бывает в истории, не оправдал ожиданий. Вольфганг Шойбле, представлявший Бонн на переговорах об объединении, был, безусловно, в своём праве, когда в 1990 году заявил представителям пока ещё существующей ГДР: «Дорогие вы мои! Речь идёт о вступлении ГДР в Федеративную Республику, а не наоборот. У нас хорошая конституция, которая доказала свою состоятельность. Мы всё сделаем для вас. Добро пожаловать. Мы не станем бессердечно игнорировать ваши пожелания и интересы. Но это не объединение двух равных государств. Мы не станем начинать всё сначала при равных исходных позициях. Есть конституция, и есть Федеративная Республика Германия. Позвольте нам исходить из того, что у вас сорок лет этого не было. Теперь вы имеете право присоединиться к нам, и мы принимаем это во внимание» [205]. Те, кто получил большинство голосов на выборах в Народную палату в марте 1990 года, не считали себя защитниками интересов ни социалистической, ни даже обновлённой демократическо-социалистической ГДР. Они правильно поняли, чего хотело большинство граждан ГДР. Граждане же к тому моменту уже не думали о том, стоит ли сохранять государство, а хотели как можно скорее принять заманчивое предложение ФРГ, пусть даже связанное с некоторыми рисками.
Объединение стало реальностью, когда такую возможность допустили Г. Коль и Бонн. Объединение обещало исполнение всех желаний, какие могли быть у граждан ГДР – свободу передвижения и твёрдую немецкую марку, демократические отношения, включающие в себя конкуренцию партий и смену правительства, улучшение экономической и экологической ситуации в стране с помощью инвестиций. Но социолог Гуннар Винклер на основании результатов опросов приходит к выводу: попытки некоторое время спустя «констатировать, будто бы граждане ГДР не видели или по большей части не знали о предстоящем процессе, не принимали его», не соответствуют действительности. «Принимая это решение, подавляющее большинство населения […] с высокой степенью вероятности предполагало, что ухудшения наступят прежде всего в социальной сфере, и смирилось с этим. Именно в этот момент люди предпочли обретение желаемых свобод в отдельных областях жизни социальным гарантиям. Люди думали не только о дополнительном доходе, но и о том, что каждому удастся в личном порядке решить проблему возрастающего дефицита» [206]. Граждане ГДР думали прежде всего о плодах социального государства ФРГ.
К тому моменту осознание прошлого в стране, тесно связанной с ФРГ, хотя и отличавшейся от неё не только общественным и политическим устройством, но и менталитетом, было утрачено. Однако эйфория от символов единства – разрушенной Стены, первой прогулки по бульвару Курфюрстендамм, первой твёрдой немецкой марки – была недолгой. Несмотря на завершившееся объединение, страна получила расколотое надвое общество. Как показывает опыт других вынужденных объединений, совершавшихся по указке [207], забыть историю каждого из государств, как бы велико ни было первоначальное ликование, невозможно.
Двойная германо-германская биография [208]– это история разделённой страны, двух государств, каждое из которых было альтер-эго другого. Государства эти враждовали, желали побороть друг друга и всё же – несмотря на их интеграцию в занимающую полмира общественную систему и блок – определяли себя отдельно друг от друга, испытывая неприятие и претендуя на верховенство. Несколько лет назад Кристоф Клессманн привёл аргумент против господствующей тенденции рассмотрения двух германских государств в их противостоянии. Он отметил, что «несмотря на то, что после Второй мировой войны Германия была разделена на два государства, как прямое, так и косвенное, не равноценное взаимодействие этих государств определило их послевоенную историю и придало их истории особую специфику» [209]. Он один заявляет об этом, хотя и сам лишь немного сомневался в преимуществах западногерманской системы. Перед объединением Германии двойную биографию как историческую и социологическую проблему благоразумно старались не замечать [210], позже – кроме отдельных значимых, но остающихся маргинальными исключений [211]– факт её существования осознанно отрицали. Так же поступают и леволиберальные историки. Например, Ганс-Ульрих Велер в своей всё ещё актуальной работе, посвящённой анализу западногерманского-/общегерманского общества, не щадит ГДР и даже не оставляет за ней пра́ва на существование: «Кратковременное существование ГДР было во всех отношениях тупиковым». Именно поэтому её не следует «рассматривать на равных с Федеративной Республикой […] Все неверные политические решения, которые принимались в восточной Германии, должны быть исправлены по образцу западной Германии, и это трудный процесс. Это бремя, которое новая Федеративная Республика несёт с 1990 года» [212]. При попытке объективно посмотреть на германо-германскую историю в целом, а также историю каждой из двух Германий по отдельности, мы сталкиваемся с целым спектром задач, стоявших перед обоими государствами. Решение этих задач способствовало их развитию, но с некоторыми из них государства не справлялись. При этом очевидно, что никакого единого неопровержимого пути выхода из проблемы не было, пусть основополагающие общественно-политические приёмы, позаимствованные не в последнюю очередь у двух оккупационных режимов, и предопределяли направление этого пути в обеих странах. Это противоборство, этот бег наперегонки, достигший пика в его конструктивной фазе в 1960-х годах, оставался незавершённым более трёх десятилетий, хотя сегодня в ретроспективе нам и может показаться, что решающее значение для этих событий имели 1960 – 1970-е года.
Стартовые условия в 1945 году были примерно одинаковыми, что для Востока, что для Запада. Война была проиграна, города, деревни, промышленность разрушены, прежний государственный аппарат развален и уничтожен, страна оккупирована и разделена на части. Бо́льшая часть населения, разделявшая ответственность за преступления нацизма, заражённая его идеологией, ныне пребывала в апатии, но стремилась выжить. Предстояло положить конец нацистскому прошлому, обрубить политические и идеологические связи с ним, решить проблему столкновения личных интересов разных слоёв населения, особенно среднего класса. Необходимо было найти пути экономического возрождения и, порвав с фашизмом, создать новое, демократическое, социально ответственное общество. Спустя всего несколько лет после того, как эти цели были определены, каждое из двух формирующихся государственных образований было вынуждено связать себя обязательствами с одной из сверхдержав и её блоком и внести свой вклад в холодную войну, перманентно рискуя упустить контроль над развитием конфликта. После кульминации холодной войны, выразившейся в Берлинском и Карибском кризисах, пришло понимание того, что необходимо пересмотреть свои взгляды на слепую гонку, ведущую в направлении возможной смертельной конфронтации, и сделать это должны именно эти два государства, находящиеся на линии фронта, на стыке противостояния блоков. Необходимо было найти путь к мирному сосуществованию, а то и длительному взаимодействию.
По окончании периода восстановления, начиная с 1960-х годов [213], два государства и две экономики оказались на пороге промышленной революции, которая должна была стать испытанием на прочность для новых экономических разработок, производственных сил, общественного устройства, политических, а также, возможно, и гражданских структур. К этим фундаментальным
