Ошибка Кристола заключается, на мой взгляд, в том, что он не счел нужным проанализировать характер экологических протестов: их участники не выдвигают против технологии обвинений специфически либерального характера, перед нами не гипотетический конфликт хорошего с плохим, а конфликт веры со знанием. Вспомним, что лозунг гуманизма, по крайней мере один из лозунгов, – «Знание – сила». На чьей же стороне правота?
Культовый характер экологических и других подобных протестов сегодня гораздо очевиднее, чем четверть века назад: значительная часть их участников исповедует целый спектр примитивных и необременительных в быту религий, от голливудского варианта буддизма до друидизма или ведьмовства. Все эти религии объединяет ненависть к технологии.
Чтобы не создалось впечатления, что я выступаю на стороне инженеров, приглядимся повнимательнее и к ним. Многие из них сегодня разделяют опасения, высказанные когда-то Эрвингом Кристолом, относительно небывалой концентрации власти, которую технология позволяет даже отдельному человеку, и некоторые наиболее отчаявшиеся требуют безотлагательной реформы общества по тоталитарной модели. Незачем говорить, что это – совсем не тот компромисс, к какому призывал Кристол четверть века назад.
Существуют, однако, тенденции, которые в этом прошлом еще не были различимы. За последние пару десятилетий в научных кругах приобрел большую популярность так называемый ультрадарвинизм, именуемый также культурным дарвинизмом. Один из ведущих представителей этого течения – американский философ Дэниэл Деннет, развивающий идеи известного биолога и популяризатора науки Ричарда Докинса.
Деннет считает, что поле действия дарвиновского естественного отбора не ограничено чистой биологией. С возникновением человека и созданием культурно-информационной среды центр тяжести эволюции перемещается именно в эту среду, и если раньше носителями и агентами эволюции были исключительно гены, то теперь ими становятся идеи, подверженные размножению и изменению. По аналогии с геном такая элементарная частица информационной эволюции именуется «мем».
По словам Деннета, речь идет не просто о сходном типе движения, который можно образно уподобить биологическому, а о непрерывном едином потоке: эволюция – алгоритм, автоматический процесс, который не зависит от своего носителя. Считаем ли мы стулья или яблоки, результат вычисления будет одним и тем же. Точно так же эволюция не меняет своей природы в зависимости от того, лежат ли в ее основе гены, единицы биологической информации, или мемы, единицы информации культурной.
В результате все пространство жизни включается в общее пространство организованной информации. Это, по мысли Деннета и его сторонников, позволяет объединить естественные и гуманитарные науки в единую общую дисциплину, «меметику», магистральную отрасль человеческого знания.
Человеческая мораль не является исключением, поскольку она, как и вся человеческая культура, представляет собой результат «меметической» эволюции, некоторую фазу в процессе развития, и вовсе не обязательно полагать, что завтрашняя фаза будет похожа на сегодняшнюю, – скорее напротив.
Культурный дарвинизм сегодня – далеко не общепринятая доктрина среди ученых и вызывает ожесточенные протесты и возражения со стороны многих биологов и философов. Но он хорошо иллюстрирует возможные результаты сплава этики и науки, и эти результаты бесконечно далеки от тех, к которым призывал в свое время Эрвинг Кристол.
Эволюционная мораль, даже когда она не отличается заметным образом от общепринятой, в основе имеет с ней мало общего, потому что предполагает непрерывную цепь изменений в будущем, тогда как традиционная мораль принципиально неподвижна, по крайней мере в своем центре. Кроме того, эволюционная мораль – функция культуры в целом, тогда как либеральная мораль Кристола адресована прежде всего отдельному человеку, индивиду.
Если оглянуться назад, легко убедиться, что гуманистическая мораль, утверждение ценности и приоритета человеческой личности, была уникальным продуктом истории, сплавом нравственных прозрений античности, принципов христианства и поправок Реформации. Китай, отвергший технологию, отверг и либерализм, о чем Кристол забывает упомянуть, видимо полагая этот факт несущественным для своего аргумента.
Но это великое наследие западной цивилизации, может быть более великое, чем сама технология, лишено в современном обществе корней и дрейфует, как подтаявший айсберг. Либерализм, несмотря на всю обязательную риторику западных правительств, все чаще выглядит пережитком, в буквальном смысле «пережитком капитализма», в схватке яйцеголовых приверженцев «меметики», инженеров космических кораблей и человеческих душ, и их торжествующе безграмотных противников, «древолюбов», воздвигающих бобровую плотину в русле всеобщей эволюции. Кому из этих провидцев мы рискнем поручить преподавание научной этики и каковы будут результаты? Инженеры испытывают презрение к противостоящей толпе, а толпа отвечает им ненавистью – где здесь пространство для спасительного компромисса?
Трагедия будущего, если оно простирается дальше чем на четверть века, состоит в том, что оно обречено оставаться неизвестным. Эрвинг Кристол, конечно, понял это раньше и лучше меня, и он заведомо не дает никаких гарантий, а лишь выражает надежду. Подобно мне, он считает любовь к ближнему важнейшим достижением если не эволюции, то истории. Он может лишь предостеречь, но не в состоянии дать рецепта. Либерализм отличается от строительства коммунизма тем, что сегодняшний человек волнует его больше, чем грядущее поколение. Есть ценности, которые нельзя защищать коллективом, и опасности, которым можно противостоять только в одиночку. Впрочем, сам Кристол – лучшее тому доказательство.
Давным-давно, кажется в последнем классе школы, я довольно успешно изображал из себя вундеркинда и в результате сумел получить абонемент в областной научной библиотеке. Там я впервые познакомился с любопытным и мимолетным литературным жанром: книгами со специальным грифом «Для научных библиотек». Объясню для тех, чья память не восходит к седой старине: это были переводы западных авторов, которых советская власть считала слишком подрывными для массовых тиражей, но к которым полагала возможным допустить некоторых идеологически зрелых и морально безупречных людей, то есть доцентов марксизма.
Не знаю, сколько всего книг вышло в этой серии, – думаю, что не больше десятка. Но меня особенно тогда поразила «История западной философии» Бертрана Рассела. До тех пор мое знакомство с этим непростым предметом ограничивалось философским словарем Юдина и Розенталя, памятником тоталитарной критической мысли, где философы разделялись на две группы: «ярых врагов» и «непримиримых противников». На первых автоматически опрокидывался ушат помоев, а вторым отпускались комплименты, причем самые восторженные приберегались для членов политбюро, которые все до единого были причислены к асам диалектики.
На этом до боли черно-белом фоне книга Рассела была настоящим откровением: я впервые понял, что взгляды, отличные от твоих собственных, тоже могут заслуживать внимания и что диалог – более достойный философский метод, чем площадная брань. Рассел был моим первым путеводителем не только по западной философии, но и по Западу вообще. Он стал для меня чем-то вроде духовного Санкт-Петербурга, окном в Европу, и благодарность я сохранил навсегда. Но юношеское преклонение с годами изгладилось, потому что гений на поверку оказался всего лишь человеком – одним из нас.
В прошлом году профессор Саутгемптонского университета в Великобритании Рэй Манк выпустил второй том фундаментальной биографии под названием «Бертран Рассел: призрак безумия», посвященный второй половине жизни выдающегося математика и философа – можно сказать, второй половине столетия, ибо Рассел прожил 98 лет. И если первый том был встречен критикой весьма настороженно, то второй – уже открыто враждебно. Многие усматривают в этой книге просто карикатуру. На этом фоне рецензия Томаса Нейгела, опубликованная в американском журнале New Republic, выглядит довольно мягкой, но ее общий смысл все-таки можно свести к короткой формуле: не понял и не оценил.
Лорд Бертран Рассел, унаследовавший после смерти брата аристократический титул эрла, родился в 1872 году в семье с богатыми общественно-политическими традициями. Закончив колледж «Тринити» Кембриджского университета, он очень скоро приобрел себе репутацию одного из ведущих математиков и философов своего времени. В фундаментальном труде «Основы математики», написанном совместно с британским математиком и философом Альфредом Нортом Уайтхедом, он выделил и изложил логическую структуру математики. Параллельно Рассел разработал систему так называемой «аналитической философии», которая, пусть уже и не в его исполнении, стала одним из ведущих направлений философии XX века.
