Опосредованный, но самый распространенный механизм, определяющий способность СДУ накапливаться в обществе. Достаточно встретиться людям с разным знаком психики, и зловещий пик чуточку вырастает.
«Изучая фашистские диктатуры ЭРМ, философ и политик пятого периода Эрф Ром сформулировал принципы инфернальности. (…) чем выше, чище, благороднее будет человек, тем большая мера страдания будет ему отпущена… (…) Инфернальность стократно усиливала неизбежные страдания жизни (…) создавала людей со слабой нервной системой, которые жили еще тяжелее — первый порочный круг. (…) Унижение и мучения (…) возвращали человека (…) в первобытную ярость, смешанную с чувством бессилия», — писал И. Ефремов.
Инфернальность рассматривается им как интегральная характеристика социума, мера страдания, «усредненная по косому срезу». СДУ — дифференциальная характеристика, работая с которой можно точно исследовать динамику. Еще важнее то, что схема В. Рыбакова показывает конкретные механизмы формирования инферно: генерацию СДУ пирамидальной общественной структурой и его распространение через непонимание.
Физическим аналогом инферно будет энтропия, мера нереализованной социальной работы. Напомню, превращение механической энергии в тепло необратимо. СДУ, вернее межличностные отношения, им порожденные, представляет собой социальное тепло. Надежды, желания, радость, отчаяние переплавляются в инфернальном мире в одну конечную эмоцию, в ненависть. «Я вас всех ненавижу».
Социальную энтропию можно вычислить через работу, расходуемую в обществе на достижение заведомо недостижимой цели.
Нереализуемые проекты, не суть важно, технические или социальные, разбиты на множество элементарных задач, каждая из которых разрешима. Действия людей остаются упорядоченными, нарастание энтропии происходит лишь при попытках согласовать достигнутые результаты. В пересчете на одного человека оно незначительно.
Гораздо существеннее межгрупповые конфликты. Поскольку цели, которые ставят перед собой их участники, противоположны, по крайней мере одна из них не будет достигнута. Максимальный рост энтропии связан с борьбой равных по своим возможностям групп, так как в этом случае обычно не реализуются обе цели.
Наконец, личностные конфликты. Степень упорядоченности минимальна, возможности противников равны. Удельная энтропия (СДУ) увеличивается особенно быстро.
В обществе первый механизм связан с социопсихическими комплексами, второй порождается политической борьбой. Происхождению третьего посвящен «Очаг на башне».
Энтропия увеличивается во всех случаях. Но если социум переходит преимущественно к третьему механизму, растет уже ее производство. «Проморгали момент, когда подростки в парадняках перестали бренчать: „Корнет Оболенский, налейте вина“ и стали бренчать: „А я сьем бутылочку, взгромоздюсь на милочку“»(2).
Вот вам математически точный символ застоя.
Пепел.
«Мы созданы пеплом великих побед».
Дополнение к анализу: Биоспектралистика
Вывод о неизбежности роста производства энтропии справедлив лишь для закрытого общества. Если информационноэнергетический обмен не прекращен, будут существовать и обратные процессы[35].
На макроскопическом уровне закрыть общество можно. Однако в социуме нет силы, способной запретить индивидуальное творчество, личное познание мира. То есть на уровне психики отдельного человека, именно там, где производство энтропии максимально, наиболее вероятны обратные процессы: если СДУ отрицает творчество, то и творчество отрицает СДУ. Возможны два варианта динамики, предопределенность отсутствует.
В романе проблема выбора встает перед творцами — Симагиным и Вербицким. Точкой их соприкосновения, внешним мотивом спора стала биоспектралистика, новая наука, введенная В. Рыбаковым в круг идей и понятий фантастики.
Не случайно Вербицкий делает свое дело при помощи изобретения Симагина. Слова — разменная монета. Можно принять логику Вайсброда, можно обосновать позицию Симагина. Но дело доказало правоту Вербицкого: «Любое новое средство будет использовано в старых целях».
Вербицкий — вершина своего поколения. Потому и оказался способным на предательство. Роткин, например, предать не сможет. Иуда Искариот был апостолом, познавшим Добро, одним из тринадцати. Вербицкий тоже. Был.
«Где время, когда душа кипела, а первая страница столистовой тетради в клетку молила: возьми! вспаши! И обещала то, чего никто, кроме меня, не знает и не узнает никогда, если я не увижу и не расскажу; вспыхивали миры, оживали люди, копеечная ручка была мостом в иную Вселенную… Белая бумага! Как вы не слышите, она же кричит: вот я! Укрась меня самым чудесным, самым нужным узором: словами. Драгоценными, звенящими, летящими словами. Спасающими словами. Побеждающими смерть, убивающими боль, знающими мудрость! (…)
У Андрея остались многие ваши школьные рукописи, я их читала, простите. Я говорила Андрею — такое понимание, такая боль за людей, даже странно для мальчика. А тут этакое…»(2)
«Чем выше творческий потенциал, тем отторжение вероятней».
Вербицкий понимал все. Не Ася ему была важна. Было нужно заставить. Решающий, последний аргумент в споре. Не с биоспектралистикой — поводом, искушением, не с Симагиным. Со своим прошлым.
Итак, Симагин и Вайсброд считали биоспектралистику панацеей. Вербицкий воспринял ее как преступление против человечества и сделал орудием преступления. Интересно, чем эта наука станет в мире Роткиных? У Шекли подобным изобретением пользовались для утонченной проституции — сравнительно безобидное применение.
В. Рыбаков доказал, что работа Симагина, как и всякое открытие, не Спасение. Просто очередная инновация, выброшенная в мир. Как новое, она изначально антиэнтропийна и увеличивает долю свободы человека и человечества. Как всякое изобретение, она неизбежно отчуждается от своих создателей и становится для общества средством, включенным в существующую структуру отношений. Иными словами, происходит лишь интенсификация процессов производства и поглощения энтропии, но равновесие почти не сдвигается.
Почти, потому что какое-то время новое находится в руках того, кто привнес его в мир.
Да, прогресс сам по себе не способен спасти. Но остановка прогресса губительна. Прекращение познания закроет общество, вдобавок творцы, лишенные права создавать, пойдут по пути Вербицкого. А то, что в их руках не окажется очередной биоспектралистики, несущественно. Убивать можно и камнем (Р. Брэдбери. «Ржавчина»).
Распространившиеся в стране антикосмические, антиатомные, антисциентические настроения — не просто истерика, но истерика опасная, провоцирующая рост производства энтропии. С социопсихологической точки зрения нынешняя борьба с прогрессом представляет собой реакцию на позитивизм шестидесятых годов и последующее разочарование. Я назвал бы это явление «комплексом Вербицкого».
Если он не будет преодолен, мы станем обществом, обращенным в прошлое.
Лишь теперь мы подошли к центральному образу романа, к Андрею Симагину.
Отрывки из стенограммы обсуждения романа В. Рыбакова «Очаг на башне»:
«— Симагин очень уж положителен. Только в замшелые годы писали таких симпатичных людей.
— По-вашему, он положительный герой?
— Он глуповат, как всякий добрый человек.
— Самое фантастическое то, что семья Симагина вообще существует. Ася все равно бросила бы его.
— Ася страшно раздражает. Симагин — розовое никто. Ася — просто никто.
— Симагин — тип человека, который, пуская слюну, делает бомбу. Он чем-то похож на доктора Гильётена. Никакого преступления Вербицкий не совершает, так — шутки судьбы, возмездие Симагину за его преступно младенческие наклонности.
— Нет, то, что Вербицкий совершает преступление, очевидно. В биоспектралистике не вижу ничего аморального. Почему Вербицкий возникает, что ему не нравится? Толчок к событиям выдуман автором.
— Вы доказали лишь, что Вы с Вербицким не согласны.
— Вербицкий говорит хорошие вещи, но он же заведомый негодяй! Вообще у Рыбакова получаются отрицательные герои, но не получаются положительные.
— А кто вам сказал, что Вербицкий отрицателен? (Залу) Кто в своей жизни встречал Вербицкого? Так. Все. А Симагина?..
(Личное наблюдение: чем старше становишься, тем лучше понимаешь Вербицких и реже встречаешь Симагиных.)
На других обсуждениях Симагина называли юродивым, блаженным, автору указывали на предельную неправдоподобность образа.
Между прочим, Ляпишев или Сашенька Роткин возражений не вызвали. Откуда же столь активное неприятие именно Симагина? Фрейд сказал бы: „даже странно вести себя так резко, когда речь ведь идет только о чисто теоретическом исследовании“.
