и понятие об одиночестве как о репрессивном и разрушительном опыте. С самого начала ассоциирование закрытых религиозных общин с уходом от повседневного социального взаимодействия поставило их не на ту сторону истории. Угрозы и потрясения нового индустриального мира требовали прежде всего мирского участия, а не духовного отстранения [537]. «Так грешное и скорбящее человечество, – писал Альфред Вишарт в своей истории монашества, – нуждающееся в руководстве и утешении, которые могут дать святые люди, было позабыто в стремлении к личному умиротворению и будущему спасению» [538]. Это говорилось и изнутри господствующей церкви, и извне. Едва появилась первая сестринская община, англиканская газета The English Churchman обрушилась на идею уединения с такими словами:
Каковы бы ни были обстоятельства, некогда оправдывавшие определенных благословенных святых в их одинокой жизни, – не дай Бог нам сказать, что им не было оправдания, – мы понимаем, что в наше время, когда столько невежества, порока, бедности, страданий и печали со всех сторон, одиночество, за исключением очень особых случаев, эгоистично и греховно. Христиане и христианки должны вставать и действовать. Если у них нет обязанностей дома или среди родных и близких, тогда есть у них обязанности вне дома, среди невежд, бедняков и страдальцев [539].
Дело усугублялось физическим присутствием разрастающихся общин: каждая из них требовала строительства или переоборудования собственного здания с запирающимися дверями, обнесенным стеной двором, а к тому же, как утверждалось, и зарешеченными окнами. Как мы увидим в следующей части этой главы, первая современная типовая тюрьма в Пентонвиле с ее отдельными камерами для одиночного заключения открылась всего за три года до появления первого монастыря, и образы этих двух проектов наложились друг на друга. «Почему они так похожи на тюрьмы, – вопрошал автор статьи под названием «Монастыри Соединенного Королевства», – и так не похожи на частные жилые дома или даже хотя бы на государственные учреждения английских городов?» [540] Представление о том, что уязвимые юные девушки оказываются «замурованы» в монастырях, стало буквальным и метафорическим описанием их страданий [541]. Полупорнографическая традиция монашеских откровений, начатая Мэтью Льюисом, породила «Ужасающие откровения Марии Монк», впервые опубликованные в Америке в 1836 году и широко распространившиеся в Британии [542]. В этой книге рассказывалось, как монашкам затыкали рот кляпом и запирали их в карцере [543]. Между двумя строительными программами проводились постоянные параллели. «У них все те же характеристики, что мы наблюдаем в исправительных домах, колониях и тюрьмах на нашей земле, – писал Хобарт Сеймур. – Те же высокие стены, те же массивные ворота, те же зарешеченные окна и те же решетчатые проемы; тот же скучный, унылый, безрадостный вид, тот же непривлекательный, отталкивающий, безжизненный облик, та же неприступность снаружи, то же отсутствие шанса на побег внутри» [544]. Замысел находит воплощение в архитектуре. Как замечали некоторые, монастыри, не имевшие цели заключать своих обитателей в камеры, попросту не имели бы их. «Если никого не заточают, – рассуждал автор книги «Английские монастыри – что это такое?», – если послушники не приковываются к своим каморкам, то к чему такая готическая толщина стены, такие болты, такие прутья и решетки, такие тайны молчания и уединения, такие упорные попытки не дать обитателю услышать голос родственника или увидеть письмо из „внешнего мира“?» [545] Традиционные домашние пространства приобретали новый смысл. Джону Генри Ньюману пришлось написать в «Таймс» заявление, что подземные помещения в Колвичском монастыре предназначены исключительно для хранения вина, а позднее он был вынужден защищать подвалы в бирмингемской молельне, объясняя, что они нужны для хранения угля.
Особое внимание уделялось управлению современными системами связи. В период, когда «почта за пенни» начала расширять категорию сетевого уединения – средства, с помощью которого человек мог быть один и при этом легко контактировать с другими, – закрытые ордены стремились не только ограничивать визиты семьи и друзей извне, но и контролировать получение и написание писем [546]. Автор критического обзора «Сестринства в Церкви Англии» выражал сожаление по поводу «того факта, что эти монастырские учреждения закрыты для всех нежелательных посещений и что любой из их обитателей может быть изолирован от любых контактов и от общения с семьей и друзьями» [547]. Обитатели были ущемлены в возможности облегчить свое чувство физической изоляции на всех уровнях. Корреспонденция подвергалась цензуре по очевидной аналогии с тюремной почтой, книги отсеивались по объему и содержанию. Это было двустороннее исключение: обитатели не могли рассказать посторонним о своей жизни; посетители не могли свободно войти в помещение, чтобы все узнать самим. По мнению критиков как женских, так и мужских общин, требовалось как минимум расширить недавно учрежденный аппарат государственных инспекторов. «Если обители и монастыри должны существовать по всей этой свободной стране, – утверждал автор книги «Английские монастыри – что это такое?», – то на тех же самых условиях, что и приюты, и тюрьмы» [548]. В парламенте был предпринят ряд попыток создать инспекцию по закрытым орденам, каждая из которых была разбита тем возражением, что все это частные обители, подчиняющиеся соответствующей церковной иерархии. Религиозным орденам удалось избежать и другого варианта проверки – со стороны созданной в 1853 году Комиссии по вопросам благотворительности [549].
«Правда в том, – писал Хобарт Сеймур в «Женских монастырях» (1852), – что всю внутреннюю жизнь монастырской системы скрывает завеса; секретность, загадочность и маскировка – вот ключевые элементы ее природы» [550]. В этом непрозрачном мире мог расцветать любой порок, особенно когда дело касалось впечатлительных девушек, оторванных от естественной власти своих родителей. И в документальных (насколько можно предполагать) исследованиях, и в расцветшей сенсационной литературе присутствовала навязчивая одержимость подавленной сексуальностью. Красивых молодых женщин заставляли уйти из их семей и подвергали скрытым соблазнам и злоупотреблениям за высокими стенами и запертыми дверями [551]. Генерал сэр Ричард Фейр в книге «Разоблаченное монашество» (1890) обобщил критику более чем за четыре десятилетия. Едва вновь прибывшие принимали обеты послушания, бедности и целомудрия, они оказывались беззащитными перед репрессивным режимом, «опирающимся на свободное использование клеток и подземелий, а также перед бесчеловечной жестокостью и пытками этой системы, которые за нескольких лет сводят тысячи подвергшихся им молодых девушек либо с ума, либо в преждевременную могилу» [552]. Различие между медитативной кельей древнего монастыря и карцером современной тюрьмы было размыто. Сочетание духовной тирании и физической изоляции в запертых помещениях представляло серьезнейшую угрозу для психической устойчивости молодых женщин, которые, как признавалось, были гораздо менее способны противостоять подобному давлению, чем послушники мужского пола.
Общее осуждение сестринства периодически усиливали локальные скандалы, которые охотно подхватывала национальная пресса. В 1852 году Генриетта Гриффитс сбежала из Норвудского монастыря
