Прошло с того дня почти четыре года. Нет в Белоруссии более ненавистного миллионам людей имени, чем это —
Слюньков. На минских митингах плакаты: «Судить Слюнькова!» Скандирования во время чернобыльских забастовок в Гомеле: «К суду Слюнькова! Нужен чернобыльский Нюрнберг!»
Страшный итог жизни, в общем-то, не самого плохого человека, который встречался на моем пути. Он, конечно, в тот день, когда мы осторожненько перетягивали канат — каждый к своей правде — не догадывался, куда принесет его волна, уже подхватившая. Верно и преданно служа системе, выполняя все правила аппаратной игры, этот бывший «пэтэушник» буквально через полгода после Чернобыля стал членом Политбюро КПСС — о чем еще может мечтать партиец? Но развеялось всё, как мираж, после XXVIII съезда КПСС: он уже не член Политбюро, он лишь Слюньков, а это действительно страшно — носить сегодня фамилию, проклинаемую народом, понявшим, как его обманули и предали.
Три с половиной года больше миллиона белорусов (а сколько украинцев на своих таких же землях, а сколько русских на Брянщине и в Калужской, Тульской областях — тоже преданых своими руководителями) жили там, где жить нельзя, молоко от своей коровы пить нельзя, (подоил и вылей в яму), яблоко, гриб съесть опасно, и вдруг им сказано, они и сами давно предчувствовали, а сейчас поняли: они, их дети были лишь заложниками в какой-то бесчеловечной игре, партийно-аппаратной. Их держат, как подопытных кроликов — и даже сказав правду, все не переселяют.
А начал в Белоруссии это (и действительно так), он, Слюньков.
Конечно, не он один, и не был главным звеном в Большой Общегосударственной Лжи. Но в Белоруссии — он, как на Украине — Щербицкий, а в русских областях — свои руководители.
Ключевым в том нашем шестичасовом разговоре был, пожалуй, вот этот момент. Слюньков вдруг сказал:
— Позвали нас к Председателю Совета Министров Рыжкову, так Ляшко (украинский премьер) полтора часа плакался, клянчил о помощи, а наш Ковалев (белорусский премьер) за десять минут отчитался. Так Рыжков похлопал его по плечу: «Вот, украинцы, учитесь у белорусов!»
Не знаю, чего в словах Слюнькова было больше: призыва не ехать, не клянчить? Вон как на это смотрят там, наверху. Или же это был тот щедринский «административный восторг» чиновника, похваленного и поощренного, который готов теперь в лепешку расшибиться (и кого угодно заложить) только бы еще раз похлопали по плечу.
И всё равно трудно объяснить, как и что произошло после того, как письмо мое (я его все-таки отвез и передал) было неожиданно зачитано на заседании Политбюро (4 июня 1986 года). И Горбачев распорядился, чтобы в Белоруссию было послана комиссия. Авторитетнейшая комиссия выехала и так получилось, что я возвращался в Минск в-одном вагоне чуть ли не с двумя десятками министров и замминистров. Они не знали, что это я их везу в Минск, но и я этого тоже не знал.
2. Эх, Николай Иванович, что же вы сделали?В одной из статей я вот так упрекнул Председателя Совета Министров Н. И. Рыжкова и именно за то, что он столь неосторожно похвалил, в пример поставил «скромных» белорусских руководителей. За счет собственного народа, нетребовательных и скромных. И без этого готовые пренебречь его интересами во имя партийной и государственной дисциплины, после того похлопывания по плечу они вообще голову потеряли в стараниях доказать, что поощрения достойны. Чего стоит хотя бы такой факт: засыпанная радионуклидами республика отправляет в соседнюю, пострадавшую меньше, все наличные поливальные машины. Мыть улицы, асфальт Киева, словно в этом не нуждался белорусский Гомель или Могилев. Так удивительно ли, что Московскую комиссию они завернули, чуть ли не с вокзала: не нужна нам помощь, сами справимся, да у нас и не так плохо, как вас и Горбачева информируют эти писаки! Казалось бы, приехали министры и замы приборостроения, союзной медицины, зам. председателя Госплана и прочие — воспользуйтесь, добивайтесь чего можно получить, тем более что вас уже обвинить не в чем: не вы клянчили, за вас это сделали. Ничего такого не произошло. Наоборот, когда тот же В. Нестеренко и другой физик Н. Борисевич заикнулись об истинных масштабах радиационного поражения на Белоруссии — это им дорого обошлось. Их немедленно удалили с руководящих должностей. Заодно нас с Нестеренко из списка баллотирующихся в академики: и это у нас контролировала партия.
Но всё это пустяки в сравнении с тем, что сделали с Белоруссией, с ее населением. Сегодня республика (вся) объявлена зоной бедствия. Конечно, Чернобыль виноват. Но и вся послечернобыльская политика руководства республики — причиной тому.
Жители «зоны» да и всей Белоруссии особенно возмущены тем, что сам Слюньков «сбежал в Москву» — после того, как отказался от всякой помощи республике. Да, это так. Но самое большое несчастье даже не в отказе от помощи. Не очень-то готово было руководство комиссии по ликвидации последствий Чернобыльской аварии, тот же глава комиссии Б. Е. Щербина расщедрится на серьезную помощь. Когда Белоруссия все-таки попросила валюту на приобретение хотя бы самых необходимых приборов (уж насколько настойчиво просила, не знаю) заместитель Рыжкова Архипов прислал такой ответ Совета Министров СССР: валюты не будет, обходитесь собственными ресурсами.
Воистину страшное последствие послечернобыльской палитики Слюнькова, Бартошевича (второй секретарь ЦК КПБ), Ковалева (Председатель Совета Министров БССР) заключалось в том, что они своим поведением задали программу всему государственному и партийному аппарату республики. Например, успехи или неуспехи работников медицинского надзора (от министра до врачей санэпидстанций) оценивались не по строгости контроля за продуктами питания и т. д., наоборот, насколько их деятельность и поведение соответствуют принципу: нет повода для паники. И вообще у нас всё хорошо. Поэтому и в Минске на центральном, комаровском рынке, и у себя на родной Могилевщине я наблюдал одну и ту же картину: женщина в белом халате сует в корзину с ягодами или грибами «микрофон» очень грубого, не восприимчивого к большинству излучения аппарата «Д-5» и даже не глядит на стрелку: а что глядеть, всё равно ничего не покажет, да и не требует никто никакой строгости или точности? Похоже, что как раз обратного требуют.
А уж обойти даже такой контроль проще простого: купи килограмм-другой ягод или грибов, мяса или молока сколько-нибудь, которые уже прошли «проверку», неси это к женщине в халате и получай разрешение на продажу всего, что ты сам привез на базар.
Правила игры, заданные на самом верху и в самом начале, выдерживались все последующие годы — и при новом руководстве республики. Действуют они, пожалуй, и сегодня. В результате: вместо того, чтобы локализовать радиоактивное пятно, и без того огромное, его размазали по республике и за пределами ее. Особенно потому, что в зараженных районах не только не прекратили земледельческих работ и животноводства, а даже наращивали и увеличивали планы, стремясь как бы и этим подтвердить, что изначальная оценка ситуации была верная. Где возводили дворцы культуры, пищеперерабатывающие цеха и т. п.? — в зараженных районах прежде всего. Дело в том, что средства на «ликвидацию последствий» все-таки выделялись Белоруссии, и даже не малые. Тратить их можно было лишь в пораженных зонах. Ну, и тратили: не на переселение людей, не на серьезный медицинский контроль и лечение, а на отмывку домов и даже деревьев, асфальтирование дорог, строительство школ-интернатов для детей (чтобы они поменьше находились на улице или, не дай Бог, в лесу, на реке) — сотни миллионов рублей и горы стройматериалов истратили впустую, не жалели, только бы люди жили там, где жить нельзя, невозможно. В партийных сейфах лежали карты с указанием: 40 кюри/км,2140 кюри, 300 кюри, но опасными «районами жесткого контроля» в Белоруссии по-прежнему (и в 1987, и в 1988–1989 гг.) считались лишь несколько районов.
Так что дело, конечно, не в Слюнькове только, или Щербицком, или Щербине, Ильине, Израэле, Чазове — крупных партийных или академических чиновниках. Они лишь звенья и проявление Системы. Созданной и возникшей из «партии нового типа», ленинской, построенной по принципу военной организации. Отрегулированная Сталиным за десятилетия террора, эта партия, вросшая в государство, слившаяся с государственными структурами, действовала в послечернобыльской ситуации по тем же правилам, теми же средствами, которые народам нашим уже обошлись в десятки миллионов жертв.
Но зачем это Системе — такие жертвы и страдания людей, что это ей давало, могло добавить? Она что «нарочно» вредит людям? Да нет, просто она не запрограммирована на обратную связь, на восприимчивость, на чужую боль и чужие, не аппаратные, чувства. Это всё равно, как упрекать мертвую природу в нечувствительности к ушибам и боли живых существ. В том-то и дело, что тоталитарная система сталинского типа (а она всё еще этого типа, невзирая на перестройку) в каком-то смысле мертвая, неодушевленная.
