– В экипаже было четыре человека?
– У меня всегда было пять человек. Наводчик, заряжающий, радист, командир машины, и механик-водитель.
– Роль радиста?
– Пулемета на ИСУ-152, к сожалению, не было. Хотя потом ДШК ставили, но моя батарея таких машин не получала. Это обстоятельство вынуждало нас приватно где-то добывать трофейный пулемет, и мы почти всегда его имели с запасом патронов. Он обычно лежал на броне в ящике. Вообще, помимо пулемета на крыше рубки всегда лежало 4–5 ящиков со снарядами. За рубкой стояла бочка с горючим. Машина шла к полю боя, всегда имея этот верблюжий горб. На исходных позициях мы горючее из бочки заправляли во внутренние баки и выкидывали.
Иногда дополнительные баки сбрасывали, но снаряды не сбрасывали, они – на башне. Полтора боекомплекта машина всегда имела. Двадцать штук – это мало. Мы во время паузы очередной снаряд брали не из укладки, а из ящиков.
– Вам приходилось покидать горящую самоходку?
– Пару раз. Один раз по глупости – внутри загорелись тряпки с маслом. Пришлось выскочить. Ребята сразу бросили брезент, пожар потушили. А один раз – в бою. Снаряд пробил броню и загорелся порох. Но он медленно горит – выскочить просто. Ну, и бывало не раз пробитие без пожара. В Прибалтике в самоходку попал крупнокалиберный снаряд, когда мы были внутри. По машине пошли искры, как от автогена. Я до сих пор не знаю, что это было, но ощущение, что пожар начался. Правда, прошло это очень быстро.
– Как использовали самоходки вашего полка?
– В основном нас использовали для поддержки танков. Мы двигались чуть сзади них. Мы не решали самостоятельных задач, но обеспечивали выполнение задач основным боевым подразделениям – танковым и стрелковым. Поскольку наш полк входил в состав танковых армий, нас побатарейно придавали танковым бригадам.
– На марше вы не отставали от Т-34?
– Колонна всегда состоит из различных машин, которыми управляют водители с самым разным уровнем подготовки. Дай Бог, чтобы бригадная колонна двигалась со скоростью 20 километров в час. В целом мы не были помехой, обузой для Т-34.
– Батареи потери имели?
– Как же без этого. Командиры машин почти все поменялись за полтора года.
– Различали ли вы СУ-152 и ИСУ-152?
– Сейчас я даже не скажу, в чем их отличие. Только в названии. Пушка 152 мм, снаряд 3 пуда, а на чем ходит – плевал я на это. Меня не интересовало, семь у нее катков или шесть, 20 снарядов укладка или 22 – тоже.
– В самоходке что-то ломалось?
– Как и в любом механизме. Выходила из строя ходовая часть, подшипники летели. Мотор мог забарахлить. Если ее хорошо обслуживать, она будет хорошо ходить. Текущий ремонт экипаж проводил своими силами. Иногда участвовал в среднем ремонте, а капитальный мы никогда не делали.
– Экипаж весь участвует в ремонте вместе с командиром?
– Все 100 процентов. Бывали командиры-белоручки. Здесь у него белое подшито, френч у него не из такого материала, как у других… Такие надолго не задерживались. Кому он нужен такой? Меняли таких или воспитывали.
– Как строились взаимоотношения в экипаже? Не возникало панибратство?
– Я так скажу: слово «пани» – отбросим, а «братство» оставим. Экипаж был одной семьей. Конечно, многое зависит от командира и от характера членов экипажа, но в большинстве случаев, в абсолютном большинстве, экипаж – это одно единое целое, это один человек. Такого не бывало, чтобы один-два что-то делали, а другие сидели-смотрели-курили.
Все работали вместе. Допустим, машина заправлена, а боеприпасы надо загружать. Все идем загружать боеприпасы. Или, допустим, осталось горючее залить. Тогда один шланг готовит, другой открывает бочки. Работа распределяется таким образом, чтобы она была выполнена максимально быстро.
Конечно, была подчиненность. Команды я отдавал, как положено, но я не говорил командиру орудия: «Товарищ сержант, я приказываю!» Я слово «приказываю» никогда не произносил. Я просил. Или не буду же я говорить: «Ну-ка застегнись» или еще что, если нам через 5 минут в бой вступать. Это же чушь.
В самоходке два офицера – командир и механик-водитель. Это два главных члена экипажа. Конечно, иерархия была. Побывали в бою, сидим, обедаем, один котелок на всех, наркомовские сто грамм – тоже. Если есть свободное время – у солдат и сержантов свои байки, у офицеров есть свои дела, свои профессиональные вопросы, свой круг обязанностей. Но как только появилась общая задача, иерархия перестает существовать.
– В училище вас учили водить?
– Обязательно. Командир машины всегда мог подменить механика-водителя.
– Когда вошли на немецкую территорию, какое было отношение к немцам?
– Про всех не могу сказать, но у моих ребят злобы не было. К солдатам ненависть определенная была. А к населению? Я бы не сказал, что у нас где-то что-то проявлялось по отношению к гражданскому населению. Я этого не видел. Мы были в боях, нам этим и некогда было заниматься, и мы их и не видели почти. Выйдя из боев, оставались вне контакта с населением. Скажем, в первом же городе Нейбенбурге ребята разбежались по домам, но население уже ушло или попряталось. Но никто их и не искал, чтобы выместить зло, хотя были те, у кого кто-то погиб. По матери сужу: пленные строили дорогу возле моего дома, просили ее: «Мать, воды или хлеба можно?» Мать вынесет и хлеба, и воды. Мы отзывчивые люди, добрые.
– Какого цвета у вас были машины?
– Зеленые. На них наносили условные знаки, присвоенные полку. Или буква «К», или квадраты. Зимой в белый цвет никогда не красили.
– Радиосвязь хорошая?
– Да. Для тех времен хорошая. Радиостанции были на уровне. Бывало, что и с немцами перебранивались. Хотя именно поломка радиосвязи, как я уже говорил, спасла мне жизнь.
– Знали, против кого воюете или нет?
– Зачем? Мне важно знать, сколько передо мной противника, есть ли танки и артиллерия, а кому они принадлежат, мне неважно. Пусть об этом думают те, кто разрабатывает оперативные планы.
– Какие трофеи брали?
– У нас такой привычки не было – брать в машину что-то или в обоз. Убьют, а о тебе скажут: «вдобавок барахольщиком был». В районе станции Марау мне навстречу едет мотоцикл с коляской. Останавливается, выскакивает немец и вручает мне пакет. Видимо, подумал, что это немецкая колонна. Мы его в плен, а в коляске мотоцикла шоколад, какие-то бутылки. Мы, конечно, его разобрали. Потом, под Эльбингом, мы подбили несколько машин. Мы их обследовали, там был шоколад, виски, тоже забрали. Трофеи были такого плана – все на ходу. Мы взяли Марьенбург, я говорю солдатам: «Походите, посмотрите что к чему». Один принес длинный футляр, как для оружия, в нем на бархате были уложены разноцветные хрустальные фужеры. Я ему говорю: «Зачем ты это принес?» – «Вам». – «Мне пистолет некуда положить, а ты фужеры. Убери». Не знаю, куда он дел их, но красота этих фужеров запомнилась.
– Какое у вас было личное оружие?
– В начале войны револьвер, потом пистолет ТТ; ну, второй пистолет немецкий – «Вальтеры», Парабеллум…
– Сколько всего у вас подбитых танков?
– Как считать. Сам же я не стрелял. Я отдавал команды. Вот моя самоходка подбила, наверное, 2–3 десятка танков, ну, а батарея – еще больше, конечно.
Волошин Алексей Прохорович
Я родился в 1920 году. Родители жили в Тамбовской области. В 1921 году родители бежали под Канев к родственникам моей мамы. Десять классов я окончил в 1938 году и подал заявление в Севастопольское военно-морское училище. Экзамены все сдал, но на медкомиссии у меня нашли какие-то шумы в сердце и забраковали. В том же году я поступил в Одесский институт водного транспорта.
Война застала меня в Бессарабии. Разговор поначалу шел, что надо идти воевать, а то война без нас кончится. Это продолжалось недолго. Мы вернулись в Одессу и добровольно явились в военкомат. В военкомате нас, как студентов технического вуза, определили на учебу в Одесское артиллерийское училище, готовившее артиллеристов в артиллерию особой мощности. Потом была эвакуация. Сначала пешком до Николаева, потом по железной дороге до Камышлова. Учеба продолжалась до февраля 1942 года. Мне присвоили звание лейтенант, и вскоре я попал командиром огневого взвода в 54-й тяжелый артиллерийский гаубичный полк РГК. Я командовал единственным орудием батареи, к которому не было ни одного снаряда.
В марте 1942 года во время артналета я был ранен, а уже в апреле, после выздоровления, стал командиром взвода управления батареи 1104-го артполка 62-й армии, который на вооружении имел 152-мм пушки-гаубицы. Вскоре я стал командиром батареи. На реке Мышкове подбил свой первый танк. Как это произошло? Заметив скопление немцев, выпросил у командира полка четыре снаряда. Подготовил данные для стрельбы и этими снарядами накрыл противника. Один из них попал в танк, который загорелся. Командир полка с командиром армии выпили в землянке, поскольку это был первый подбитый полком танк, а меня даже не позвали. Я думал, что дадут мне медаль «За отвагу», такую же, как носил командир дивизиона, а меня наградили орденом Красной Звезды. Я был недоволен. Отступали за Дон. Пушки перетащил небольшой паромчик, а мы вплавь. Начальник штаба, который еще империалистическую прошел, говорит: «Ломайте тын, кладите на него свое барахло – брюки, рубашку, пистолет, ремень и плывите. Не бросайтесь спасать тонущего, потому что потянет на дно». Мы договорились, если я буду легко ранен, тогда мне помогут, а если тяжело – плывите, а я уже сам на дно пойду.
