системы, слово взяли другие, более резкие голоса. Так, председатель Союза писателей ГДР Герман Кант первым из членов ЦК вызвал публичную дискуссию о кризисных явлениях, разъяснив в своей статье в ежедневной газете «Юнге Вельт» от 9 октября 1989 года, что этот кризис отнюдь не является единственно и исключительно «итогом деятельности злейшего классового врага». Кант сформулировал мысль, которая вскоре стёрлась из массового сознания: «Кто не примет во внимание того факта, что мы больше не вместе, и захочет нас вернуть, тот из прошедших в последние дни боёв не поймёт ни одного, и уж точно ни одного не выдержит». Но: «Я точно знаю, каков будет мой ответ, спроси вы меня о лучшем, что есть в ГДР; я сформулировал его не совсем корректно, но вряд ли можно выразиться короче. – “Что она есть”, – сказал бы я. А если бы меня спросили, что худшее в ней, я бы сказал: “Что она есть в таком виде, как сейчас”» [198].
Восемь недель спустя, когда Стена была разрушена, пик антисталинистской революции пройден и близился выход в виде реставрации капиталистических отношений, другие, менее зависимые от должности представители интеллигенции из СЕПГ и проницательные представители общественных движений в своём воззвании «За нашу страну» вновь затронули этот судьбоносный вопрос: «У нас ещё есть возможность развивать социалистическую альтернативу Федеративной Республике в равноправном соседстве со всеми государствами Европы. Мы ещё можем вспомнить о тех антифашистских и гуманистических идеалах, из которых мы когда-то исходили» [199]. Почти полтора миллиона граждан согласились с этим призывом, поставив под ним свои подписи. Однако, пусть новое старое руководство СЕПГ во главе с Эгоном Кренцем демонстративно и поддержало воззвание, этот мудрый призыв ни к чему не привёл. Всё закончилось тем, что решение об объединении было принято, и 19 декабря в Дрездене федеральный канцлер Коль, видя море западногерманских флагов и толп, ликующих по поводу объединения, смог выразительно прошептать главе своего ведомства: «Дело сделано!» Во благо Бонна, во благо воплощения другой общественно-политической формации. Во благо капитализма [200].
Рядовой житель восточной Германии мог быть того же мнения, что и писатель Владимир Каминер, выходец из бывшего Советского Союза, когда он рассуждал о предрассудке, согласно которому при социализме не было секса: «Задним умом мы всегда крепче, но всё же недостаточно крепки. […] Я всегда медленно развивался и размышлял. Тот факт, что я вырос при социалистической диктатуре и прожил при ней четверть века, я осознал лишь задним умом – когда эта диктатура уже давно протянула ноги. Ещё позже я узнал, какого плохого мнения был мир о нашей диктатуре. Мир считал её глупой и представляющей всеобщую опасность. Подтверждением тому служили мерзкие псевдорусские персонажи в старых и новых американских боевиках. Все они были дикие, небритые и непредсказуемые. Даже если они не носили униформу, а то и сражались на стороне американцев, всё равно они весь фильм спотыкались, как пьяные медведи.
При этом наша диктатура всегда старалась держать лицо как внутри страны, так и за её пределами. Для этого она инвестировала огромные суммы в образование, медицину и балет и требовала, чтобы все жили упорядоченной, регламентированной жизнью» [201].
Память обманчива, у разных людей воспоминания об одном и том же различаются, одни приукрашивают действительность под действием ностальгии, другие – язвительно критикуют социалистическую диктатуру партии, которая хотела быть полезной людям, но сначала в большей, а потом в меньшей степени активно пыталась регламентировать и загнать в строгие рамки их жизнь. Энтузиазмом, адаптацией и противлением характеризовалась в то время жизнь большинства граждан, даже если в ретроспективе те немногие из них, кто принимал в этом участие и кого это коснулось, больше любят вспоминать о противлении. Победившая же противоположная сторона, согласуясь с духом времени, хранит память об этом противлении и заявляет, что оно стоит того, чтобы быть увековеченным.
Есть факты, которые заставляют задуматься – ведь это они определяют успехи и неудачи сегодняшней исторической политики, направленной против ГДР и социализма. Политики стараются не вспоминать о том, что в 1989 году им представились три пути, ставшие на короткое время двигателем для меньшего из двух немецких государств. С одной стороны был путь к капиталистической, ориентированной на Запад, современной Федеративной Республике, которая смогла создать действующую парламентско-федеральную демократию и привлекательное социальное государство, по-прежнему эффективное, несмотря на «духовно-нравственный переворот» 1982 года. С другой стороны – аварийное здание ГДР, которая рассматривала себя как альтернативу капитализму и обещала указать путь к господству рабочего класса и большинства общества. Она предлагала высокую степень социальной защиты, в лучшем случае управляемую демократию, а вместе с тем верховенство одной партии и тесного круга руководящих лиц, в эту партию входящих. И тогда, сознательно отмежевавшись от тех, кто отвернулся от ГДР и идеи социализма, общественные движения и реформаторы СЕПГ выступили в едином порыве, чтобы утвердить и основать независимую альтернативную ГДР [202]. Они желали двойной модернизации, и на Востоке, и на Западе [203].
Не удалось ни то, ни другое: Запад вообще не рассматривал эту идею как возможную. Общественные движения и реформаторы СЕПГ вынуждены были вместе со всеми наблюдать победу капиталистического пути старой ФРГ. Прежнее западногерманское государство могло претендовать на многообещающий конец истории – успех преображённого строя благодаря рыночной экономике и парламентской демократии капитализма, который, казалось бы, уже не был тем капитализмом, против которого выступало рабочее движение в XIX – начале XX века. Ныне общество переосмысляет новейшую историю, считая и ГДР, и «третьи пути» иллюзорными. Но оно не хочет понять, почему в 1989 году члены общественных движений, выступая, разумеется, в оппозиции к ГДР, построенной на базе сталинизма, но учитывая и особенности ФРГ, потребовали участия сотрудников предприятий в принятии хозяйственных решений. Как выразился тогда Ханс-Юрген Фишбек, представитель политического движения «Демократия сейчас» («Demokratie jetzt»), речь не в последнюю очередь шла об «использовании прибыли (прибавочной стоимости), т. е. её распределения в рамках раздела прибыли, инвестиций и других фондов компании после вычета налогов и социальных резервов». Так возникнут интерес, мотивация и коллективистский настрой». В то же время в этой «социалистической рыночной экономике должны быть установлены чёткие границы […], деятельность банков и кредитование должны контролироваться государством […], то есть никакого рынка капитала и тем более никаких фондовых бирж» [204]. Активисты общественных движений всё ещё верили, что эти вопросы подлежат обсуждению, и даже представить себе не могли, что «NRW», аббревиатура от названия западногерманской федеральной земли Северный Рейн-Вестфалия, оказавшей им дружескую помощь, скоро будет расшифровываться по-другому: «Nun regieren wir!» («Теперь правим мы!»).
Результат, как это часто
