Но когда Россия воспринимается как угроза, как это было в 1815, 1917 и 1945 годах или после взятия экономики под контроль Владимиром Путиным в 2003 году, теория градиента становится полезной, поскольку позволяет исключить Россию из числа цивилизованных стран и ввергнуть в варварство со всем арсеналом привычных клише: авторитаризмом, атавистическим экспансионизмом, этатизмом (государственничеством), ретроградным консерватизмом.
Поэтому неудивительно, что гипотеза о постепенном развитии цивилизации по оси запад – восток, или северо-запад – юго-восток со времен Великой французской революции начисто игнорирует девиации в поведении Запада. Никто не говорит о варварстве европейцев в южноамериканских, африканских и азиатских колониях или о терроре в Китае, развязанном колониальными армиями после Боксерского (Ихэтуаньского) восстания в 1901 году. Завесой молчания покрыто и американское насилие над индейцами, а также тот факт, что рабство в США существовало одновременно с крепостным правом в России, и значит, с точки зрения общечеловеческих ценностей Соединенные Штаты были не более «цивилизованными», чем Россия в тот же период.
Важно отметить, что теория культурного градиента не объясняет сдвиг цивилизации в сторону запада, когда после 1945 года экономическим и культурным центром мира стали США. Она также не объясняет русский экономический расцвет в эпоху сталинизма и в 1960-х годах, когда ось прогресса словно сместилась на восток.
В предвоенные годы и до конца 1960-х годов Советский Союз действительно казался миллионам западноевропейцев и граждан освободившихся от колониальной зависимости стран третьего мира образцом прогресса в сравнении с Западом, увязшим в борьбе за свои бывшие колониальные привилегии.
В течение нескольких десятилетий велась идеологическая борьба за право называться двигателем прогресса. Но с конца 1960-х годов старое деление системы на два лагеря вновь стало актуальным. Оно было выгодно исключительно Западу, центром которого стали США, получившие титул «первого» мира, в то время как за советским блоком закрепилось звание «второго».
Эта второстепенная роль, отводимая России в мировом порядке, довольно долго была постмодернистской формой культурного градиента, пока Советский Союз не распался, уступив место Китаю.
Таким образом, теоретическая концепция культурного градиента нашла практическую реализацию. Приписывая России отставание от западноевропейских моделей, мы материализуем это отставание, рассматриваем его как абсолютную реальность, превращая в неотъемлемый элемент и дискриминационный абсолют в соответствии с расхожим расистским суждением, что русский – варвар, подобно тому как еврей – скряга, чернокожий – лентяй, а мусульманин – террорист. Отсюда недалеко до причисления России к врагам цивилизации, что, собственно, регулярно делают наиболее радикальные СМИ.
Навязчивая потребность систематизировать, упорядочивать, устанавливать иерархию человеческих обществ, озабоченность классификациями и рейтингами нужна лишь для того, чтобы унять типично западный страх отстать в гонке, необходимость постоянно волноваться из-за темпа, проверять, далеко ли преследователи. С эпохи Просвещения западное общество нуждается в доказательствах того, что оно остается в авангарде прогресса и цивилизации, что его ценности универсальны. Это цена, которую необходимо платить за дух превосходства и стремление к первенству. А Россия, такая близкая и такая непохожая, служит идеальным эталоном.
Французский историк Жорж Соколофф в своей книге «Задержка в развитии России»[217] умело очертил извечные проблемы Запада с наклеиваемой им на Россию этикеткой, которая «слишком легко выходит за рамки экономической и политической и распространяется на культуру и нравы. Задержка [в развитии России] становится отсталостью». Еще в 1960-х годах американский экономист русского происхождения Александр Гершенкрон ответил на упрощенческие либеральные теории американского экономиста Уолта Уитмена Ростоу о пяти этапах экономического развития и возникновении общества потребления одновременно с плюралистической демократией. Он показал, что «отстающие» страны могут перепрыгнуть через несколько этапов развития, воспользовавшись опытом своих предшественников, как это произошло с Россией в 1930-х годах. По вопросу же о том, экономическое ли развитие предшествует политическому, то есть капитализм порождает демократию или наоборот, до сих пор ведутся дискуссии.
«Читатель должен сделать над собой усилие, чтобы признать, что русские крестьяне, даже облаченные в овечьи шкуры, – такие же человеческие существа, как и мы», – писал британский автор Дональд Маккензи Уоллес в 1877 году[218]. Сто сорок лет спустя исчезли звериные шкуры, но не мнение о русских как об отсталых дикарях, упорно пытающихся дотянуться до либеральной экономики и плюралистической демократии – этих великих достижений передовой западной цивилизации.
Глава VI
Английская русофобия как одержимость империей
Россия – это загадка, завернутая в тайну и помещенная внутрь головоломки.
Уинстон Черчилль, октябрь 1939
Стереотип, завернутый в клише и помещенный внутрь карикатуры.
Джеймс Браун, Абердинский университет (Великобритания), 2010[219]
Значительный вклад в формирование мировой русофобии внесла Великобритания. Русофобия в этой стране зародилась в 1815 году, сразу после свержения Наполеона, и, как и во Франции, развивалась на двух уровнях. С одной стороны, английская русофобия носила геополитический характер, поскольку Великобритания включила Россию в число держав, претендующих на мировое господство, – впервые с начала промышленной революции. Отражением этого неприятия всего русского стала так называемая Большая игра – соперничество Российской и Британской империй в Азии на протяжении XIX века. В то же время посредством английской демократической системы русофобия спустилась с дипломатических небес Большой игры на уровень широкой публики. Для реализации своих имперских амбиций британское правительство и колониальное лобби должны были убедить избирателей, что укрепление позиции России по итогам Венского конгресса угрожает английскому господству в Азии. Пока французские философы бились на идеологическом поле, обсуждали преимущества демократии и оттачивали аргументы против азиатского деспотизма, англичане открывали торговые пути и неустанно завоевывали новые рынки.
Поэтому под английской русофобией нет ни религиозной, ни философской основы. Любые упреки русскому деспотизму были случайны и использовались главным образом в пропаганде, направленной против царя. Критика деспотизма вообще не входила в планы англичан, особенно в свете заключения ими союза против русских с османским султаном – архетипом восточного деспота.
На пике демографического роста в разгар промышленной революции конца XIX века Великобритания была могущественна как никогда. Англичане неустанно расширяли свою империю и спровоцировали столкновения с Россией на Средиземном море и в Центральной Азии. Контроль над бывшими владениями в США был утрачен, поэтому, не считая канадского доминиона, в поисках природных ресурсов и новой рабочей силы Великобритания интересовалась главным образом южными морскими путями и новыми территориями. Внимание англичан было сосредоточено на землях, которые широкой полосой протянулись от Карибских островов до Китая через Африку, Ближний Восток, Индию и Австралию.
Международная обстановка благоприятствовала расцвету британского государства. Пруссия, оккупированная в 1760 году русскими в результате Семилетней войны и позднее разбитая Наполеоном, оставалась всего лишь второстепенной державой. Австрия была поглощена внутренними проблемами и борьбой с вирусом национализма, привитым Наполеоном многочисленным народам, входившим в империю. Франции было необходимо восстановиться после поражения Наполеона и ликвидировать промышленное отставание. Османская империя, ослабленная наступлением русских на севере и борьбой североафриканских территорий за независимость, находилась в упадке уже несколько десятилетий.
В 1815 году после ликвидации наполеоновской угрозы у Великобритании не осталось соперников ни на море, ни на суше. Только могучий бывший союзник мог ей противостоять. Россия одержала победу над Наполеоном в 1812 году и двумя годами позднее оккупировала Париж. Она сыграла ведущую роль на Венском конгрессе и благодаря своим размерам и военной мощи превратилась в европейскую державу первой величины.
Начиная с создания Московской торговой компании в начале XVI века Лондон и Москва всегда поддерживали хорошие отношения. Но триста лет сердечной дружбы сменились периодом напряженности. Меньше чем через три десятилетия бывшие союзники вступили в войну. Несмотря на то, что Россия и Великобритания не имели общих границ или конфликтов интересов, в политике британского правительства и общественном мнении с 1815 года прорусские настроения сменились агрессивной русофобией.
