Игорь Лысов над новейшей польской пьесой произвёл обратную метаморфозу: череду банальных семейных конфликтов, которые можно под диктофон записать в любой квартире, он поднял до глубины античной трагедии, когда герою приходится не просто начать отвечать за собственные поступки, но набраться мужества, дабы противостоять Судьбе.
Оба режиссёра протянули нить между архетипическими принципами человеческого бытия, существующими со времён сотворения мира, и нами сегодняшними, вынужденными едва ли не каждый день заново искать для себя ответ на сакраментальный вопрос «быть или не быть?». Современность драматургии выявляется не временем написания текста и даже не остротой затронутых в нём социальных проблем, а наличием глубинной связи между Человеком и Вселенной.
Однажды я видела, как из невзрачного серого кокона на свет появляется яркая искрящаяся бабочка. Это было самое большое чудо из всех, каким я была свидетельницей. В ребятах, сидевших в последнюю ночь у прощального костра, тоже было что-то от бабочек, уже готовых выбраться из своих коконов в мир, который дотоле им был неведом.
Виктория ПЕШКОВА
Статья опубликована :
№29 (6331) (2011-07-20) 2
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Искусство
Повод для «Овации»
PRO ET CONTRA
Иметь в собственном арсенале национальную премию в области музыки, аналогичную Grammy, – желание столь же понятное, сколь и трудноосуществимое. Накануне собственного 20-летия премия «Овация» предпринимает очередную попытку восстать из пепла.
Юбилейная церемония назначена на 30 октября, хотя строго математически двадцатой она не является: статуэтки, изображающие аплодирующие ладони, вручались далеко не каждый год. Но дело ведь не в датах и порядковых номерах. А в том, что премиальная практика у нас несколько отличается от той, что принята в мире. И кризисы, через которые с бóльшими или меньшими потерями в разные годы проходила премия, обусловлены не столько внутренними проблемами именно «Овации» (хотя их немало) и даже не ситуацией, сложившейся в нашем музыкальном бизнесе (который по старым принципам существовать уже не может, а по новым – явно не хочет), сколько дефектами российской премиальной системы как таковой. Даже наиболее стабильная театральная «Золотая маска» периодически даёт повод к яростным спорам по поводу заслуг отдельных лауреатов. Что уж говорить о двух (!) национальных кинематографических – «Нике» и «Золотом орле». А страсти, которые кипят вокруг многочисленных российских литературных премий с громкими названиями, порой затмевают самые шумные скандалы шоу-бизнеса. В этом году даже вокруг академического из академических – конкурса Чайковского – бушевали нешуточные шторма.
Какую премию ни возьми, главные претензии выражаются по поводу непрозрачности судейства (реже – в адрес состава «судейской коллегии») и реальных достоинств номинантов и их достижений в соответствующей сфере. Особенно когда одни и те же фигуранты номинируются из года в год и из года в год премию получают. Понятно, что при раздаче слонов и пряников всегда были и будут непризнанные и обойдённые. Но престиж и статус премии как раз и зависят от того, чтобы число этих персон не выходило за пределы статистической погрешности.
Впрочем, гораздо существеннее другое обстоятельство, организаторами премиальных действ, как правило, упорно игнорируемое: неподдельный и искренний интерес к премии и её лауреатам у обычного, рядового, среднестатистического (выбирайте, что вам больше нравится) зрителя-слушателя-читателя, ради которого (в идеале) и творят выбранные высоким жюри лауреаты вкупе с остальными номинантами. Хорошо было докапиталистической «Песне года» – помимо сочинений абсолютно номенклатурных, то есть попадающих в финал автоматически, в итоговом концерте находилось место и песням, которые действительно любили люди. Кстати, в год своего создания, в 92-м, «Овация» как раз и вручалась по итогам зрительского голосования. И можно только сожалеть, что по целому ряду причин от этого пришлось отказаться.
Отваге организаторов и спонсоров «Овации» следует отдать должное: надо обладать немалым мужеством, чтобы в столь неподходящих стартовых условиях (падение престижа всяческих премий продолжается и вряд ли прекратится в ближайшее время) рискнуть начать всё сначала. У премии новая статуэтка, новый сайт, новая высшая академическая комиссия. Расширен список номинаций, среди которых нашлось место и тем, кто посвятил себя серьёзной музыке, а также опере и балету, хотя целесообразность такого смешения жанров отнюдь не бесспорна. Остаётся дождаться наступления момента истины. И если всё получится, то безумству храбрых мы устроим настоящую овацию.
Ксения ВИШНЕВСКАЯ
Статья опубликована :
№29 (6331) (2011-07-20) 2
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Искусство
Не для путеводителя
МОСКОВСКИЙ
ВЕСТНИК
До середины ХIХ века история российская в гражданских памятниках отражалась нечасто. Чаще всего памятниками служили храмы, монастыри, часовни, кресты. И собор Покрова Пресвятой Богородицы на Рву возводился зодчими Бармой и Постником Яковлевым как памятник взятия Казани войсками Ивана Грозного. Храмом Василия Блаженного народ прозвал его позже, после 1588 года, когда над захоронением святого была возведена десятая церковь. 450 лет для храма – срок немалый, особенно в нашей стране. В историю его вплетены не только эпохальные события, но и скромные воспоминания людей, посвятивших ему часть собственной жизни.
Можно ли потрогать купола храма, не будучи мастером-кровельщиком? В молодости мне представилась такая возможность, когда на некоторых куполах храма меняли кровлю. Помню необъяснимое чувство, с которым прикасался к странно мягкому, легко гнущемуся, подъеденному ржавчиной железу, аккуратно сложенному возле храма. Его грузили на особые машины, тщательно, не оставляя ни кусочка: раритет, железо XVII столетия. Увозили в лабораторию – исследовать состав, выявлять возможную технологию обработки, в том числе и антикоррозийную, позволившую выдержать более чем трёхвековое воздействие солнца, воздуха и воды, которые, как известно, лучшие друзья человека, но не железа.
Белый камень облицовки фундамента тоже меняли. С интересом наблюдал я древнюю технологию обработки белого камня, привезённого из тех же мест, что и 450 лет назад, чтобы со временем не возникло различия в цвете и фактуре. Бригадир каменщиков, проникшись ко мне симпатией, доверил опробовать старинное ремесло на простейшей операции выравнивания плоскости камня. Работа моя ему понравилась: «Д-давай с-с н-нами на л-лето, триста в м-месяц г-гарантирую…» Мне хоть и платили всего шестьдесят, но бросать постоянную работу и прерывать стаж было не с руки: студент-вечерник истфака, работавший в храме обычным уборщиком, имел время и для учёбы, и для отдыха: с утра отстрелялся до открытия музея – и свободен. Хотя на самом деле уходил я гораздо позже законных десяти утра: столько интересного в соборе для будущего историка.
У художников-реставраторов тоже были свои технологии и секреты, которых от меня никто не скрывал. Вспоминаются просветлевшие лики и небеса недавних «чёрных досок», заклеиваемые папиросной бумагой на рыбьем клею для укрепления красочного слоя. Бумагу приглаживали детским игрушечным утюжком, нагретым в кипятке. Мастера жаловались: теперь металлического утюжка не достать, игрушки всё больше пластмассовые, а заменить металлический – нечем, по иконе другим не поплаваешь. Они и пробовать не предлагали, и в артель не приглашали – работа требует высочайшей квалификации. Утешался тем, что работа уборщиком в храме сродни реставраторской.
Прихожу раньше всех. У дежурного милиционера беру огромный, сантиметров 40–50 ключ от собора и маленький – от навесного замка с вложенной в него бумажкой с оттиском специальной печати. Проверяю целостность бумажки и наличие печати, после чего отпираю замок. Затем большим ключом с известным усилием отпираю старинную металлическую дверь и в служебном помещении на ощупь набираю номер телефона пульта охраны. Переодеваюсь – и бегом под северное крыльцо, где стоят два ларя – с мётлами и с опилками. Набив два ведра опилками, бегу заливать их горячей водой (это в тёплое время года). Перемешав опилки руками, поднимаюсь в верхний ярус, куда снаружи ведут ступени парадных крылец, служащие экскурсантам выходом из музея. А я попадаю наверх по тайной лестнице в стене центрального храма с высоченными, сантиметров по тридцать ступенями. Лестница узкая и крутая, но знакомая до малой щербинки, потому что взбегал и низвергался по ней тысячи раз, порой и в темноте, ни разу не споткнувшись.
