Мой берлинский приятель живет в районе под названием Шарлоттенбург. Там две достопримечательности: барочный Schloss Scharlottenburg и русские. Русская речь слышна повсюду. Русские ходят даже по замку и громко восхищаются посудой и оружием. За все время, что я провела в Берлине, мне так и не удалось понять, чем здесь занимаются русские. Приятель мой работает в русскоязычной газете, ведет колонку про культуру, как он сам ее называет. Сегодня состоялся вечер Игоря Иртеньева. Представители русской диаспоры Берлина задавали культовому поэту вопросы о положении писателя в России. В пустынной забегаловке я видела двоих белорусов, приехавших, чтобы перегнать к себе в Могилев старенький Volkswagen. Под пиво с сосисками они обсуждали детали предстоящего путешествия. «Откуда в Могилеве деньги даже на старенький Volkswagen?» - подумала я и вдруг поняла, что мне скучно думать об этом, и что подумала я об этом тоже от скуки, потому что мне скучно в принципе. Мне скучны русские в Берлине с их Иртеньевым и попытками заработать на вас 50 евро, дав в пользование собственную сим-карту (сим-карта немецкого сотового оператора доступна на любом углу и сама по себе не стоит ни евроцента: я заплатила 13 евро, и все они оказались у меня на счету). После этой неловкой попытки гешефта мой приятель обнаружил вдруг, что он крайне занят и не может составить мне компанию в прогулке на Музейный остров. Что ж, я отправилась без него - в конце концов, прекрасные музеи были одной из главных причин моего приезда в немецкую столицу. И вот теперь, выйдя из Пергамона, я сидела в забегаловке, пытаясь прожевать несъедобный венский шницель, и скучала, думая о своих соотечественниках здесь. Местечковость нелюбопытна в принципе, но только в Берлине она почему-то заполняет собой все свободное пространство, покуда не уткнется в памятник воину-освободителю в Трептов-Парке или в здание российского посольства на Унтер-ден-Линден. Тут мне показалось, что я уже начинаю злиться, я попыталась подумать о чем-нибудь другом, но почему-то подумала о своем разговоре с таксистом-женщиной, которая тоже оказалась русской. Она везла меня в отель из аэропорта Шенефельд. «Вы знаете, что тут начинается?» - спросила она совершенно без акцента. «Что?» - поинтересовалась я. «Все как в тридцатые годы, - немедленно ответила она. - Тут очень дешевое жилье. И евреи, как в тридцатые годы, скупают весь Берлин». Я промолчала. Вероятно, женщина-таксист рассчитывала на какую-то реакцию, потому что через полминуты выкрикнула нетерпеливо и раздраженно: «А немцы, между прочим, не спят!»
Судя по ценам на жилье, немцы именно что спали. Средняя цена квадратного метра в Берлине теплилась в районе 1000 евро. За эту, с позволения сказать, цену вполне можно было приобрести не восточногерманскую бетонную коробку, в которой во времена товарища Эриха Хоннекера не было горячего водоснабжения, а вполне достойное, кайзеровских времен строение с родным унылым паркетом, добротной сентиментальной лепниной, стенами немыслимой толщины и титаническими дверными ручками из зеленой уже бронзы. И не в каком-то там гастарбайтерском Шарлоттенбурге или турецком гетто под названием Кройцберг, а в респектабельном, в западной части города расположенном районе Шенеберг-Вильмерсдорф, буржуазном и, соответственно, предпенсионном. Дамы с собачками, старики, поющие псалмы в евангелической церкви, предынфарктное спокойствие, висящее в воздухе, велосипеды, прислоненные к желтым или розовым стенам домов в стиле модерн, заботливо отреставрированным, с щербинками от пуль. Большинство квартир разгорожено, из 300-метровых они превратились в 30-метровые, черный ход стал парадным. В первых этажах неизменные продуктовые магазины - немецкое государство славится своей социальной защитой и заботой. Куда ни кинь взгляд, повсюду пандусы для инвалидных колясок. В магазинах, как и на рынке жилья, почти коммунизм: две полуторалитровые бутылки минеральной воды стоят 96 евроцентов. Люди двигаются по торговому залу, как заведенные автоматы, у них такие лица, будто все, что они выбрали, будет ими проглочено прямо в вакуумной упаковке, и не потому, что есть нечего, а потому, что таков порядок.
- Tschuss! - говорю я кассирше, унося в кармане десять жевательных резинок по цене одной.
- Tschuss! - отвечает мне она.
Это слово, звучащее по-русски как «чусс», означает нечто вроде «пока» и «привет» одновременно, немецкий аналог итальянского «ciao», здесь совершенно бесполезный: лица у жителей буржуазного Шенеберг-Вильмерсдорфа при произнесении этого «чусс» совершенно такие же, как если бы они говорили «auf wiedersehen». Это даже не недовольное фырканье, а так, некий звук, производимый без всяких эмоций, одним лишь движеньем мимических мышц.
Жуя резинку, я гуляю по улицам, захожу в аккуратную красного кирпича ратушу, стою подолгу на мосту, глядя, как чистенькие голуби ходят взад-вперед по парапету. Дважды ко мне подходят респектабельные старушки со словами «May I help you?» Они полагают, что я заблудилась, но я совершенно не заблудилась, я знаю, чего я хочу.
Мне говорили, что Берлин - город, ничуть не похожий на остальные немецкие города, что это андеграундная столица Западной Европы, что там много молодежи с зелеными волосами и металлическими шипами в носах, наркотиков, техно и самые большие темпы распространения СПИДа. Что соскучиться там невозможно. Berlin is very open-minded - читала я в блогах и комментариях иностранцев в гостевых книгах на сайтах берлинских отелей. Не могли же они все лгать или притворяться. Где-то должен быть этот open-minded и very friendly Берлин. Вернувшись в гостиницу, я взяла в руки путеводитель и стала листать. Через какое-то время я поняла, что нахожусь в совершенно неправильном Берлине. Правильный Берлин был в другом месте, на северо-востоке, в богемном районе Пренцлауэр-Берг, в бывшем социалистическом аду. Сейчас там живут художники и поэты, а может быть, и даже какие-нибудь мейстерзингеры, подумала я. И поехала в Пренцлауэр-Берг.
Выйдя из метро, я сразу почувствовала разницу. Вокруг были обшарпанные дома всех стилей, торчали какие-то фабричные трубы и множество прохожих сновало во все стороны. На богему эти прохожие не походили. Это были восточные немцы, которые, в отличие от западных, до сих пор не разучились плевать себе под ноги, стоя на автобусных остановках. В глазах их было какое-то напряженное и не слишком добросовестное выражение. Нордический характер выдавало лишь полное молчание. При посадке в общественный транспорт они не толкались, не орали, но хмуро и проворно занимали места. Гулять по улице мне вскоре надоело, и я зашла в кафе в рассуждении полистать путеводитель, чтобы как-то сориентироваться в недружелюбном и малознакомом пространстве. В кафе сидели парни с длинными дредами и пили кофе. Я тоже заказала кофе и принялась разглядывать эту странную компанию неформального вида, предающуюся довольно-таки буржуазному занятию. И тут вдруг поняла, что смотреть надо было в другую сторону. За столиком сидел седовласый господин. Он был весь в белом. На плечах у него было белое пончо, отороченное прекрасным мехом, на голове - белоснежный котелок, на ногах белые брюки дудочкой, смешно торчавшие из-под пончо. Руки в пигментных пятнах двигались над столом, дотрагиваясь то до кофейной чашки, то до стакана с минеральной водой. На левой руке сверкал изящный золотой браслет. Через некоторое время старик встал и, оставив на блюдечке мелочь, вышел. Я расплатилась и двинулась за ним. Я шла на приличном отдалении, не боясь потерять его из виду - эта белая фигура была отлично видна в сумерках. Вскоре старик перешел улицу и, подойдя к двери какого-то заведения, вошел внутрь. Я последовала за ним. TRISTAN UND ISOLDE - было написано на двери. Я вошла, ожидая увидеть интерьер изысканного ресторана с живой музыкой, публику в вечерних платьях и смокингах с бабочками, старинные гравюры и тяжелые гардины. Но я не увидела ничего, кроме секьюрити бомбейской наружности, который потребовал с меня 10 евро за вход. Я заплатила, не успев испугаться: секьюрити широко улыбался. Я прошла по единственной лестнице вверх. За стеной ухало. Завернув вправо, я увидела невероятных размеров зал. Бетонный пол. Потолок отсутствовал, а точнее, был очень высоко. Я поняла, что нахожусь то ли в ангаре, то ли в заводском цеху. Скорее всего, так оно и было. Сотни людей танцевали на бетонном полу. Большинство из них были в обтягивающих майках - как женщины, так и мужчины. Мужчины были все до единого с бритыми черепами и в татуировках. Играло жесткое техно. Наступая друг другу на ноги, они вежливо извинялись, что совершенно не вязалось с их обликом. Постояв, как дура, у стеночки несколько минут, я двинулась в первый образовавшийся проем, оказавшийся темным коридором. В конце этого тоннеля был свет, но лучше б его не было. Картина, представшая моим глазам, была не из привычных: на каких-то грязных досках лежал пожилой человек, совершенно голый. Тело его было сероватого страшного цвета, словно это был труп из морга. Но человек был жив, он шевелился и стонал. Руки и ноги его были стянуты блестящими кожаными веревками. На груди его покоился кованый сапог, обладательница которого что-то говорила по-немецки, надавливая каблуком. Человек протянул к ней руки, и тут я увидела золотой браслет. И все поняла. Open-minded Берлин, буржуазный и богемный, был передо мной. Собственной персоной.
