Вышеприведенное соответствует позиции российского правительства, сформулированной на заседании, которое состоялось 24 июля после обеда, а также мнению Сазонова, которое он планировал изложить 25 июля на заседании под председательством государя. Поверенный в Белграде, по собственному признанию, не передал данную рекомендацию сербскому руководству, так как счел, что время для этого неподходящее[408].
25 июля под вечер, когда ситуация в корне изменилась к худшему, Штрандтман получил телеграмму новостного агентства с содержанием правительственного сообщения, изданного в тот же день после заседания кабинета: «Правительство весьма озабочено наступившими событиями и посылкой Австро-Венгрией ультиматума Сербии. Правительство зорко следит за развитием сербско-австро-венгерского столкновения, к которому Россия не может оставаться равнодушной»[409].
В связи с заседанием совета министров (25 июля) французский посол в Петербурге в 18.22 докладывал руководству, что принято принципиальное решение о мобилизации 13 корпусов, которые, вероятно, будут задействованы в операциях против Австро-Венгрии. Мобилизация не будет осуществляться и объявляться до тех пор, пока австро-венгерское правительство не совершит вооруженное нападение на Сербию. Тайные приготовления к мобилизации начнутся более или менее безотлагательно (сегодня). Поэтому, если приказ о мобилизации и последует, все тринадцать корпусов сразу отправятся на галицийскую границу. Однако в наступление они не перейдут, чтобы не давать повода Германии и чтобы не наступил casus foederis[410].
Военные меры, утвержденные 25 июля на заседании правительства с участием царя, осуществлялись на практике следующим образом. Только 28 (15) июля Генштаб представил на подпись два указа: о частичной мобилизации (четырех военных округов) и об общей мобилизации. В этот день Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Утром следующего дня (29/16 июля) передан для исполнения подписанный царем приказ об общей мобилизации, которая должна была начаться 30/17 июля. Однако 29/16 июля в 21.30 на центральный телеграф поступило распоряжение его не рассылать. В ночь с 29 на 30 июля подписан приказ о частичной мобилизации 4 округов, разосланный в 24.00. 31/17 июля ухудшение ситуации побудило Николая II переменить решение и в 13.00 объявить общую мобилизацию. 1 августа (18 июля) в 18.00 центральный телеграф был готов приступить к рассылке приказов об общей мобилизации в приоритетном порядке, предусмотренном для подобного случая. Сама мобилизация могла начаться только 2 августа (19 июля) 1914 г.[411]
Чтобы развеять кривотолки относительно того, какое влияние оказал на позицию Сербии Николай II, рассмотрим, когда он получил обращение престолонаследника Александра и когда в сербскую столицу поступил высочайший ответ. Телеграмма, тормозившаяся, как и все сербские зашифрованные послания, дошла до царя 26 июля – спустя два дня после отправления. К этому моменту уже наступил разрыв отношений между Сербией и Монархией. Известна запись, оставленная Николаем на полях: «Очень скромная, заслуживающая уважения телеграмма. Что ему ответить?» (Петергоф, 26(13) июля 1914 г.)[412]. Когда ответ 28(15) июля прибыл в Ниш, Австро-Венгрия уже объявила войну Сербии. Штрандтман в своих воспоминаниях приводит текст телеграммы, которая шла более суток: «…Теперешнее положение вещей привлекает мое самое серьезное внимание, и мое правительство прилагает все усилия, дабы устранить настоящие затруднения. Я не сомневаюсь в том, что Ваше Высочество и королевское правительство проникнутся желанием облегчить эту задачу, не пренебрегая ничем, чтобы прийти к решению, которое, сохраняя достоинство Сербии, позволило бы предупредить ужасы новой войны. Пока есть малейшая надежда избегать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки самым искренним нашим желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в каком случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии»[413].
Эта телеграмма, с которой Никола Пашич ознакомился лично, а находившийся в Крагуеваце Александр Карагеоргиевич – по телефону, никоим образом не повлияла на позицию сербского правительства, отраженную в ответе на австрийский ультиматум. Тем не менее сложно переоценить значение моральной поддержки, оказанной Сербии, которая уже находилась в состоянии войны. Сдержанный и владевший собой Пашич, по воспоминаниям Штрандтмана, прослезился во время чтения послания Николая II.
Телеграммы Спалайковича, одна из которых отправлена 25 после обеда, а вторая – в ночь на следующий день и которые сербское правительство получило в течение 26 июля, тоже не оказали воздействия на его ответ, переданный барону Гизлю. Спалайкович писал о принимаемых военных мерах, а также об адресованном прессе распоряжении хранить о них молчание. Помимо этого посланник в Петербурге передал впечатления сербского военного атташе Лонткиевича об обстановке в Царском селе, где 25 июля, вопреки традиции, уже на параде были произведены в офицеры все присутствовавшие кадеты. Сообщалось о настроениях в городах, а также о подъеме, охватившем военные круги, готовые прийти на помощь Сербии[414].
Спекулирующим на тему российского влияния или подстрекательства Белграда следует иметь в виду, что для этого имелись и технические ограничения. Готовившийся ответ невозможно было менять «каждые полчаса» или переделать «за пять минут до шести часов», когда истекало время ультиматума. Речь шла об объемном тексте, который следовало написать, отредактировать с точки зрения стиля, точно перевести, а затем не менее точно набрать в нескольких экземплярах. Все это продолжалось часами. Австро-Венгрия максимально сократила срок для ответа, дабы сузить пространство для маневра державам, намеревавшимся выступить в роли посредника. Добавим, уменьшились и возможности сербского правительства предпринять за столь короткий срок какие-либо политические и дипломатические меры по предотвращению конфликта.
Эти пояснения преследовали цель показать, что отдельные авторы, обращаясь к документам, совершают не только формальные, но и смысловые ошибки, обусловленные стремлением любой ценой доказать, что Россия приблизила начало войны, побудив сербское правительство отказаться от удовлетворения всех австро-венгерских требований. Подобная точка зрения «аргументируется» с помощью выборочного цитирования литературы и источников, на основании которых можно заключить, что правительство (Пашич) почти со всем согласилось, однако пришли обнадеживающие вести, и все изменилось.
О заседаниях российского правительства, состоявшихся 24 июля после обеда, а также о тех, на которых присутствовал Николай, написано немало. Касается их в своих работах упомянутый выше Сидни Фей (Sydney Fay), а также более молодые исследователи. Случается, что они путают заседания, судят о них на основании сообщений в прессе и мемуарах. Слова о том, что «будет обсуждаться мобилизация», трактуются в том смысле, что принято «решение о мобилизации» и т. д.
В 1936 г. на страницах журнала «Берлинер Монатсхефте» утверждалось, что наставления, поступившие 25 июля из Петербурга, имели судьбоносное значение, особенно сообщение, что Россия окажет Сербии вооруженную помощь. Это, дескать, так повлияло на сербское правительство, что оно на заседании, состоявшемся в 15 часов, решило не принимать все требования Австро-Венгрии. На этом же заседании якобы был составлен и указ о мобилизации[415].
В том же ключе сегодня пишет Кристофер Кларк: «25 июля Пашич составил телеграмму в сербские посольства, в которой говорилось, что Белград собирается в своем ответе “занять примирительную позицию по всем пунктам” и предложить Вене “полное удовлетворение”… на тот момент сербы были готовы принять даже пресловутые пункты 5 и 6, требуя “гарантий соблюдения международного права” при формировании смешанной комиссии, ответственной за расследование». Однако затем наступила перемена, которую автор объясняет следующим образом: «По-видимому, новости из России развеяли фаталистические настроения в Белграде, и министры решили отказаться от того, чтобы принять все требования ультиматума и попытаться предотвратить войну»[416].
Автор намеренно опускает важнейшие фрагменты телеграммы сербского премьера, а также повторяющей ее содержание телеграммы британского поверенного в делах[417]. Более полное их цитирование демонстрирует безосновательность предположения Кларка о произошедшем изменении позиции Пашича. Тот на самом деле писал послам, что ответ «…будет написан в самом примирительном ключе, дабы пойти навстречу австрийским требованиям так далеко, насколько это максимально будет возможно», а также что «…мнение сербского правительства таково, что австрийское правительство, если оно не хочет войны любой ценой, примет сербский ответ как полностью его устраивающий».
