Быть может, как и Йозеф, он слишком долго испытывал свою удачу. А может, это Бог, которого Тибор проклинал на поле боя, наконец решил отомстить ему. Может, он ему так давал понять, что жалкий человечишка зашел слишком далеко.
Было в этом что-то смешное, ибо Тибор не мог контролировать тот импульс, то стремление, которое вогнало его в это положение. Чего уж там, он вообще бы даже не стал вспоминать Йозефа и его судьбу, не прерви колючая проволока его путешествие таким бесцеремонным образом. Каждое свое решение в тот вечер, как и решения многих вечеров до этого, он принимал спонтанно. И все они казались ему разумными, даже логичными – по крайней мере, в момент принятия. Но не сейчас. Рассмотрев все альтернативы, Тибор пришел к выводу, что нет никакой разницы, случилось ли это по вине Господа или ему просто не повезло. В самом простом смысле случилось то, что случилось.
Холод продирал его кости, и размышления Тибора подошли к концу. Руки и ноги коченели, а мысли его уже вернулись к побегу. Почти инстинктивно он вытащил из куртки половину овощей, тем самым освободив немного места между грудью и колючей проволокой. Затем втянул грудь так сильно, как только смог, и рванул вперед. Куртка громко порвалась. Тибор прикрыл порванное место, потом ногами вытолкнул себя до следующего участка проволоки, легко прополз там и выбрался на свободу.
В этот раз ему дали отсрочку – может, Бог, может, удача, а может, он сам, не потеряв голову. Все это не имело значения в тот момент. Тибор добрался до хижины и поделился уловом с семнадцатью очень голодными парнями.
Отец Капаун отказывался отбывать заключение в бараках для офицеров. Священник был убежден, что если он сможет достучаться до людей на духовном уровне, они смогут найти в себе силы протянуть здесь подольше и выжить. Он направил китайскому командованию сообщение, в котором говорил, что и его работа, и его вера обязывали его помогать всем людям, вне зависимости от ранга. Командование ответило, что его просьбу рассматривают, но охранники остановили его, когда он попытался выйти из зоны для офицеров.
Тогда он попросил разрешить ему проводить службы раз в неделю и по праздникам. Китайцы отказали. Приходил офицер и сказал, что народное правительство презирает религию и христианство в частности. Капаун ответил, что ладно, пусть они презирают формальную службу, но пусть хотя бы позволят ему общаться с солдатами индивидуально. Он сделал несколько попыток добраться до другого конца лагеря, но охрана неизменно догоняла и возвращала его к офицерским хибарам. И вдруг, однажды, без каких-либо объяснений его пустили. Отец немедленно провел службу, на которой объявил пленникам, что им пригодится помощь высшей силы. Он молился Святому Дисмасу, раскаянному грешнику, которого распяли вместе с Христом, и просил его помиловать людей и простить их за все то, на что их вынудили эти ужасные условия.
Отважный священник понял, что его голодающим людям нужны не только молитвы. Однажды ночью он проскользнул в пустой сарай и спрятался там до позднего вечера. После того, как мимо прошел не заметивший его охранник, Капаун выбрался и увидел сарай побольше, прямо за тем, в котором только что находился он. В том, втором, было полно кукурузы. Он украл так много, как только смог унести. После этого он, как Тибор, начал убегать из лагеря, чтобы рыскать по окрестным полям. Как и Тибор, Капаун разгребал кукурузную шелуху и доставал оттуда овощи; затем бежал обратно, делиться с офицерами-сокамерниками.
Бегая по близлежащей территории, Капаун начал таскать все, что плохо лежало. Собрав достаточное количество досок и сломанных заборных столбов, он устроил небольшой костер, ставший пунктом сбора для совета и поддержки. Он украл расплющенный жестяной лист, камнем придал ему форму чаши и кипятил в нем воду. Обменял часы на одеяло, распорол его и сшил носки всем, кто свои потерял или износил.
Капаун заметил, что китайцы уносят раненых на вершину холма, где, по их словам, был госпиталь, и как-то раз отправился за ними к большущей вычурной пагоде, бывшему буддистскому храму. До входа он, впрочем, не добрался – путь ему преградили охранники. Священник запротестовал: объяснил, что это его долг – предоставлять раненым духовную поддержку. Пока он упорствовал, прибыл китайский офицер, накинулся на него, закричал, что больным нужны лекарства, а не молитвы, что американские бомбы разнесли дорогу, и конвои теперь не могут доставить в «Лагерь 5» медикаменты. Отец не успокаивался. Ответил, что духовная поддержка почти так же важна, как и лекарства. Офицер заявил, что священника не пустят распространять там свою «заразную христианскую пропаганду».
В середине зимы госпиталь запретили посещать и доктору Андерсону, и второму доктору по фамилии Шадиш. Но спустя недели жалоб и требований охранники провели их в пагоду на гребне соседнего холма.
Утонченный фасад храма резко контрастировал с грязными бараками в долине. Стремящиеся арки крыши, аккуратно уложенные изразцы и декоративная деревянная резьба вселяли умиротворение и гармонию. Керосиновая лампа на входе отбрасывала успокаивающий свет. Но даже до того, как двое врачей успели войти внутрь, смрад смерти непробиваемой стеной встретил их. Внутри же был склеп. Почти сотня смертельно больных людей лежали на полу на соломенных ковриках, похожие на ряды треснутого кафеля. Одни не двигались и тяжело дышали, другие уставились в потолок, бормотали и скулили. К ним никто не подходил.
Врачи вернулись в хибару и доложили Капауну, что как только людей забирают на холм, надежды для них больше нет. Но отец не сдавался. Воспользовавшись менее известным путем вдоль замерзшего ручья, протекавшего позади лагеря, он обошел охрану и проскользнул в пагоду с заднего входа. То, что он увидел, привело его в отчаяние, он пообещал себе сделать все, что в его силах. Для начала он принялся носить раненым еду и бинты. Увидев больного, неспособного есть, он попытался его накормить. Он молился с ними, ухаживал за ними и зачастую провожал их в последний путь.
После вспышек дизентерии и пневмонии «Лагерь 5» захлестнула еще одна эпидемия. Синдром, который солдаты назвали «наплеватит», проявлялся в разных формах и убил не меньше узников, чем холод, голод или болезни. Иногда он начинался, когда человек прекращал есть или пить, уверенный, что так он сумеет прекратить понос или непрогнозируемые приступы рвоты, которые нередко следовали за приемом пищи. Какое-то время бурчание в животе прекращалось. Руки и ноги его не чувствовали холод. Он становился вялым и замкнутым. Переставал бороться со вшами и клопами и тихо лежал на спине весь день. Тело его захватывали личинки, клещи и вши. Вскоре следовала мирная смерть, которую многие считали милосердной. Но не было ничего милосердного в том, как огромные бугорки паразитов копошатся под униформой мертвеца, неистово пожирая.
В других случаях разбитые болезнью мужчины с пустым взглядом бродили бесцельно по лагерю, разговаривали с женами, подружками или родителями, которых там не было, а то и просто смеялись ветру в лицо. Одни, те, у кого были силы бороться с «наплеватитом», сторонились этих «бродячих призраков», словно это состояние было заразным; другие же, наоборот, присматривали за такими в ожидании, когда они лягут и замерзнут насмерть, чтобы стащить с них кепки и куртки.
Карл МакКлендон попал в плен в конце ноября 1950-го недалеко от Унсана, почти там же, где прижали батальон Тибора. Из-за того, что его дивизию, 25-ю пехотную, отправили в бой в самом начале войны, никто не успел научить его основам выживания в лагере для военнопленных. В первые же дни своего пребывания МакКлендон заработал глистов и дизентерию; через три месяца он похудел с девяносто килограммов до сорока пяти. Затем он потерял способность видеть в темноте. Поскольку он не знал, что эти симптомы говорят о недостатке некоторых нутриентов, он решил, что сходит с ума.
Он вырос в маленьком городке в Луизиане, где его кормили в традициях южной кухни США. Его, конечно, устраивала столовая еда, но он сильно скучал по обильным южным обедам, которые ему готовили мама и бабушка. Теперь же, вынужденный выживать на просе и кукурузной каше, он начинал бредить о яйцах, овсянке, свинине, батате и запеченных овощах с ветчиной. Никто ему не говорил, что худшее, что может сделать узник лагеря, – это мечтать о еде. Он и парни в его хижине постоянно говорили и мечтали о блюдах, на которых они выросли, что только усиливало бурчание в их животах. Спустя несколько недель в «Лагере 5» голод стал настолько сильным, что он потерял аппетит. И тут слабину дали нервы.
МакКлендон опешил, когда увидел, как сосед по хибаре, имени которого он не знал, выполз из темноты, распахнул свою куртку и принялся пихать ему в лицо овощи. Английский у него был ужасный, но Карл вроде бы разобрал, что тот говорит ему заткнуться. Затем этот псих ушел раздавать еду остальным парням.
