Пою вместе со всеми. Участвую в битве за мост, за Белград. Все с тем же врагом, с которым бился в Афганистане, в Анголе, в Никарагуа. Кто стрелял в меня в джунглях, в саванне, в ущельях. Лечу вместе с тысячной толпой навстречу бомбовозам в черное небо Европы. Вонзаю свою ненависть в их крылья, кресты, американские звезды, в сопла и кабины пилотов. Поджигаю их фюзеляжи, взрываю топливные баки. Закрываю грудью окуляры их прицелов. Бросаю вниз, на Берлин, на Париж, на Лондон, коптящие головни подбитых самолетов. «Югославия!» – поет мост. Своей песней, бесстрашием, ненавидящим страстным отпором заслоняет любимую землю…
Россия ведет кровавую войну с НАТО, теряя ежегодно полтора миллиона своего населения. Война партизанская, с оккупационным режимом, с представительством НАТО в Кремле. Доктрина истребления русских именуется «либеральными реформами». Контингент НАТО в России постоянно меняется. Гайдар, Чубайс, Немцов, Кох, Лившиц, Уринсон, Ясин, Кириенко – их отозвали на переформировку. Следом НАТО в России представляет партия «Яблоко» с Явлинским и Лукиным, а также НТВ, которое действует по инструкциям натовской пропаганды так, словно телеканалом управляет кадровый офицер НАТО, а Киселев является агентом не КГБ, а ЦРУ. Если бы Киселева убили в России, его все равно похоронили бы на Арлингтонском кладбище.
Русские патриоты понимают, что борьба сербов – это открывшийся второй фронт против НАТО, облегчающий борьбу русского сопротивления. Наш порыв к сербам, к Милошевичу напоминал недавний порыв к Лукашенко. Каждая бомба, упавшая на Белград, теснее сплачивает русских, соединяет «красных» и «белых», «умеренных» и «радикалов», верующих и атеистов. Американское посольство в Москве осаждали не коммунисты или национал-большевики, не скинхеды и болельщики «Спартака», а просто возмущенные русские, которые метили тухлыми яйцами в Олбрайт, опоясанную славянскими черепами. Один из уроков сербской войны – прозрение русских, увидевших с экрана НТВ кровавую харю натовского вепря, как бы она ни рядилась в очкастую воспаленную рожицу Павла Лобкова. Второй урок, который еще предстоит извлечь, – укрепление общенационального, надпартийного лидера, окруженного соратниками-патриотами, который смог бы противопоставить волю России сатанинской энергии НАТО.
Зарево над Белградом не гаснет. Что в нем сгорает? Недельный запас бензина? Древние славянские рукописи? Оборудование онкологического центра? На мосту непрерывное движение, колыхание флагов, мерцанье свечей. Вижу, как появляется Борис Олейник, – не усидел в Киеве, пришел обняться с сербами. Николай Бурляев тут же – пусть снимет православный фильм «Белградский мост», в котором молятся, стреляют, жертвуют собой за Родину и Христа. Вижу, как, окруженные сербами, проходят донские казаки, в фуражках, сапогах и лампасах, с ними их славный атаман Козицын и несколько молчаливых неброских мужчин. Добровольцы, которые завтра уедут в Косово, а послезавтра, быть может, сложат головы за общеславянское дело.
Снова понеслись в небеса трассы зениток, огненные пузырьки разрывов, фонтаны холодного пламени. Снова мост умолк, по небу покатилась рокочущая пальба. Лица запрокинуты вверх, глаза ищут в черноте металлическую искру самолета, ловят ее среди белых и красных пунктиров. Неужели снова бомбы упадут на Белград, и в другой оконечности города расцветет черно-красный зловещий цветок?
Среди мелькания трасс, вышивающих на небе колючий ломкий узор, возникает красная ягода. Увеличивается, катится по небу, оставляя за собой белесый хвост дыма. Комета подбитого самолета с горящей ядовитой головкой теряет высоту, длинно, плоско снижается, провожаемая долбящими трассами, уходит, теряясь из виду, чтобы рухнуть вдали от города в цветущие леса, в благоухающие весенние горы. Мост ликует, громогласно славит победу, словно это не зенитная батарея подбила немецкий «люфтваффе», а воздушные шарики, поднявшись с моста в белградское небо, ударились о стальной фюзеляж, разворотили мотор самолета.
На мосту – пасхальный молебен. Священник в бело-серебряной ризе читает толстую священную книгу с узорными алыми буквицами. Ему светят свечами, заслоняют от ветра. По всем белградским церквям, под вой сирен, грохот зениток, идет стояние. Сербия, как Христос, испивает чашу слез, восходит, неся свой крест, на Голгофу, пробитая гвоздями натовских бомбардировок, обожженная уксусом мировой лжи, распятая и преданная, попирает смертью смерть, воскрешается в ослепительной красоте и славе. Здесь, на белградском мосту, в конце второго тысячелетия, воздвигнуто распятие. Христос над Дунаем и Савой смотрит с креста, как стреляют зенитки, пылает город, идет цепью сербская пехота и взмывает в небо сербский перехватчик. К распятию сошлись все чающие спасения и мира люди земли. Кровь Христова падает с распятия в их протянутые ладони, кропит их лица, капает на камуфляж, на девичью шляпку, на казачий мундир.
Стою у распятия на белградском мосту, вытянув руку. На ладонь упала алая капелька крови. Унесу ее с собою в Россию…
Этот репортаж[2] опоздал на два года и взорвался во мне теперь, когда сербы разгромлены, Милошевич сидит на цепи, а сыщики ЦРУ рыщут по Боснии в поисках славянского героя Караджича. И Россию, лишенную армии, тяжелых ракет и национальной элиты, ждет горькая судьба Югославии.
Там, в Сербии, над белыми, в цветущей черешне горами, над красными черепицами, над золотыми крестами монастырей несутся черные змеи крылатых ракет Америки, перепончатые нетопыри бомбардировщиков-невидимок. Падают в реки разорванные мосты, горят иконостасы, вспучиваются взрывами предместья Белграда. Здесь, в Москве, на Садовой, у яично-желтого здания американского посольства, начинает стекаться митинг, осуждающий бомбардировки Сербии.
Первыми являются активисты ЛДПР, шумные, в кожанках, с толстыми плечами, с мобильными телефонами, в странных плосковерхих картузах, – копия того, что носит их неуемный, экзотический лидер. Похожие на рыбаков с бреднем, раскрывают во всю ширь тротуара синий антиамериканский плакат. Их руководитель, копируя вождя энергичными жестами, трескучими интонациями и гримасами, начинает рокотать в мегафон, поворачивая его то в сторону высоких солнечных окон посольства, то на проезжую часть, где мчится непрерывный блестящий поток Садовой.
Прибыла агитбригада анпиловцев, с красными флагами, портретами Милошевича и Че Гевары. Пожилые женщины с плакатиками на груди. Седоволосый, в пластмассовой каске пенсионер с алой бумажной гвоздикой. И сам предводитель, привычно хватающий колокол мегафона. С полуслова подхватывает оборванную на прошлом митинге речь, продолжает яростную, не сломленную тюрьмой и побоями, проповедь.
Лимоновцы, все в черном, долговязые, иные в черных, затеняющих половину лица платках, с серпасто-молоткастой эмблемой на флагах, чем-то неуловимо напоминающих свастику, поглядывают с молодой гордыней на пожилых анпиловцев, на целлулоидного, гремучего либерал-демократа с мегафоном.
Пожаловал православный батюшка в облачении, с чистенькими, в белых платочках прихожанками, с бородатыми, в сапогах и косоворотках хоругвеносцами. Недовольно поглядывает на шумливых ораторов, оправляет на груди золотую епитрахиль. Крепкие бородачи подымают на руках тяжелый образ Саввы Сербского.
Нарядная, расфранченная стайка казаков с золотыми погонами, в лампасах, в крестах всех мыслимых и немыслимых войн, с яркими солнечными бородами. Лихие, заносчивые, сторонятся красных агитаторов, устраиваются поближе к батюшке, и один казак, известный похождениями в Абхазии, Приднестровье, в Боснии, снял фуражку, подходит под благословение священника.
На тротуаре все тесней. Мелькают эмблемы патриотических организаций и союзов. Разворачиваются транспаранты, клеймящие американцев. Реют флаги политические движений и партий. В иных местах и случаях враждующие, не переносящие друг друга, соединились общим протестом у высокой чугунной решети, перед помпезным бело-желтым зданием, на котором красуются американский флаг и герб с пернатым орлом. Нелюбовь к Америке велика, у всех выражается по-разному, но для всех Америка – враг, опасность, источник бед, коварный победитель, жестокий эксплуататор, с которым один на один сражается маленькая православная Сербия, посыпаемая фугасными и зажигательными бомбами.
– Америка – параша, победа будет наша! – выкрикивает долговязый лимоновец, и все, даже православный люд, одобрительно рокочут.
Тротуар забит до предела. Вялый язык толпы, переливаясь через край, выплывает на проезжую часть. Дорожный инспектор с полосатой палкой, взволнованный, потный, останавливает машины, направляет в обход клубящемуся вареву.
В этом ленивом, медленно накаляемом месиве видны панки, похожие на попугаев, с расцвеченными, торчком стоящими хохлами, с кольцами в ушах и ноздре, с синюшными лицами, изможденными ночной дискотекой и наркотической галлюцинацией. Тут же бритоголовые скинхеды, маленькие, крепкие, одинаковые, как инопланетяне. Дружные, ироничные, развязные, привыкшие к коллективным дракам, к голошениям на футбольных полях. У некоторых вокруг шеи, как банное полотенце, обмотан красный спартаковский шарф. Тут же чернявые курды с зелено-красно-коричневыми флагами и портретами Оджалана. Палестинцы с чучелом еврея, на котором болтается желтая шестиконечная звезда. Краснолицая группка «латинос» с гитарой и эмблемой малоизвестного национального фронта, не «Сандино», не «Фарабундо Марти», но тоже со шляпой, саблей и автоматом.
