В осажденной Префектуре полиции бородатый студент-юрист Эдгар Пизани только что узнал, что уже во второй раз за последние пять дней этот главный оплот парижского восстания остался почти без боеприпасов. А на площади перед Нотр-Дам словно стервятники рыскали три немецких танка, ожидая, казалось, того мгновения, когда у осажденных кончатся патроны.
Услышав отдаленные звуки канонады, Пизани решил позвать на помощь. Он позвонил в полицейский комиссариат Лонжюмо, в 25 милях от Префектуры. «Союзники уже прибыли?» — спросил он жандарма, снявшего трубку.
К его изумлению, жандарм ответил: «Они только что пришли. Входят через переднюю дверь. Послушайте». Пизани попросил жандарма позвать к телефону первого же из офицеров, кого он сможет найти. Это оказался капитан де Буассье. Пизани передал через него отчаянный призыв к Леклерку. «Ради бога, спешите! — кричал Пизани. — Мы больше не продержимся. Боеприпасы почти закончились. Нас просто раздавят».
Капрал Люсьен Давантюр прижался лбом к перископу и лихорадочно маневрировал своим «шерманом» «Викинг», попавшим под перекрестный огонь немецких 88-миллиметровок на окраине городка Савиньи-сюр-Орж, в 12 милях к югу от Парижа. Вдруг в нескольких футах от себя Давантюр увидел вспышку зелено-желто-фиолетового пламени, вырвавшегося из дома у дороги. В следующее мгновение мир для него потух. Хотя немец промахнулся, снарядом срезало перископ танка. В панике Давантюр сообразил, что «Викинг» был теперь похож на слепого слона, и немцы со своими рыщущими 88-миллиметровками такую цель не пропустят.
В тот же миг Давантюр услышал в своих наушниках спокойный, хладнокровный голос командира. «Люсьен, — сказал тот, — делай, что я тебе говорю. Назад. Направо. Опять назад. Быстрее». Давантюр, задыхаясь в маслянистом дыме, словно робот выполнял приказы, гадая, в какое мгновение немецкий снаряд разорвет на части его самого и «Викинг». «Направо. Налево. Сильнее. Резко налево. Быстрее. Теперь прямо. Резко налево». Слова звенели в ушах, как ружейные выстрелы. И вот, когда он закрутил «Викинг» в резком повороте, то не поверил своим ушам, услышав голос командира: «Люсьен, стоп. Порядок».
На мгновение в танке воцарилась тишина. Давантюр обмяк. Было нечем дышать, глаза слезились. Затем он откинул крышку люка и выбрался на свежий воздух. Часто мигая от оказавшегося таким ярким света, Давантюр поначалу ничего не видел. Смахнув с глаз пелену, он уставился прямо перед собой и в тот же миг почувствовал, что сердце его сейчас остановится. Его взору предстало грациозное и величественное сооружение, каким он всегда себе его и представлял, но никогда не видел, — Эйфелева башня.
В тот же полуденный час взметнувшийся высоко в небо ажурный каркас предстал взору воинов всех трех наступающих колонн 2-й бронетанковой, на прибытие которой возлагал такие надежды префект полиции Шарль Луизе.
Полковнику Луи Варабуа показалось, что это зрелище буквально парализовало его людей. Из своего танка капитан Жорж Бюи с благоговением смотрел на далекие очертания башни. Ему пришла в голову мысль, что «крестоносцы при виде стен Иерусалима, должно быть, испытывали такое же, почти чувственное, наслаждение».
Словно магнит башня притягивала солдат дивизии Лек-лерка, с удвоенной энергией увлекая вперед уже обагренные кровью колонны.
Но для некоторых ажурная башня так и осталась навсегда несбыточной мечтой. Рядовой Патрик Дешан, всего несколько часов назад попросивший мать «достать шампанское» по случаю своего возвращения домой, тоже увидел ее, но всего за несколько секунд до того, как 88-миллиметровый снаряд разорвал его танк. Изувеченное тело сраженного на месте Дешана осталось в стальном гробу, его глаза навеки закрылись, запечатлев этот символ Парижа, который он пришел освободить.
* * *
Но в тот августовский день ни один из солдат 2-й бронетанковой не подберется к священному столпу из стали ближе, чем двадцативосьмилетний Жан Калле. Башня была сейчас прямо под крыльями его «пайпер каба», проплывавшего в небе вдоль Сены к Префектуре полиции. Сидевший сзади наблюдатель Этьен Манту сжимал небольшой джутовый сверток, к которому был привязан кусок свинца. В этот сверток был заложен ответ на отчаянный призыв Эдгара Пизани: три слова надежды для людей в осажденном здании.
Придя в неистовый восторг от зрелища, разворачивавшегося под крыльями его самолета, Калле даже забыл об опасностях, которыми был чреват его медленный полет над столицей. По очереди он пересчитал все ее монументы — от Сакре-Кёр слева от себя до золотого купола Дома инвалидов прямо под собой. «Париж невредим, — прошептал он, — Париж моей юности». Он сделал разворот над Нотр-Дам и тремя танками на площади у собора. Калле видел крохотные вспышки от их пулеметов, направленных в сторону самолета. Он разглядел бегущих немецких солдат, а на крышах — размахивающих белыми платками соотечественников. И на какую-то прекрасную долю секунды его внимание привлекло очаровательное зрелище, хотя и несоответствующее ситуации: влюбленная пара, в обнимку прогуливающаяся вдоль Сены.
Над Префектурой Калле сделал вид, что у его «каба» заглох мотор, и, показывая немцам, будто сбит, начал падать, как сорванный лист. Устремившись к открытому двору Префектуры, Калле увидел распростертый флаг с лотарингским крестом, и в этот момент Манту словно стрелу метнул вниз джутовый сверток. Калле вышел из пике и поспешил в безопасное место.
Внизу аббат Лепутр, священник, почти случайно ставший капелланом Префектуры, был в числе первых, кто подбежал к сброшенному пакету. Кто-то разорвал его и прочитал вслух: «Держитесь. Мы идем».
Вилли Вагенкнехт, желудок которого согревал глоток коньяка, а глаза были прикованы к прицелу вкопанной у главных ворот тюрьмы «Френе» 88-миллиметровой пушки, прислушивался и ждал. Заключенный-немец, с такой горечью наблюдавший, как тысячи французов выстраивались за воротами «Френе», чтобы отправиться в концентрационные лагеря Германии, теперь был приставлен охранять свою собственную тюрьму. Где-то в глубине одной из пустынных улиц, лучами сходившихся прямо к стволу его пушки, Вагенкнехт слышал медленное позвякивание гусениц приближающихся танков.
Из окна третьего класса школы для девочек во Френе, значительно правее того места, где находился Вагенкнехт, у самого шоссе № 20, школьная учительница Жинетта Девре увидела те танки, шум которых он слышал. Весь день она ждала этого зрелища. «Вот они! — закричала она, и слезы покатились по ее щекам. — Боже мой, вот они!»
Один за другим мимо ее окна прошли три «шерма-на» — «Марна», «Ускуб»[29] и «Дуомон». Рядовой первого класса Поль Ландриё, тот самый, что покинул Париж три года назад, чтобы купить пачку «Голуаз», вернулся домой. Гусеницы его танка «Марна» взламывали ту самую мостовую, на которой он мальчишкой играл в футбол.
В этот серый день, перед заходом солнца, все три колонны 2-й бронетанковой, как и танк Ландриё, оказались на самом пороге Парижа. Фронт их наступления, составлявший утром 17 миль, сузился теперь менее чем до 10 миль, чтобы взломать оборону противника в юго-западной части города. На западном фланге колонна Морель-Девиля, которой было поручено «наделать шума» вдоль первоначальной линии наступления, наткнулась на упорное сопротивление за Траппом и остановилась. Двигавшаяся рядом колонна подполковника Поля де Ланглада достигла наибольшего успеха. После кровопролитного боя у Туссю-ле-Нобля бойцы Ланглада вытеснили немцев за реку Бьевр и далее за аэродром — в Виллакубле и закопченный пригород Кламар. Теперь же они готовились сделать крюк влево, к самой Сене, где до захода солнца должны будут захватить плацдарм в городе, проникнув через Севрские ворота. Но главная, восточная колонна полковника Пьера Бийотта наткнулась на упорное сопротивление по всему фронту своего наступления на город. Находясь на окраине Парижа, Бийотт попал в яростно обороняемый треугольник, заблокировавший ему дорогу в столицу, словно пробка, запечатавшая бутылку. Противник оседлал национальное шоссе № 20. В правом углу основания треугольника, чуть к востоку от шоссе, была тюрьма-крепость «Френе». Другой угол, к западу от шоссе, был привязан к промышленному пригороду Антони, а вершина находилась на глубине в одну милю на перекрестке в Круа-де-Берни, где был перекрыт южный въезд в город, до которого оставалось всего 4 мили.
Стены «Френе» из серого камня, за которыми лишь 9 дней назад находились Пьер Лефошё и его товарищи по несчастью, были превращены во внушительное препятствие Вагенкнехтом и 350 другими немецкими заключенными, в помощь которым был придан батальон 132-го пехотного полка. На флангах пушки Вагенкнехта, установленной перед главным входом в тюрьму, располагались пара противотанковых орудий меньшего калибра и два пулемета поддержки. Ворота, прорезанные в длинной стене «Френе», обеспечивали Вагенкнехту превосходный сектор обстрела вдоль трех из пяти улиц, ведущих к тюрьме.
