Комментарии:
Портфель "ЛГ"
Днестровская ладья
Юбилейные заметки на полях книги Игоря Гамаюнова
Борис МАРИАН, КИШИНЁВ
Можно ли вместить в трёхсотстраничном романе хронику всей жизни одного человека, то есть целую эпоху длиной в 60 лет? Я не мог в это поверить, пока не прочитал книгу прозы Игоря Гамаюнова «Свободная ладья» (АСТ, 2009), а в ней – роман-хронику «Майгун (1947–2007)». В книге помимо упомянутого романа напечатана подборка рассказов, а также несколько эссе – из тех, что публиковались в своё время в «Литературной газете», прославив автора как мастера этого жанра.
Ещё более знаменит Игорь Гамаюнов своими судебными очерками, печатавшимися в той же «Литгазете», где он проработал почти три десятка лет.
Меня книга Гамаюнова притягивает ещё и тем, что её автор – наш земляк, начинавший свою литературную и журналистскую работу в молдавской печати 60–70-х годов.
Когда я читал роман, мне казалось, будто перелистываю страницы собственной биографии. Что-то тёплое, родное зашевелилось в душе, стоило мне погрузиться в повествование о жизни провинциального послевоенного райцентра в живописном уголке бессарабской степи, у излучины Днестра. Ведь я тоже рос в те же послевоенные годы в таком же степном райцентре, но, правда, без реки, и даже в такой же учительской семье. И потому по ходу развития сюжета узнавал как старых знакомых большинство персонажей: в главном герое семикласснике Викторе Афанасьеве – себя; в его «пассии» Кате – мою первую любовь Нелю; в сумасбродной, политически «неподкованной» Лучии Ивановне – нашу «румынку» Ларису Ивановну. У чудаковатого «француза» Бессонова, основного и почти единственного положительного персонажа романа, нашёлся и у нас, в Тараклии, аналог – правда, не «француз», а «француженка» Лидия Алексеевна, в довоенные годы учившаяся в Сорбонне и тоже заразившая всю школу и её окрестности любовью к французскому языку и литературе… Словом, deja vue какое-то!
До боли похожим оказалось и отражение большой партийной политики в нашем маленьком захолустье, где, как и в гамаюновских Оланештах, местные власти искали собственных «космополитов». И самое смешное – находили таковых. У нас, к примеру, этот крест выпал на долю замечательных, очень популярных среди местного населения двух врачей…
И вот мы, 17-летние сельские парни и девушки поколения «пятидесятников», пройдя начальную суровую школу жизни, встретились в вузовских аудиториях, в редакциях газет, радио и телевидения. Сходились легко, дружили искренне, потому что за плечами у нас были одинаковые мечты, а впереди – одинаковые проблемы. Тогда-то, году в 62–63-м, мы и познакомились с Игорем Гамаюновым – корреспондентом кишинёвской газеты «Юный ленинец», выпускником МГУ. Не скажу, что мы с Игорем были друзьями, но товарищами – это точно. Было в нём, молодом и пылком, нечто мужское и мужественное – какая-то принципиальность и порядочность, что ощущалось даже в первых его газетных публикациях и что привлекало меня.
Конечно же, я и подумать не мог, что через несколько лет он вдруг подастся в Москву и завоюет там дефицитнейшую печатную площадь в «Огоньке» и в «Литгазете», где со временем перенял роль асов писательской публицистики, прославившись затем своими документальными книгами на криминально-правовую тематику. Ну а то, что он к тому же стал первоклассным писателем, входящим, по моему мнению, в первую десятку мастеров российской прозы, – это вообще для меня приятное потрясение.
Я ведь говорю это не только по юбилейной надобности, а как честный завистник, прочитавший многое из написанного им с красным карандашом в руке и в тёмных критических очках на переносице. Вывод: И. Гамаюнов – мастер драматического сюжета (ну так это он руку набил на судебных очерках, говорил я себе), излагает мысль кратко и чётко (ну так это газетная школа!), поэтичен (начитался Паустовского!).
Но главное-то, главное: ясный, лёгкий, натуральный русский язык – это откуда? В молдавской провинции такого никак не добудешь. Значит, вовремя уехал Игорь в Россию, подумал я, и там, окунувшись в языковую стихию, пропитался ею. Да и тот факт, что родился он и научился говорить в русской саратовской деревне ещё до переселения в Молдову, несомненно, сыграл свою роль. Кстати, такой поворот судьбы Игорь Гамаюнов приписал и главному герою романа «Майгун» Виктору Афанасьеву, который долго маялся в поисках своих этнических и духовных корней, пока не обнаружил их на развалинах дедовского поместья в Саратовской губернии. Таким образом наш прозаик замкнул сюжет романа, восстановив оборванную связь времён и поколений.
Однако для нас ещё важнее то, что автор как бы восстановил тем самым обрушившийся духовный мост между Молдовой и Россией… Игорь Гамаюнов строил этот мост вместе с такими выдающимися деятелями молдавско-русской культуры, как Ион Друцэ, Евгений Дога, Кирилл Ковальджи, Вадим Дербенёв, Ион Унгуряну, покойный Эмиль Лотяну и со многими другими, менее известными личностями. В своё время все они, задыхаясь от тюремно-идеологической атмосферы местного молдавского розлива, покинули малую родину, переместившись с провинциальной орбиты на всесоюзную, и приобрели в Москве второе мощное творческое дыхание. Для большинства, в том числе и для Игоря Гамаюнова, это был отчаянный, но мужественный поступок, и, как теперь видно, вполне оправданный, поскольку именно в Москве расцвели и закалились их таланты, оставив, думается мне, молдавский след в русской культуре.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Портфель "ЛГ"
«Считаю себя счастливым»
ПАМЯТЬ
В этом году поэт Алексей Марков отметил бы 90-летие. Но в 1992 году его не стало. Публикуем автобиографическую заметку и его поэму.
О себе
Появился на свет Божий, кажется, в 1920-м. Кажется потому, что родился как бы между делом ранней голодной весной. Мать отправилась в поле собирать из-под снега полусгнившие початки кукурузы, там меня и «нашла», как говорили у нас в селе. Мать рассказывала, что эту кормилицу сушила, толкла, варила и в тряпочке давала мне вместо соски в дополнение к материнскому молоку, которого грудному младенцу не хватало. Вообще не везло Ставрополью. Невзирая на чернозём не хуже украинского, где «воткнёшь палку – вырастет тарантас», хлеба вдоволь крестьяне не видели, всё его куда-то отсылали... Не помню сытного дня в детстве. Но самым жестоким был год 32-й. Вымирали целые семьи, целые деревни, и нередкостью было, когда, облегчая участь детей, отцы, натопив пожарче печь, поплотнее закрывали дымоход, чтобы угар спас от мучительной голодной смерти... Так было и в нашей семье: одного меня оставили – «на развод»... И пошёл я скитаться по России. Прибился в Дагестане. Жил и в детском доме, и в интернате, где учился на кумыкском языке: русский преподавался как иностранный, два раза в неделю... Но библиотека в интернате была, и только там вспоминал, что я не кумык Али-Бек, как звали меня товарищи, а русский Алёшка. И зачитывался я родной классикой, упивался морем разливанным материнского слова.
Ребёнок многого не понимает в окружающей действительности, но я твёрдо знал одно: славянин унижен, оскорблён, растоптано его достоинство и даже язык. Проснулось чувство обиды и любви к поруганным предкам. И если потом я написал галерею поэм о людях, принёсших славу России, – «Ермак», «Пугачёв», «Михайло Ломоносов», «Кондратий Рылеев», то это «заслуга» тех, кто хотел покончить с Россией. Всю жизнь помнил я о том, что называлось «расказачиванием». Оттуда и поэма о великом русском человеке казачьем атамане Матвее Платове – «Вихрь-атаман». О, как же не хотели публиковать эту оду казакам, названным Львом Толстым «странствующими рыцарями русского народа»!
...Собственно, я считаю себя счастливым. Остался жить в 32-м, вернулся живым из военной мясорубки 1941–1945-го, на моём пути встретились редакторы, которые, вопреки цензурному частоколу, публиковали стихи, актуальные и сегодня, в дни, когда пришла гласность. Их не стыдно, а радостно переиздавать.
1990
Поэма о тебе
Алексей МАРКОВ
Ты мне сказала, что придёшь,
Пройдёшь через любые дали!..
Февральские метели сплошь
Посёлок наш забинтовали.
И только тропка в магазин
Не зарастает белым снегом,
