Пока сопротивлялась Ла-Рошель, Ришелье не мог придти на помощь своему аванпосту по ту сторону Альп, доставшемуся Франции по милости генеалогии. Капитуляция гугенотов развязала ему руки. Со всей быстротой, какую дозволяла зимняя погода, дурная организация и дворцовые интриги, он устремился туда. В первых числах марта 1629 года французская армия, насчитывавшая тридцать пять тысяч солдат с королем и кардиналом во главе преодолела Альпы, разбила савойские войска и захватила опорный пункт Сузу. Через несколько дней Карл Эммануил подписал договор, продиктованный французами, а 15 марта была прекращена осада Казале, и испанская армия вернулась в Милан. Ришелье обеспечил город на случай новых нападений, зная, что они возобновятся, как только отойдут французские войска, усилил укрепления и оставил значительный гарнизон под началом Туара, командира, который так доблестно противостоял Бэкингему на острове Ре. Отец Жозеф в это время был в Мантуе и объяснял герцогу, чего ожидает от него кардинал, и чего он сам может ожидать в плане помощи от французов. Ришелье задавал трудные задачи, и герцог сетовал на его суровость; но страх перед Габсбургами и убедительные речи его старого друга и коллеги-крестоносца побудили герцога принять все условия кардинала — и благодаря этому согласию (хотя в 1630 году Мантуя была разграблена императорскими войсками) он сумел сохранить за собой титул и передать по наследству своему малолетнему внуку. Внук вырос распутником и, в свою очередь, оставил герцогство почти слабоумному сыну, у которого в 1708 году его отобрали австрийцы. Это печальная и отчасти поучительная история — как и вся вообще история, она предупреждает о последствиях, ожидающих того, кто ведет себя как обычное человеческое существо, ведет существование естественного, нераскаянного человека. Пусть мы искренне хотим избежать преступлений и безрассудств прошлых поколений, но в то же время мы хотим жить земной жизнью, которая (наряду с добром и красотой) родит те же самые преступления и безрассудства. Вот почему для всех — кроме святого, который в ее уроках вообще не нуждается, — уроки истории совершенно бесполезны. Из Италии отец Жозеф проследовал с королевским войском во Францию, где всю весну и лето 1629 года оно сокрушало политическую власть гугенотов в Провансе и Лангедоке. Это была жестокая кампания с масштабным истреблением жителей завоеванных городов, вешанием мятежников, отправкой людей в рабство на галеры. Отец Жозеф старался, как мог, смягчить эти жестокости, но король и, главное, Конде, командовавший частью сил, были безжалостны. К концу июля королевские войска одержали полную победу, и кардинал смог совершить турне по усмиренным провинциям — триумфально въезжая в один протестантский город за другим, принимая покорность магистратов, назначая королевских интендантов, которые будут править от имени короля, наблюдая за разрушением крепостных стен и башен. Вернувшись в Париж, чтобы пресечь все более опасные интриги Марии Медичи, он оставил отца Жозефа в южной Франции с трудным заданием — начать обращение отступников в католичество. О методах, иногда при этом применявшихся, я уже упоминал. Они бывали сомнительными, если не сказать больше; но речь шла о максимально быстром и эффективном выполнении внешней воли Божьей…
В начале 1630 года снова начались неприятности в Италии. Нарушив условия мирного договора, которые он подписал год назад, Карл Эммануил снова связал свою судьбу с испанцами. Испанская мощь была угрозой для всех итальянских правителей; но пока что, во всяком случае, Мадрид был заинтересован в том, чтобы сохранить Савойю как буферное государство между Францией и своими владениями в Ломбардии. Отношение французов к Савойе было неопределенным, двойственным. Известное зло лучше неизвестного. Кроме того, Карл Эммануил хотел свой кусок Монферрато.
Испанская армия снова приступила к осаде Казале. Командовал ею Амброз Спинола, который сохранился живым для нас на картине Веласкеса «Сдача Бреды», — большой мастер осадного дела, послуживший испанской короне не только шпагой, но и жертвой всего своего личного состояния, когда надо было удержать от бунта его войска, не получавшие платы, — за что ему отплатили в последние годы жизни самой черной неблагодарностью. Обиды и оскорбления, которые беспрестанно наносил ему Оливарес во время этой кампании, настолько мучили его, что в сентябре 1630 года он заболел и умер на посту — под стенами Казале.
Придти на выручку Казале в 1630 году было так же необходимо, как в 1629-м; но на этот раз Ришелье был связан по рукам оппозицией внутри королевской семьи и в собственном кабинете. Главным образом, из личного недоброжелательства к кардиналу, но также из-за того, что она уверовала в особую католическую международную политику — политику сотрудничества с Габсбургами в искоренении ереси, Мария Медичи решительно возражала против военных действий в Италии. Молодая королева Анна Австрийская в прошлом была испанской инфантой и, по крайней мере, в этом пункте сходилась со своей свекровью. Их сильнейшим сторонником в государственном совете был Марийак, хранитель печати. Другим сторонником был кардинал Берюлль, который вплоть до своей смерти в 1629 году использовал весь свой авторитет, обеспеченный саном и исключительной святостью его жизни, для того, чтобы поддерживать королеву-мать в ее противостоянии Ришелье. Он толковал о цельнотканой Христовой ризе, об очищении западного мира от ересей и о воссоединении его под властью трех великих католических держав — Франции, Испании и Австрии. Интересно было бы знать, употребил ли он когда-нибудь свою фантазию для того, чтобы представить себе содержание этой метафоры зрительно. Его целью было превратить ризу, лопнувшую по швам, в бесшовную. Для достижения этой цели он предлагал Бурбонам и Габсбургам совместными усилиями взрезать и прижечь тело внутри ризы. На какой-то стадии этого процесса швы автоматически исчезнут, и весь христианский мир увидит себя объединенным. Возможно, Берюллю посчастливилось в том, что он своевременно умер. Продлись его дни и восторжествуй его политика, он, как и его однокашник, отец Жозеф, все глубже и глубже втягивался бы в неправедные дела, с горечью наблюдал бы гибельные последствия своих благих намерений и понял бы наконец, что его политика и политика Ришелье — одного поля ягоды, ибо обе предлагали средства, которые никак не могли улучшить существующего положения вещей.
Людовик XIII в мучительной неопределенности колебался между матерью и кардиналом. Кардинала он не любил, чувствовал себя униженным из-за его превосходства; в то же время он признавал его способности, был благодарен за все, что совершено кардиналом во славу монархии, и знал, что заменить его некем. А против Ришелье стояла Мария Медичи, пышная, распираемая женской энергией, вульгарная, громогласная, мстительная и упрямая в своей глупости. С несчастных детских лет король ненавидел и боялся ее, но всегда — с ощущением вины от того, что должен был бы ее любить и слушаться. А требовала она сейчас, чтобы он немедленно прекратил войну и уволил кардинала. Не сомневаясь в том, что прав Ришелье, что он и дальше будет приносить великую пользу дому Бурбонов, король, однако, прислушивался к словам матери, и они его наполовину убеждали. Весна и лето 1630 года были потеряны в военном смысле потому, что король никак не мог решиться: продолжать войну или заключить мир, отправиться с войсками в Италию или остаться дома. Человек, от природы хрупкий и слабый здоровьем, он пережил несколько тяжелых приступов, а лечение, прописанное врачами, — ежедневное очищение кишечника и еженедельное кровопускание — грозило сделать болезнь хронической. Вдали от двора, солдатом среди солдат, он всегда чувствовал себя бодрее, но рано или поздно письма матери обостряли неврастению, и он требовал, чтобы кардинал вернулся вместе с ним с границы в Лион, где расположились обе королевы. Там, в зале совета, кардиналу снова и снова приходилось излагать свои доводы в пользу итальянской войны. Совет выражал ему поддержку, и Людовик успокаивался. Это повторялось трижды; а между тем, время шло, в армии разразилась чума, и солдаты дезертировали тысячами. Туара в Казале, однако, держался.
В этой сложной ситуации Ришелье старался компенсировать свое вынужденное бездействие на войне удвоенной активностью на дипломатическом фронте. Его первая конструкция из протестантских союзников не удалась. Людовик XIII отдал свою сестру за Карла I понапрасну; вместо того, чтобы сотрудничать с Францией, Англия ввязалась в войну на стороне гугенотов. Датчан разгромила императорская армия. Голландия была слишком слаба, чтобы эффективно действовать на суше. Оставалась только Швеция. Осенью 1629 года Ришелье послал агента к Густаву Адольфу, предлагая французское посредничество между ним и его родственником польским королем Сигизмундом, с которым он уже несколько лет воевал. Королей быстро помирили, и они заключили перемирие на шесть лет. Обезопасив этим свой фланг, Густав теперь мог свободно вторгнуться в Германию — к этому он давно стремился, как по религиозным соображениям (он был рьяным протестантом и габсбургскую Контрреформацию считал дьявольщиной), так и потому, что мечтал превратить Балтийское море в шведское озеро. Но Швеция была бедная страна, и, хотя Густав располагал лучшей в Европе армией, ему мешала нехватка материальных средств. Ришелье предложил ему субсидию в 600 тысяч ливров — менее одной восьмой своих доходов — при условии, что Густав вступит в Германию, разобьет императорские войска, но будет уважать права католических князей. Густав, не желавший уважать католиков, отказался от предложения и летом 1630 года, без всяких субсидий, смело вторгся в Померанию. Ришелье выжидал и не убирал золотую наживку, отлично понимая, что рано или поздно бедность заставит короля принять его условия.
