Профессия журналиста дарит счастье путешествий. Мне есть с чем сравнивать. Предупреждения, тексты которых я привёл выше, в цивилизованной Европе покажутся если не оскорблением, то неудачной грубой шуткой. Или провокацией. По дороге из Вены в Зальцбург я видел знак, предупреждающий водителя, что в этом месте дорогу может пересечь семья… ежей. Будь, добрый человек, внимательнее. На автобане из Хельсинки в Тампере удивил другой знак: в этом месте через дорогу любят «перебегать» (очевидно, перепрыгивать, дожидаясь друг друга) лягушки. В Германии предупреждают, что на автобан может выбежать заяц. В Копенгагене я видел королевских кровей даму, убравшую с тротуара за своим голубым пуделем то, что он, бедняга, не донёс до прогулочной площадки. Дама при этом покраснела…
Вы понимаете, куда я клоню? В цивилизованных странах мягко напоминают, что ты – ЧЕЛОВЕК. Вершина природы. И будь добр этой вершине соответствовать.
Сергей ГЛЕБОВ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Человек
Неоплаченный долг
ОЧЕРК НРАВОВ
Как бык с «мерседесом» бодался
Это происшествие, мелкое по городским масштабам, здесь, в деревне, разрослось до размеров душераздирающей драмы. И даже отодвинувшись во времени, не забылось. Если на улице у автолавки, в пёстрой очереди, состоящей из бабушек, их внуков и мужичков, страдающих «после вчерашнего», заходит разговор о тех днях, их обозначают словами:
– Ну да, помнишь, когда жуйковский бык фомичёвский «мерседес» забодал?! Вот тогда!..
И собеседники смеются.
Та памятная всем августовская ночь оказалась намного короче предыдущей только потому, что ровно в четыре часа предрассветную деревенскую тишину, густую, как черничный кисель, взорвала сиреноподобная сигнализация. Её угрожающее завывание, с визгливо-скандальными нотками, прокатилось по всей улице, вломившись в распахнутые по случаю аномальной жары окна, перебудило чутко спавших бабушек, затем их внуков, а следом и всех остальных, крепко почивавших дачников, просыпавшихся с одной и той же изумлённой мыслью: господи, да где это мы? Неужели опять в городе?
А сигнализация продолжала надрываться, только теперь в её пронзительные фиоритуры врывалось коровье взмыкивание, странное для нашей деревни, ибо за последние пять-шесть лет коров из-за ненадобности у нас повывели.
На улице в
предрассветной мгле замаячили фигуры, и им, выбежавшим первыми, предстала картина фантасмагорическая: стоявший на улице впритык к фомичёвскому дому продолговатый чёрный автомобиль, издавая стонущие звуки, судорожно сотрясался от ударов рогатого чудовища. Правда, потом, когда горячка воображения схлынула, выяснилось, что никакое это не чудовище и даже не бык, а всего лишь бычок, ковырявший рогом задний красный фонарь «мерседеса». Да и, говорят, не ковырял вовсе, а просто тёрся широким лбом.
Его с криками отогнали. Фомичёв, выскочивший из дома в трусах и домашних тапочках, опоясал бычка по крупу кривой палкой и, оглашая улицу непечатной лексикой, склонился над помятым багажником с разбитым фонарём. Затем, не одеваясь и не расставаясь с палкой, трусцой направился к дому Жуйковых, потому что знал: это они полгода назад купили бычка, держали его на привязи, откармливая к приезду сына. Павлик должен в сентябре демобилизоваться, а это ж такое событие, его всей деревней отмечать надо. Без мяса не обойдёшься.
Про что конкретно пытался поговорить Фомичёв с не проспавшимся Семёном Жуйковым, отмечавшим накануне чей-то день рождения, неизвестно. Известно лишь, что крыльцо Жуйковых, предсмертно скрипевшее последние полгода, под решительными шагами грузного гостя наконец окончательно треснуло, Фомичёв расцарапал сломавшейся доской босую ногу, из-за чего его диалог с Семёном не удался. Потому что, по свидетельству соседей, через минуту стал походить на соревнование – кто кого перекричит.
А на следующий день деревню облетела сенсационная новость, её мне, выразительно окая, сообщила соседка, обиравшая у забора кусты малины:
– Слышали, Фомичёв-то на Жуйкова в суд подаёт.
И изумлённо спросила:
– Это, что ли, по-людски? Да когда такое было-то?
Такого здесь действительно ещё не было.
Фомичёва уговаривали обойтись с Жуйковым «по-человечески», взяв с него какую-то сумму на ремонт, не позорить его и себя в суде по такому нелепому поводу, на что тот отвечал, беспорядочно жестикулируя:
– Да вы знаете, сколько он мне предложил? Тысчонку, говорит, дам, не больше! Там один фонарь несколько тысяч стоит, да помятый багажник выровнять – тоже тысячи набегут на три-четыре десятка, это ж не какой-нибудь «жигуль», а «мерседес»! Без суда я с этого гулёны и половины не получу.
– Зато он тебе дров на зиму наколет, – убеждали Фомичёва.
– Дров себе я и сам наколю, – отвечал он.
И был прав, потому что, трудясь в Лакинске столяром в небольшом деревообделочном цехе, не гнушался никакой работой – сам привёз на грузовике силикатный кирпич, сам замешивал цемент, складывая впритык к родительскому дому утеплённую веранду, напоминавшую новый каменный дом, тесно прислонившийся к старому, бревенчатому.
Пожилые бабушки, закопёрщицы здешнего общественного мнения, скапливаясь у автолавки, наперебой пытались внушить Фомичёву сочувствие к трудностям семьи Жуйковых. Толковали о страданиях Семёна, попавшего в непреодолимую зависимость от проклятого зелья, о маленькой зарплате его супруги Раисы, вкалывающей дояркой от зари до зари, об их легкомысленной дочери Надьке и её невенчанном муже (молодой семье помогать надо, особенно сейчас, когда у них сынок Ванечка растёт!), об ожидании приезда их сына Павла.
На всё это Фомичёв отвечал своей, как он выражался, «теорией современной жизни»: жалеть нынче гуляк и лентяев, говорил он, – это большой вред для всех. И для самих бездельников, потому что они принимают жалость как поощрение. И для их родни, ведь ей в первую очередь выпивохи отравляют жизнь. Про детей и говорить не приходится. А между тем сейчас заколотить рубль можно везде, только захоти. Вот он, Фомичёв, на трёх работах себя ломал, чтоб этот самый «мерседес», пусть даже не новый, заиметь и чтоб, значит, себя нормальным мужиком почувствовать, своё семейство с ветерком из города в деревню катать (хотя семейство его, замечу на полях, целиком в один автомобиль не поместится – у него три дочери и три зятя с пятью внуками).
– В конце концов, Семён что, не мог своего бычка на задворке нормальной верёвкой к дереву привязать? – закипая, переходя на крик, негодовал Фомичёв. – Привязал какой-то упаковочной ленточкой! Всё равно что шпагатом! Где его голова была?
Где была в тот момент голова гуляки Жуйкова, все хорошо знали и в ответ только вздыхали.
А тем временем приглашённый участковый составил протокол происшествия, после чего Фомичёв в автосервисе получил официальную бумагу, из которой следовало, что ремонт повреждений обойдётся владельцам бычка в 54 тысячи рублей.
В толпе, у автолавки, рассказывали: когда Фомичёв сделал ещё одну попытку решить конфликт миром, показал бумагу Раисе Жуйковой, чья ежемесячная зарплата составляет после всех вычетов не больше восьми тысяч рублей, она как бы задохнулась вначале, помолчала, а потом, придя в себя, сказала, глядя в сторону:
– У меня таких денег нет.
И только после этого Фомичёв отвёз заявление в суд.
Но шла неделя за неделей, а вызов в суд из райцентра всё не приходил. За это время впавшие в панику Жуйковы, не дожидаясь дембельского приезда Павлика, порешили набедокурившего бычка, спешно распродали образовавшееся мясо, но денег выручили немного – жара стояла невыносимая, и, пока везли в райцентр, на рынок, примерно половина протухла.
По этому поводу Семён Жуйков, будучи в похмельном состоянии, высказал у автолавки, покупая без очереди пиво, своё отдельное мнение: мол, во всём виноваты наши новые деревенские богачи вроде Фомичёва, а также западные страны, наводнившие Россию дорогими автомобилями, – из-за них бычкам простору нет, приходится их резать. В очереди зазвучали сдержанные смешки, но стоявшие в стороне смурные приятели Семёна, с нетерпением ждавшие его, согласно закивали, мотая взъерошенными головами.
…Их я хорошо знал – они с Семёном кололи у меня дрова, и соседи предупреждали: пока не закончат, не плати. Но я всё-таки не выдержал – в конце дня, уступая напористым просьбам, заплатил половину оговорённой суммы. «Завтра доколем!» – дружески улыбаясь, сказал Жуйков и растворился с приятелями в слепящем свете вечернего солнца. На целую неделю.
