К тому же, нервы у троцкиста Богдана оказались не крепче, чем у троцкиста Арнольда. Стрелять он не решился, зато назавтра его застрелил на собственной квартире Бакаев — бывший председатель ЧК в Ленинграде и один из «ближних» Троцкого.
В гражданскую Бакаева однажды по приказу Льва Давидовича чуть не расстреляли, а теперь он сам расстреливал тех, кто колебался в выборе между Сталиным и Троцким.
Колеблющихся тогда хватало. Но если для Троцкого любой такой «выбирающий» был потенциальным союзником, то для Сталина он был потенциальным предателем, человеком опасным не для Сталина, а для дела Сталина.
Троцкий рассчитывал на перебежчиков. Сталин не смог бы опираться на них ни при каких условиях.
Тухачевский тоже решал, кого ему выбрать: Троцкого или Тухачевского? Своей быстрой карьерой Тухачевский был обязан вначале окружению Троцкого, а потом и лично Троцкому, тогда Председателю Ревввоенсовета Республики. В польскую войну именно Тухачевский рвался на Варшаву в полном соответствии с концепциями своего политического «шефа». Однако это были дела прошлые.
В 1929 году Троцкого выслали из СССР, а уже в 1930 году в Берлине на немецком языке вышла его книга «Mein leben» («Моя жизнь»). Если учесть, что в Германии тогда была популярна книга «Mein Kampf», то некие ассоциации возникают.
Но вообще-то, дело не в этих ассоциациях. Вряд ли Гитлер был по душе Троцкому как потенциальный союзник в борьбе против Сталина. Скорее тут Троцкий просто использовал коммерчески выгодное заглавие.
Интересным в этой книге было, в частности, вот что… Троцкий возводил там напраслину на Ленина (на Сталина — это само собой), обвиняя Ленина в стремлении безудержно наступать на поляков.
Как и всегда, Троцкий не был бы Троцким, если бы не выгораживал здесь себя. Но польской темы он коснулся скупо, как и всей Гражданской войны. Лев Давидович явно не хотел показывать, к кому из красных полководцев он относится лояльно, а к кому нет.
Похвалил он лишь Эфраима Склянского, к тому времени утонувшего во время командировки в США. Промолчал Троцкий и о Тухачевском. Расчет здесь был, конечно, с дальним прицелом.
Считается, что конфликт Сталина и Тухачевского возник как раз со времени польской кампании. Может и так. Но до сих пор мало кем понято, что именно Сталин поддерживал тогда верное, реалистическое направление удара — на Львов. Львов — это Украина, это — законная часть западного края русской земли. Это — поддержка населения.
А Тухачевский шел через чисто польские земли и уже видел себя воином Троцкого на просторах «революционной Европы». Именно Троцкого, потому что Ленин в конце августа 1920 года подписал такое постановление Политбюро: «Политбюро постановляет выразить самое суровое осуждение поступку тт. Тухачевского и Смилги, которые издали, не имея на то никакого права, свой хуже чем бестактный приказ, подрывающий политику партии и правительства».
Речь здесь идет о приказе Реввоенсовета Западного фронта № 1847 от 20 августа, где заявлялось, что польская мирная делегация сплошь состоит из шпионов и контрразведчиков и что мир может быть заключен только «на развалинах белой Польши».
В этом приказе — весь Тухачевский: троцкистские амбиции и спесь, склонность к самостоятельной политической роли, игнорирование директив, своеволие.
Вот что группировало вокруг «яркой личности» бывшего Командзапа ряд его давних военных коллег. А подбор их был вполне определенным.
Дворянин Михаил Тухачевский в Гражданскую командует 8-й армией. Иона Якир — член ее Роеввенсовета. Двадцатые годы. Якир — лучший друг Гамарника, ставшего политическим руководителем Красной Армии.
В этот круг входят активнейший троцкист Смилга — правая рука Тухачевского на польском Западном фронте, активнейшие троцкисты из военных — комкоры Виталий Примаков и Витовт Путна. И здесь же Фельдман, Уборевич, Гарькавый, заместители Якира Блюхер, Дубовой, Каширин и десятки других блестящих или числящих себя таковыми командармов, комкоров, комдивов.
К Троцкому примыкают и два бывших начальника Политуправления РККА Антонов-Овсеенко и Бубнов.
Старый друг открытого предателя Бармина, который из нашего афинского полпредства уже вот-вот уйдет на хлеба американских спецслужб, — начальник ВВС Алкснис.
В конце 1920-х Якир уезжает на учебу в германскую Академию генерального штаба. После ее окончания старый маршал Гинденбург, президент Веймарской Германии, вручает ему основной военный труд Шлиффена «Канны» с надписью «Господину Якиру — одному из талантливых военачальников современности».
Среди тех, кто близко контактирует с рейхсвером — Корк, Уборевич, Фишман.
Тухачевский же ходит в личных друзьях самого фон Секта и знает многих генералов рейхсвера. А они знают его.
Знает Тухачевского и Троцкий. А Тухачевский знает Троцкого. Тому нужен новый революционный пожар, но это — новые походы под водительством заматеревших в потреблении плодов славы Гражданской войны и застоявшихся в «стойлах» командно-штабных учений подчиненных Тухачевского: Якира, Уборевича, Блюхера.
И вот уже бывший подполковник Первой мировой, а ныне маршал Егоров и бывший поручик, а ныне маршал Тухачевский доверительно беседуют о том, что Генсек, мол, в военном деле не смыслит.
Учтем и такую цифру: за 20-е и первую половину 30-х годов из армии уволено пять тысяч бывших оппозиционеров. Это, читатель, читай — троцкистов.
В партийном аппарате, в советских учреждениях, в промышленности троцкистов в середине 30-х было еще больше. Троцкист в то время — это уже автоматически в первую очередь противник политического курса, и лишь во вторую — участник государственной и производственной работы. И уже поэтому троцкизм все более становится средством саботажа и прямого вредительства.
Итак, в 30-е годы были налицо, с одной стороны, амбициозность «красных наполеонов», с другой — р-р-революционность красных интернационалистов с местечковым прошлым. Плюс просто карьерные авантюристы.
Смесь весьма взрывоопасная.
И это не «химера НКВД», а реальность. Так же, как реальность такие вот заграничные публичные заявления Троцкого: «Недовольство военных диктатом Сталина ставит на повестку дня их возможное выступление».
И Троцкий же открыто призывает коммунистов в СССР к государственному перевороту.
Самоуверенный Тухачевский в эти последние годы даже не очень-то скрывает свое двурушничество. 31 марта 1935 года он пишет в «Правде» так: «Правящие круги Германии основную стрелу своих операций направляют против СССР».
Это — официальный тезис для внутреннего употребления (чтобы, не дай Бог, Советский Союз не начал налаживать нормальные и уж тем более дружественные отношения с рейхом Гитлера при Генсеке Сталине, а не при Генсеке Троцком или там диктаторе Тухачевском).
Это — как раз та линия, которая совпадает и с политикой активного троцкиста, заместителя наркома иностранных дел Крестинского и самого наркома Литвинова.
Проходит год.
В апреле 1936 года имперская Англия хоронит короля Георга V. Тухачевский — советский военный представитель на этих похоронах. По пути в Лондон он останавливался в Берлине, где его старые знакомцы по рейхсверу, только-только переименованному в вермахт, устраивают ему сердечный прием.
Возвращается маршал через Париж. Прием в советском полпредстве, шампанское и еще невыветрившийся хмель с королевских поминок… Тухачевский теряет самоконтроль и брякает: «Мы должны ориентироваться на новую Германию… Я уверен, что Гитлер означает спасение для нас всех».
Сидящие рядом министр иностранных дел Румынии Титулеску и французская журналистка Женевьева Табуи озадачены.
Но уж просто был бы ошарашен, если бы это услышал, некто Пьер Фервак…
И вот почему…
Во Франции у Тухачевского был целый ряд знакомств, завязанных при обстоятельствах более чем необычных — в немецком плену, во время сидения в крепости-тюрьме Ингольштадт. Немцы сажали туда особо строптивых союзнических (фактически русских и французских) офицеров, совершивших по несколько попыток побега из плена.
В Ингольштадте четырехкратный «бегун», подпоручик Семеновского гвардейского полка Михаил Тухачевский не раз беседовал с будущим генералом Гойсом де Мейзераком, с будущим не просто генералом, а президентом Франции Шарлем де Голлем (тогда капитаном), но особенно он сошелся с Реми Руром.
Они спорили о политике и искусстве, о музыке и христианстве.
И обо всем этом, а прежде всего, о самом своем собеседнике, ставшем «красным маршалом», Реми Рур под псевдонимом Пьер Фервак написал книгу, которая была опубликована в 1928 году.
Через восемь лет автор и его герой сидели в парижском кафе, и одетый в штатское русский говорил французу (если верить последнему) весьма любопытные вещи…
