Она. Кончаловский пишет меня в натуральную величину, почти во весь рост. В синем платье с цветочками – я думаю, ты его помнишь. Но в мастерской у него так холодно, что я взмолилась и накинула шубу. Присущим мне выражением лица Кончаловский считает насмешливое. Дескать, сама лучше вас всех соображаю. Родной мой, какая длинная зима. Жизнь не балует меня… Любовь – трудная штука, Николай Робертович!
Он.
Как ни смотри на жизнь, сурово или кротко,
В какую сторону ни выдумать пойти,
У сердца есть своя особая походка,
И с сердцем мне, мой друг, совсем не по пути.
Она. Какая длинная зима…
Он.
Но что бы в будущем с судьбой моей не сталось,
Пускай ее язык для нас неизъясним,
Она придет ко мне, великая усталость,
Она придет ко мне, и я пойду за ней…
Она. Жизнь не балует меня!
Он.
И вот тогда, как хочешь, плачь и сетуй,
Что хочешь, пей, как хочешь, прекословь,
Судьбой назначена веселому поэту
Расплатою за жизнь проклятая любовь.
Человек-примечание. «Расплатою за жизнь проклятая любовь…» Стихотворение Эрдмана датировано двадцатым мая тысяча девятьсот двадцать четвертого года.
Он. Она придет ко мне, великая усталость… Выходит, я знал.
Новый год.
Он. Новый год, 1934 год… Мы открыли форточку и слушали удары колокола на городской каланче. Мороз вместе со звоном врывался в комнату… В Москве в это время было восемь часов и Ты, наверное, разговаривала с графом и думала о Керубино. Я просидел за столом до четырех и в четыре поднял свою рюмку вместе с Тобой, моя длинноногая. Спектакль мой прошел – публика смеялась, и я боюсь, что меня теперь не оставят в покое. Положение новичка кончается, и скоро я буду считаться старым енисейцем, таким же неинтересным, как и все остальные. Сегодня мороз, пятьдесят два градуса… Не беспокойся обо мне – ешь, толстей, пой по утрам и будь такой же светлой и радостной…
Она. Целую тебя, счастье мое, первый раз в новом году. В результате я встретила его одна. Вчера мы с Елкой играли в пьесе «Реклама», она занята только в одном акте, и поехала халтурить в концерте. Я пришла к ней без десяти двенадцать, а она явилась в начале первого. Мы просидели вдвоем до четырех ночи и мирно заснули, прижавшись друг к другу… Шампанское еле открыли… Елка просит тебе передать, что она надеется, что эта встреча одинокими пинчиками – последняя… Оставь, пожалуйста, в своем сердце уголок для меня. А мне уж, видно, никуда не уйти от тебя, радость-несчастье мое. Я послала тебе мой знаменитый фонарь, очень боюсь, что с ним что-нибудь случится в дороге и он не загорится.
Он. Енисейск – молния от вашего корр…
Закончена прокладка линии электропередачи Стол-Кровать протяжением три метра.
Пуск первой мощной электростанции в условиях Севера прошел образцово.
Начальнику строительства А. О. Степановой.
Постройка енисейской электростанции – новый вклад в дело дальнейшего подъема нашей страны и вашего в моих глазах. ЦК, то есть – Целую-Коля!
Спасибо Тебе, волшебница, Твой фонарь – чудо техники, нежности и внимательности.
Она. В открытках все получается плоско, глупо, однообразно, поверь, что это совсем, совсем не так, счастье мое! Я просто не умею выразить, какие думы и мечты будит моя любовь к тебе, как я благодарна судьбе, что в какой-то мере принадлежу тебе, большому и прекрасному. Разве это плохо – мечтать о счастье, минуты и дни которого уже испытала и знаю! Очень трудно справляться с собой, очень трудно быть одной в самые лучшие годы своей жизни (лучшие по возрасту).
Он. Нет дня, чтобы не думал о Тебе, радость моя. Каждый раз, когда я слышу колокол на каланче, я отбрасываю четыре удара и стараюсь представить себе, что Ты делаешь в этот час. Говорят, что Людовик XIV однажды сказал о своей шляпе: «Если бы она знала мои мысли, я немедленно бросил бы ее в огонь». Если бы моя подушка могла рассказать, о чем я думаю, она до утра рассказывала бы о Пинчике.
Она. Дорогой, очень дорогой Николай Робертович! Пожалуйста, не грозите и не кричите! Когда вы целовали в Кривоарбатском переулке замужнюю артистку, вы думали «хи-хи, ха-ха», а вышло «ох-хо-хо», поэтому молчите и терпите. Я улыбаюсь тебе, милый! Вчера показывали Немировичу два акта «Булычева». Все склоняются к тому, что вывезли актеры, я с этим согласна. Мне кажется, что спектакль никак не разрешен в целом, нет ни одной интересной мизансцены. Меня хвалят. Я понимаю, что это, наверное, неплохо, что роль намечена верно, но найду ли я в себе тот запал и жизнерадостность, чтобы она заблестела – не знаю. К сожалению, я такая опущенная и грустная. Слова любви на бумаге смотрятся так холодно и книжно, несмотря на то, что я плачу, когда пишу их тебе. Милый, дорогой, хороший, как мне хочется тебя видеть. Пожалуйста, позови меня к себе, родной… У меня новая кофточка, шерстяная, вязаная. Я в ней очень мила!
Он. Однажды я послал Тебе письмо по почте, а катер, на котором его везли, сгорел, и от письма остался один пепел, который вдобавок еще и утонул. Енисейск… Енисейск. При всем своем равнодушии и любви к людям, чувствую, что никогда не сумею простить этой обиды и надеюсь, что когда-нибудь узнаю, кому я ею обязан.
Она. Сейчас кончили просмотр гримов по «Булычеву». Мой грим имел успех, я придумала его сама! Барышня твоя вымазалась бело-розовым тоном и покрыла нос, часть щек, лба и подбородка черными точками. Получилась безбровая, веснушчатая девчонка с двумя большими рыжими косами. Очень мечтаю сыграть хорошо, чтоб не сказали, что в тебя влюблена бездарная барышня.
Он. Пятый день нет открыток, это первый раз за все время, уж не заболела ли Ты, милая? Береги себя, хорошая! Завтра пошлю телеграмму. Не мог послать раньше – сберкасса не выдавала денег. Целую Твои руки.
Она. Посылаю тебе книги, мне хочется приносить тебе маленькие радости. Цвет этой закладки похож на цвет парика, в котором я играю Шурку Булычеву – посвящаю эту работу тебе. Не потому, что она хороша, а потому, что из моих печалей, слез, огорчений должна родиться на сцене бодрость, жизнерадостность! Я хочу, чтоб так было с нашей судьбой, с нашей дружбой… Много слухов по Москве, что из «Джаза» получается прекрасная картина, смешная, веселая…
Человек-примечание. «Джаз» – это рабочее название того самого фильма, на съемках которого в Гаграх и арестовали Николая Эрдмана. Впоследствии она стала называться «Веселые ребята». И сделалась любимой картиной Сталина. Эрдман посмотрел «Веселых ребят» в 1935 году, когда был проездом в Красноярске, – посмотрел с досадой и отвращением. «Постыдный и глупый бред», – сказал он.
Она. Только что кончилась генеральная репетиция «Булычева». Вызывали много раз, так что видимый успех был. Плохо, что многие, как я и думала, жалуются, что местами скучно… Я получила вчера много комплиментов, из которых есть несколько ценных и приятных. Любимый мой, дорогой мой, Николай мой, эта моя работа, эта моя роль посвящается тебе. Никогда не думала, что могу быть такой покоренной, такой любящей, одержимой тобой.
Он. Вчера застрелил воробья. Когда я к нему подошел, он лежал под деревом, запрокинув голову и сложив на груди лапки. Все утро не мог отделаться от стыда. Я не Толстой, но за неимением рябчиков лучше стрелять в банки из-под консервов. До чего же, Линушенька, хочется знать, как прошел «Булычев». Ты уж, пожалуйста, напиши мне обо всем подробно, что говорилось другими и чувствовалось Тобой. Если какая-нибудь сволочь изругает Тебя в газете, положи газету в стол и покажи ее мне в тот день, когда я увижу Тебя на сцене, – мы прочтем ее вместе, и я научу Тебя, как нужно читать такие вещи.
Она. Премьера наша была очень помпезна, публика шикарна и парадна, и нас вызывали очень много раз… Смотря на корзины цветов, которыми заставлена комната, я думаю, что все бы их отдала за письмо от тебя, за слово «любимая», за приписанный внизу поцелуй, до которых я так жадна. Письма приходят все реже и реже, и тревоги за твое здоровье, за твою жизнь растут…
Он. Дела мои складываются из рук вон плохо. Я был уверен, что мы проведем вместе весь Твой отпуск. Союз писателей, отняв у меня «авторские», отнял у меня и эту уверенность. Возможно, что в связи с новыми обстоятельствами Дина вообще не сможет приехать, а возможно, что она приедет позже и будет принуждена работать в Томске. Я сделаю все возможное, чтобы мы могли встретиться, но я не могу скрыть от Тебя своих опасений… Писать пьесу не имеет смысла. Дело не только в том, что меня лишили денег, закрыв мой счет, – для меня закрыли двери всех театров. Прости за это письмо. До чего все паршиво.
