, один из примеров недостаточной остроты исторического зрения Кристола, хотя не исключено, что ему просто помешал формат популярной и общедоступной лекции. Отмечая рост антитехнологических настроений после момента истины в Хиросиме, он упоминает об экологических движениях:
...
Движения за охрану окружающей среды и экологии следует понимать во всей их серьезности. Это не просто движения за улучшение мира. Это движения, которые, в своем широком наступлении, бросают вызов фундаментальным принципам, на которых была построена современная цивилизация – современная, либеральная, демократическая цивилизация. Они сомневаются в том, что безграничное развитие науки и самое щедрое, самое всеохватывающее применение технологии приведут к построению хорошего общества и хорошего мира. И сегодня вполне очевидно, что среди молодых людей имеется немало сомнений и скептицизма по этому поводу.
Говоря об этих движениях, которые сегодня принято объединять в общую группу «зеленых», очень важно отметить, что они не являются выражением протеста с либеральных позиций и не имеют под собой никакой последовательной интеллектуальной платформы. Большинство их участников зачастую имеют очень туманное представление о том, против чего они выступают, будь то строительство атомной электростанции, прокладка шоссе или посевы генетически модифицированных культур. Атомные электростанции, как показал Чернобыль, могут быть весьма опасны, но оценка их реального вреда пока затруднительна. Между тем куда более традиционные электростанции, работающие на каменном угле, выпускают в атмосферу массу вредных веществ, жертвы которых менее наглядны, но поддаются статистическому учету и гораздо многочисленнее всех учтенных жертв ядерных катастроф, включая Хиросиму и Нагасаки. Углекислый газ от сгорания ископаемого топлива является, по общему мнению, одной из главных причин глобального потепления, сулящего великие беды. Тем не менее я не могу припомнить ни одного случая массовых протестов против угольной электростанции, сравнимых по масштабам с антиядерными демонстрациями. Более того, ископаемая энергия за пределами узкого круга специалистов сегодня считается сравнительно безопасной альтернативой энергии ядерной.
