Человеку свойственно ошибаться.
Двадцать лет назад, впервые попав в Израиль, я испытал странное чувство разочарования. Мне все казалось странным: люди, язык, города, природа, границы… И это сюда стремились, прорываясь сквозь железный занавес и политическую демагогию, миллионы моих соотечественников в надежде обрести новую родину и новое еврейское счастье?
Сейчас уже понимаю, что их ожидания просто не совпали с реальностью. Свобода выбора на поверку оказалась обязательством приехать и закрепиться на территории, которая в мгновение никак не могла стать новой родиной. Представления о будущей жизни в силу недостатка опыта диаметрально расходились с действительностью.
Я прекрасно помню советское бытие в 70-е и 80-е. Четыре кнопки в телевизоре, подписка на «Правду» в нагрузку к «Московскому комсомольцу», сарафанное радио на волне соседских сплетен, легальный Райкин и запрещенный Жванецкий, Эфрос, Любимов и Высоцкий как психотерапия для посвященных, «Тиль» в Ленкоме и «Улица Шолом-Алейхема» в Станиславском, отчетный доклад Леонида Ильича и 16-я страница в «Литературке»… А если добавить очередь за водкой, колбасные электрички и авоську в кармане на всякий случай, то, можно считать, паззл сложился.
Слова «прекрасное» и «несбыточное» превратились в синонимы, изменив на десятилетия жизненные приоритеты. Находясь взаперти, мы все были обречены смотреть на мир глазами Юрия Сенкевича, Валентина Зорина или Генриха Боровика. Микеланджело и Рафаэля нам еще разрешали, но вот Уорхолла и Бэкона – ни-ни. Картины, конечно, в музеях висели, но учебники безапелляционно вещали про загнивающее буржуазное искусство. А как могло быть иначе, если само наличие собственного мнения приравнивалось к крамоле и святотатству?
И только определенная степень врожденной интеллигентности и огонек оптимизма в душе позволяли видеть себя несколько иным на фоне серого пейзажа и надеяться на лучшее.
Но была и другая жизнь, далекая настолько, что даже мечты о ней казались утопией. В те годы нам не довелось ее не то чтобы потрогать, а даже почувствовать. Разве что понюхать, если выпадал случай угоститься валютной сигаретой или глотком «Наполеона». Мы осаждали кинотеатры, когда в них крутили «их» фильмы, бережно передавали из рук в руки журналы «Америка», а каталог «Квелле» по значимости был сравним с книгами из серии «ЖЗЛ». Даже билеты на дискотеку, единственное место, где в разгар развитого социализма можно было «потрястись» под западную музыку, распространялись через комитеты комсомола среди, так сказать, морально устойчивых и идейно выдержанных…
Когда фантазии достигли предела, но выхода так и не нашли, общество разделилось на две неравные части: большая стройными рядами уселась перед телевизором следить за похождениями неоднозначной девушки по имени Изаура, меньшая отправилась собирать чемоданы.
С бесчисленными пересадками, поездами и самолетами, автобусами и пароходами, без гражданства и без квартир бывшие наши сограждане добрались, наконец, до земли обетованной.
Израиль. Слово, запрещенное для большинства из нас еще со школьной скамьи. Если Америку мы представляли небоскребами Нью-Йорка и неонами Лас-Вегаса, Францию – картинами Лувра и шиком Елисейских полей, Англию – Тайм-сквером и Британским музеем, то о родине Господа было неизвестно почти ничего. Государство, находящееся в самом уважаемом месте мира, само было безумно молодо и как воздух нуждалось в резидентах. К тому же враждебное окружение, террористические угрозы, каменистая пустыня и нестабильность союзников отнюдь не способствовали спокойствию и оптимизму.
И все-таки туда уезжали. Одни объясняли это заботой о детях, другие, упершись в стену антисемитизма в Союзе, искали возможность учиться и работать без оглядки на пятую графу, третьи, достигнув определенной экономической состоятельности, хотели начать тратить не боясь… Неважно, у кого были какие резоны, но все искали лучшей жизни.
Да, их ждала страна почти равных возможностей, протянутая рука помощи и какая-никакая опека, но все это сопровождалось необходимостью признать и принять иной менталитет, порядок и правила. И самое главное, что отличает любую самую сытую заграницу от самой постылой, но родины, – необходимость выучить местный язык.
Для большинства этот язык и стал камнем преткновения. Я встречал в Израиле людей, которые, живя там десятилетиями, не утруждали себя выучить иврит даже на бытовом уровне. А зачем, удивлялись они. Кассир в магазине прекрасно говорит по-русски, соседи – большей частью русские, газеты и телеканалы также не отстают, работа… Самое горькое, что работа – определяющее звено социального статуса в любом обществе – бывшим нашим доставалась совсем не аховая. Инженер крутил баранку такси, парикмахер укладывал пластиковые стаканчики на конвейере, врач работал санитаром, а учительница домработницей. Вот такое еврейское счастье!
Но мы, оставшиеся, поначалу ничего не знали. Уезжая тридцать-сорок лет назад, уезжали навсегда. Писать нельзя, звонить нельзя. Изредка передавались приветы, фотографии или открытки. Мы сами придумывали за них истории, в которых больше отражались наши мечты о свободной и сытой заграничной жизни.
Потом железный занавес решительно рухнул, и нас захлестнуло потоком информации. Хотелось верить и не верить одновременно, но еще больше – увидеть. И я увидел свой первый Израиль – экскурсионный. На фоне почти нестерпимой жары пронесся дайджест из храмов, гор и стен; пейзаж за окном, никак не напоминающий Южную Европу; арабские полицейские в Вифлееме, плюющие и бросающие окурки себе в ноги; лица родни, радостные больше от встречи со мной, чем от местной жизни… То ли не понял, то ли не разглядел.
Говорят, в одну воду дважды не входят. Мне повезло открыть для себя Израиль дважды.
Можно нескончаемо писать про летний сезон продолжительностью восемь месяцев, низкие цены, смешные в сравнении с Москвой пробки, низкий уровень преступности и высокий – обеспеченности жильем. Можно припомнить отсутствие блеска, лоска и гламура, запредельные цены на автомобили, средний по качеству сервис и исчезающее малое количество первоклассных ресторанов…
Но смысл Израиля совсем в другом.
Страна, где все чувствуют себя немного, но семьей. Чувство локтя, плеча и руки. Уважение к стране и к себе. Немыслимая забота о стариках.
Дети – отдельный разговор. Идет по улице дама с коляской, и расступаются все. Дорогу еврейскому ребенку!
Люди сами идут служить в армию. В горячие точки – только по контракту. Солдат бесплатно подвозят все и всегда. Отдал долг родине, за родиной не заржавеет: на тебе образование, трудоустройство и социальное обеспечение.
ВВП на душу населения – один из самых высоких в мире. Источники – информационные технологии, разработка и продажа вооружений, медицина, гранильная промышленность, сельское хозяйство. Оказывается, можно и без нефти, и без газа!
Сады в пустыне. Оазисы, а не миражи. У соседей камни, у евреев цветы. На месте тех же камней.
Полиция работает. Защищает людей и раскрывает преступления. Не по заказу, а по присяге и по совести…
Можно продолжать бесконечно.
Конечно, люди все разные, города разные, да и доходы разные.
Как говорят сами израильтяне, пока Хайфа работает, Тель-Авив не спит, а Иерусалим за всех молится.
Молюсь и я. Как минимум, раз в год в Иерусалиме. В месте, где забываю, что я еврей. Просто – гражданин мира и адепт веры.
Во время первой, очень короткой поездки в Израиль, меня разрывали противоречия. Я не понимал, как мне смотреть на страну: глазами туриста или потенциального иммигранта. В середине 90-х у меня было еще много не начатых дел в России, в середине 10-х – так же много не оконченных. Ни тогда, ни сейчас у меня не было и нет мотивов переехать в Израиль. Но если судьба распорядится жить на несколько домов, один из них точно окажется там.
Человеку свойственно ошибаться. Наверное, только путь исправления ошибок ведет к истине.
От отпускника до путешественника
Метаморфозы во времени, пространстве и сознании
Мне удалось застать те славные времена, когда отпуск нам «давали», а мы его «брали». В иерархии советских ценностей отпускной месяц располагался очень высоко, где-то между югославскими сапогами и финской колбасой. Далеко не всем и не всегда удавалось отправиться отдыхать летом, и, обычно, молодым и пока еще не слишком ценным специалистам были положены неудобья – ноябрь да март. Следующим этапом оценки трудовых заслуг считалась зима с возможностью выехать по профсоюзной путевке в дом отдыха и покататься на беговых, а кому везло – и на горных лыжах где-нибудь на Кавказе или в Карпатах. Отпуск летом считался этаким практически однозначным показателем положения сотрудника в трудовом коллективе, помноженном на особом отношении начальства.
