9 мая 1945 года
Вот и настал долгожданный День Победы. Четыре года ждали мы этот день. Ждали в окопах солдаты, ждали в дремучих лесах партизаны, ждали на заводах в Германии наши невольники, ждали на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке. Победа над фашизмом пришла. Дорого она нам досталась, мы ее завоевали в жестоких боях. Было время, когда мы отступали, отдавая врагу родные города и села. Отстояли Волгу и Сталинград. Несколько месяцев город горел, все медленнее и медленнее продвигались по его улицам немцы. Сражение шло за каждый дом, каждую лестничную клетку. А тем временем страна расправляла могучие крылья, готовила по врагу сокрушительный удар. После Сталинграда немцы стали терпеть одно поражение за другим и наконец капитулировали. По случаю Дня Победы мы за обедом выпили, помянули павших товарищей. На каждой станции нас встречали толпы празднично одетых людей. Все возбуждены, смеются и радуются. На глазах у многих слезы.
Борис ДУБИНИН • В том далеком сорок четвертом (Наш современник N6 2004)
БОРИС ДУБИНИН
В том далеком сорок четвертом
Из воспоминаний Бориса Леонидовича Дубинина –
в годы войны матроса линкора “Октябрьская революция”
До войны я с отцом, мамой и младшей сестренкой Инной жил в городе Фрунзе, столице Киргизской ССР. Помню раннее утро 22 июня 1941 года, когда я вернулся с рыбалки и был в отличном настроении — наловил целый кукан рыбы. И тут...
— Боренька, война, — едва слышно выговорила мама, и губы ее болезненно вздрогнули.
— Какая война?
— Германия напала на нас... Гитлер... сегодня ночью...
— Ну и что? Раздолбаем за неделю! Красная Армия...
— Прекрати! — подавляя крик, строго, даже зло сказал папа. — Прекрати, ты глуп, — повторил он с отчаянием в голосе, но уже не со злостью, а с жалостью. — Это страшная война...
В то время я многого не понимал или понимал по-своему. Сорок первый в далеком нашем тылу в моем восприятии пролетел вообще как-то незаметно, словно бы по инерции. Я жил только войной, но даже не успел сообразить, какая беспощадная и бесконечная война обрушилась на нас. И хотя в первые же дни повесил на стенку в своей комнате карту, флажками отмечал болезненно пульсирующую линию фронта и ясно видел, как стремительно она вдавливается все дальше на восток, в моем сознании, в моем настроении не было ни капли сомнений, их даже не коснулась тревога, не говоря уже о трагических ощущениях. Я совершенно не понимал, мне и в голову не приходило, что наше отступление вынужденное, что оно — результат пусть временного, но все же превосходства фашистов. Я был уверен: наше отступление продиктовано особым, гениальным стратегическим замыслом, более провидческим, нежели замысел Кутузова в 1812 году.
Однако дальнейшие события на фронте развивались вовсе не так, как я предполагал. Победоносное сражение под Москвой оказалось лишь началом долгого трагического пути к Победе, лишь первым в череде долголетнего кровопролития, нареченного в Истории Великой Отечественной войной. Я долго не мог понять, почему так случилось. И недоумение мое рассеялось окончательно не от сводок Совинформбюро и не от разъяснений преподавателей, а от бесхитростного, надрывного рассказа Вали Панфиловой, когда после битвы под Москвой, после гибели ее отца, двадцати восьми героев-панфиловцев и многих, многих ее товарищей приехала она во Фрунзе и пришла в нашу школу. А более всего от нескрываемых горьких слез. Вот тогда только я понял, какая это война: нескончаемая, трагичная, страшная... И чем грозит она всем нам. Я вступил в комсомол и в райкоме попросил направить меня на какую-нибудь возможную военную учебу, чтобы потом уйти на фронт. Но мне снова решительно отказали.
— Сейчас твоя главная задача — хорошо учиться. И работать — помогать фронту. Думаем рекомендовать тебя в комитет комсомола школы, будешь отвечать за сбор металлолома и теплых вещей. Получишь неполное среднее — посмотрим...
* * *
Незаметно наступил апрель сорок четвертого. И тут вдруг меня пригласили в ЦК комсомола Киргизии. Я и в новой школе был членом комитета и потому подумал, что вызывают по школьным делам, оказалось не так. В конференц-зале, куда меня направили, я увидел человек сто, если не больше, таких же ребят, как и я. Тут оказались и Олег Сидоркин, Рафик Кешишев, а главное — Женя Дубровин (он после седьмого класса ушел работать художником-оформителем в какую-то мастерскую) и Эркен Эссеноманов — тот учился в автодорожном техникуме. И даже Сеня Атанов, с которым мы крепко дружили в первом и во втором классах, а потом он вместе со своей сестрой и ее мужем уехал в какой-то район, и мы с ним с тех пор не виделись. Но никто не знал, зачем нас здесь собрали.
Вскоре в зал вошли секретари ЦК и с ними два военных моряка — киргиз и русский — в отутюженных брюках, тельняшках, с синими воротниками на плечах и медалями на груди. Их нам представили как делегатов с подшефного Киргизии Краснознаменного линейного корабля “Октябрьская революция”. Фамилию старшего краснофлотца я помню и сейчас — Сатвалдыев. Он потом стал депутатом Верховного Совета Киргизии и директором республиканской типографии, а на линкоре был наборщиком в корабельной многотиражке. А вот фамилия старшины второй статьи из моей памяти выветрилась, он был артиллеристом, и на линкоре мы с ним не общались, а звали его Сашей. Он все шутил: “Саша с Уралмаша”. Они рассказали нам про блокаду Ленинграда, про действия Балтийского флота и своего героического, могучего корабля. И вдруг:
— Товарищи комсомольцы, сейчас на линкоре сложилась трудная обстановка. Почти шестьсот моряков ушли на сухопутный фронт. Мы с трудом обслуживаем орудия и механизмы, а война еще идет. Нам нужны грамотные, верные и крепкие ребята...
Тотчас поднялся один из секретарей:
— Центральный Комитет Ленинского Коммунистического союза молодежи Киргизии принял постановление объявить комсомольский набор добровольцев на Краснознаменный линкор “Октябрьская революция”...
Нет, я не стану описывать, что было дальше. Лично для меня случилось чудо: море, флот, фронт, корабль и я — военный моряк!
Моя мама знала о комсомольском призыве.
— Возможно, ты поступаешь правильно, возможно, делаешь ошибку, я не знаю, — сказала она, — но сейчас ты должен сам решить, как тебе поступить. Это твой выбор. Я не хочу тебя отпускать, но я не имею права: вдруг не сложится твоя судьба, вдруг заест тебя совесть, если я слезами удержу тебя. Иди. Я всегда буду с тобой.
* * *
Итак, 4 мая 1944 года началась наша новая, взрослая, жизнь. Двадцать девять дней добирались мы до Ленинграда. Двадцать девять долгих дней. Наш вагон внезапно отцепляли от одного эшелона и прицепляли к другому. Бывало, мы днями стояли где-то в тупике, а то и в чистом поле. Продукты наши закончились быстро, и мы прилично наголодались. Добровольно и сознательно. Мы везли на корабль ящики колбасы, консервов, печенья, бочки меда, вина, масла. Когда своей еды у нас не осталось, наши сопровождающие, старшина второй статьи Саша и старший краснофлотец Сатвалдыев, спросили, будем ли мы вскрывать подарки или довезем их в целости и сохранности. Мы решили потерпеть, но привезти все полностью. Правда, на больших станциях нас хорошо кормили. Прямо на перронах стояли столы для едущих с фронта и на фронт, это называлось, кажется, продпунктами, там нас кормили и первым и вторым, да еще выдавали по общему аттестату сухой паек, до следующей большой станции. Только мы на них, как правило, не останавливались, никто не знал, когда и где нас снова отцепят, и паек мы быстренько съедали...
Учебный отряд. “Октябрина”
В Первом флотском экипаже, что у Поцелуева моста, нас переодели во флотскую форму. Вы бы посмотрели, как я был красив! Вот бы сейчас пройтись по Фрунзе, зайти в класс к нашим девчонкам, показаться маме и Инночке... Я даже не замечал, что сидит она на мне мешковато и сам я неуклюж с наголо стриженной головой и торчащими ушами. Я ничего этого не видел и не понимал. Я был счастлив. Очень счастлив. Если бы мне разрешили лечь спать во флотской форме, я бы с удовольствием это сделал, но спать разрешили только в тельняшке. Ночью я просыпался, гладил ее на груди и руках и снова засыпал, довольный и гордый.
На следующий день к нам приехал заместитель командира линейного корабля по политической части. Он предложил на выбор либо сразу идти на корабль, либо в Учебный отряд, чтобы получить специальность. Большинство решили, что надо идти в Учебный отряд, что негоже обузой и неучами позориться на корабле, и оказались не правы. Как нас потом ругали, даже обзывали болванами, и мы молчали, нам нечем было крыть. Из-за такого поспешного решения мы не приняли участия в последнем бою “Октябрины” в Великой Отечественной войне, что провела она в Выборгской операции, в одной из завершающих операций битвы за Ленинград, а мы в это время отсиживались в Учебном отряде. До сих пор жалко.
