– Я все еще на колесах, – отшутилась я, надеясь этим оправдать свое изменившееся поведение. – Но к моменту моего возвращения я уже почти прекращу их принимать.
– Отлично. Твой стол тебя ждет. Хочешь подняться и поздороваться со всеми? Ребята по тебе скучали.
– Нет, пожалуй. В другой раз, – отвечала я, глядя себе под ноги. – Я пока не готова.
Мы снова обнялись. Он исчез в дверях, а я провожала его взглядом.
Поднявшись наверх, он тут же подошел к Анджеле.
– Она стала совсем другим человеком, – признался он.
Он оказался в тупике. Как мой друг, он искренне тревожился о моем выздоровлении и будущем, но, как мой босс, не мог не задаваться вопросом, смогу ли я когда-нибудь вернуться к своим репортерским обязанностям.
Тем не менее через две недели после краткой встречи с Полом мне позвонила Маккензи и попросила помочь с заданием для рубрики «Пульс» – развлекательной колонки в «Пост». Когда я услышала ее голос, он напомнил мне о нашем последнем разговоре: вечером в Саммите, когда я так и не сдала статью о танцевальной труппе «Калеки». Примерно в то же время у меня начались сильные припадки. Когда я вспомнила об этом, на меня накатило тошнотворное чувство собственной никчемности. Но отвращение к себе сменилось радостью, когда я поняла, что она предлагает мне новое задание.
– Напишешь об этикете на Фейсбуке? – спросила она.
Может, я пока и не была готова увидеться со всеми старыми коллегами, но ухватилась за возможность написать статью удаленно. Целую неделю я работала над статьей, взявшись за нее с таким рвением, будто это был не репортаж о соцсети, а хроника Уотергейтского скандала. Я обзванивала источники, друзей, журналистов и просила их поделиться мнением. Но собрав все заметки в один файл и глядя на мигающий курсор на пустом экране, никак не могла представить, с чего начать.
Память о последней ненаписанной статье лишь усилила писательский ступор. Вернется ли ко мне мой писательский талант?
Почти час я просидела у пустого экрана, и наконец слова начали приходить в голову – сначала медленно, а затем хлынули фонтаном. Статья была «непричесанной», требовала редактуры, но я снова барабанила по клавиатуре, и не было на свете занятия лучше этого!
Статья вышла 28 июля в рубрике «Пульс» под заглавием «Сам напросился». Помню, как специально ради такого случая съездила в город купить газету, как засияла от гордости, открыв ее на нужной странице и увидев свою статью. Не важно, что уже несколько сотен моих статей были напечатаны, – эта была важнее остальных. Мне хотелось показать ее всем – от баристы в «Старбаксе», что готовил мне кофе все лето, до девчонок из школы с моих занятий по сайклу; а особенно той женщине на свадьбе, которая сомневалась, вернется ли ко мне когда-нибудь мое жизнелюбие. Статья стала моим искуплением. С ее помощью я сообщала всему миру: «Я вернулась!» За всю карьеру я ни разу так не радовалась выходу репортажа. Тогда я поняла, что не пойду в магистратуру, а вернусь на работу.
И вот меньше недели спустя я наконец набралась храбрости и вернулась – пока, чтобы поздороваться со всеми накоротке. Пола с Анджелой в тот день не было на месте, и внизу меня встретила Маккензи (мой пропуск давно куда-то делся, а воспоминания о том, как я его потеряла, стерлись вместе со всем, что случилось в больнице). Она взяла на себя роль моего проводника и опекуна. Когда мы вместе вошли в редакцию на десятом этаже, Маккензи чувствовала себя так, будто впервые привела малыша в детский сад. Я сделала глубокий вдох, разгладила черное платье – то самое, что надевала и в первый, неудавшийся визит, – и зашла в офис.
Никто не обратил на меня внимания. Все смотрели матч между «Янкиз» и «Ред Сокс». По пути к кабинету Стива мы с Маккензи прошли мимо моего старого стола.
– Смотрите, кто пришел, – сказала она Стиву.
Тот оторвался от экрана, и было ясно, что сначала он меня не узнал. Затем все же узнал и поздоровался – смущенно, но дружелюбно.
– И когда планируешь вернуться? – спросил он.
Я покраснела:
– Скоро. Очень скоро.
Я неловко переминалась с ноги на ногу, пытаясь придумать, что сказать, но ничего не шло в голову. Когда я вышла от Стива, по-прежнему пунцовая после нашего разговора, вокруг стали собираться репортеры – мои бывшие коллеги по воскресному выпуску. С большинством из них я не общалась более полугода, и хотя их было не больше шести человек, мне показалось, что это толпа. У меня началась клаустрофобия; я вспотела. Мне было сложно сконцентрироваться на чем-либо, поэтому я смотрела себе под ноги.
Сью, наша «матушка-наседка», заключила меня в крепкие объятия. Потом отошла и сказала громко, чтобы все слышали:
– Почему ты нервничаешь? Мы все тебя любим.
Это было сказано по-доброму, но я лишь сильнее заволновалась. Неужели моя неловкость так бросалась в глаза? Видимо, все мои переживания сразу же отражались на моем лице. Меня вдруг охватило сильнейшее чувство эмоциональной незащищенности пред лицом коллег и друзей. Я ощутила себя лабораторной крысой, ждущей неминуемого вскрытия. И содрогнулась при мысли о том, что никогда больше не почувствую себя в своей тарелке в этой редакции, которая фактически была моим вторым домом.
В итоге я вернулась на работу, но лишь в сентябре – где-то через месяц после моего «почти возвращения» и почти через семь месяцев после нервного срыва, случившегося в редакции. Помню, как послушно согласилась с предложением отдела кадров начать потихоньку – сначала на полставки, всего пару дней в неделю. Но потом бросилась в омут с головой, и скоро уже казалось, будто я никогда не уходила. Я привыкла бежать к цели, как марафонец: спешить на задание, нестись в метро, чтобы успеть на работу, вечно присматриваясь и навострив уши, заранее нацелившись на следующий карьерный шаг. И хотя теперь у меня наконец появилась возможность остановиться, передохнуть и провести переоценку ценностей, мне хотелось только одного: двигаться вперед.
К счастью, в «Пост» не препятствовали моему желанию с головой погрузиться в работу. Как Пол и обещал, к моему рабочему месту никто не прикасался: все книги, документы, даже бумажный стаканчик из-под кофе, все еще лежали там, где я их оставила.
Мои первые задания – коротенькие заметки – были довольно непримечательными: репортаж о женщине, которую народным голосованием выбрали лучшим барменом Нью-Йорка, и небольшая заметка о наркомане, написавшем книгу мемуаров. Так я постепенно возвращалась к повседневным журналистским обязанностям – написанию статей и репортажей, сначала легких, но мне было все равно. То, с каким рвением я взялась за дело, было полной противоположностью моему вялому выполнению своих обязанностей семь месяцев тому назад, перед уходом с работы, когда я даже не нашла в себе энтузиазма взять интервью у Джона Уолша. Теперь я бралась за каждый, даже самый незначительный репортаж, с горячим воодушевлением.
Хотя в первый месяц коллеги ходили вокруг меня на цыпочках, я ничего такого не замечала. Я была настолько озабочена будущим – очередной заметкой, следующим заданием, – что не могла адекватно оценивать происходящее. Поскольку я стала печатать намного медленнее, большинство интервью мне приходилось записывать на диктофон. Прослушивая эти записи сейчас, я слышу незнакомый голос: эта Сюзанна говорит медленно, с трудом, а иногда и запутывается в словах. Как пьяная. Анджела, мой «телохранитель», тайком помогала мне со статьями, но так, чтобы не бросалось в глаза, что я нуждаюсь в помощи; Пол же приглашал меня к своему столу, когда редактировал мои заметки, и заново обучал основам журналистики.
Лишь через неделю после возвращения на работу я нашла в себе силы разгрести накопившиеся за семь месяцев электронные и бумажные письма. Не хотелось даже думать о том, что решили мои источники, когда их письма вернулись к ним или на них так никто и не ответил. Может, подумали, что я ушла с работы или вовсе ушла из журналистики? Беспокоились ли они обо мне? Просматривая горы книг и пресс-релизов, я мучилась этими вопросами.
Я не сомневалась, что полностью вернулась к нормальной жизни. Перед выходом на работу я так и сказала доктору Арслану. На тот момент дозировка лекарств настолько снизилась, что их практически можно было уже отменить. Мы с родителями сидели за столом в кабинете Арслана, как каждые две недели с момента моей выписки.
– И снова тот же вопрос. Как бы вы оценили свое самочувствие в процентах из ста?
Я отвечала не раздумывая:
– Сто.
И на этот раз и мама, и папа согласно закивали. Даже мама наконец согласилась с моей оценкой.
– Ну, тогда должен сказать, что вы больше не представляете для меня интереса, – с улыбкой проговорил доктор Арслан, и наши с ним профессиональные отношения на этом закончились.
Он посоветовал продолжать принимать успокоительные и антипсихотические средства еще неделю, а потом прекратить. Объяснил, что они мне больше не нужны. То есть доктор Арслан провел совокупную оценку моего состояния и пришел к выводу, что я полностью выздоровела. Мама с папой обняли меня, а потом мы пошли в соседнюю закусочную и отпраздновали это событие кофе с яичницей.
