«Должен ли король обладать правом налагать вето на законопроект? Должно ли это вето быть абсолютным или только приостанавливающим? Должны ли существовать две законодательные палаты или только одна? Если две, должно ли право членства в одной из них быть наследственным или пожизненным, либо иметь определенный срок? Должны ли ее депутаты назначаться королем или избираться народом?»
Эти вопросы выявили большие расхождения во мнениях и разделили депутатов на соперничающие группы. Аристократов сплотил общий принцип сохранения старого режима или чего-то очень близкого к нему. Приняв это за свою путеводную звезду, они действовали сплоченной фалангой по каждому вопросу, отдавая предпочтение меньшинству среди патриотов и всегда тем, кто выступал за минимальные изменения. Очертания новой конституции таким образом приобретали пугающий вид, и среди честных патриотов возникла большая тревога из-за таких разногласий в их рядах.
* * *
В эти беспокойные дни я однажды получил записку от маркиза де Лафайета, в которой он просил меня на следующий день дать обед для него и шести или восьми его друзей. Я заверил его, что буду рад принять их. Пришел сам Лафайет, Дюпор, Барнав, Александр Ламет, Блакон, Мунье, Мобур и д’Агу. Это были ведущие патриоты, придерживавшиеся честных, но различных взглядов, сознававшие необходимость создания коалиции путем взаимных уступок, знающие друг друга и не боявшиеся поэтому быть взаимно откровенными.
Последний принцип был решающим при выборе гостей. Исходя из этого маркиз и предложил это совещание, а место и время его назначил, не подумав о том, в какое затруднительное положение он мог меня поставить.
После того как убрали скатерть и на стол, по американскому обычаю, подали вино, маркиз изложил цели встречи, кратко напомнив о положении дел в Собрании, о том виде, какой принимали принципы конституции, и о том, чем все это может кончиться, если сами патриоты не проявят большей готовности к согласию. Он заявил, что хотя у него и есть собственное мнение, он готов принести его в жертву братьям по общему делу, что сейчас должна быть выработана общая точка зрения, иначе победит аристократия, и что к какому бы соглашению они сейчас ни пришли, он как глава народных вооруженных сил поддержит его.
Обсуждение началось около четырех часов и продолжалось до десяти вечера. В течение этого времени я стал молчаливым свидетелем того, с каким спокойствием и откровенностью, столь необычными для споров о политике, велась эта беседа. Я был свидетелем демонстрации логических доказательств и строгого красноречия, не испорченного витиеватым краснобайством и декламацией, поистине достойного сравнения с прекрасными образцами диалогов древности, дошедшими до нас благодаря Ксенофонту, Платону и Цицерону.
В результате было решено, что королю должно быть дано право налагать приостанавливающее вето на законопроекты, что законодательный орган должен состоять только из одной палаты и избираться народом.
Эта договоренность решила судьбу конституции. Сплотившись вокруг этих выработанных принципов и решая все вопросы в соответствии с ними, патриоты ослабили влияние аристократии до степени незначительности и бессилия.
Теперь я должен был оправдать свое поведение. На следующее утро я дождался графа Монморена и честно и откровенно рассказал ему, как случилось, что мой дом оказался местом встречи такого характера. Он сказал, что уже знает обо всем происшедшем и далек от того, чтобы обижаться на то, что мой дом был использован по такому поводу, и всерьез желал бы, чтобы я впредь помогал в устройстве таких встреч, поскольку он был уверен, что я буду способствовать охлаждению страстей и проведению только разумных и осуществимых преобразований. Я сказал ему, что я достаточно хорошо понимаю свой долг по отношению к королю, к нации и к своей собственной стране, чтобы принимать какое-либо участие в совещаниях, касающихся внутреннего устройства страны своего пребывания, и что я буду в качестве нейтрального и пассивного зрителя лишь осторожно, настойчиво и искренне стремиться к тому, чтобы восторжествовали те меры, которые принесут нации наибольшую пользу. Я ничуть не сомневаюсь, что этот честный министр, имевший доверительную связь с патриотами, знал об этой встрече заранее и одобрил ее и что он сам желал разумной реформы конституции.
* * *
Здесь я прерываю свой рассказ о Французской революции. Детальные подробности, с которыми я ее описал, не соответствуют общему масштабу моего повествования. Но я считал, что это оправдывается тем интересом, который должен проявлять весь мир к этой Революции. Пока еще мы находимся только в самом начале ее истории. Призыв соблюдать права человека, прозвучавший в Соединенных Штатах, был подхвачен Францией, первой из европейских стран. Из Франции этот дух распространился на южные страны.
Разумеется, северные тираны объединились против него, но его подавить нельзя. Их сопротивление только умножит миллионы человеческих жертв. Этот дух охватит подчиненные им страны, и положение человека во всем цивилизованном мире в конечном итоге намного улучшится. Это – прекрасный пример тому, как малые причины вызывают великие события. Настолько непостижима в этом мире связь между причинами и следствиями, что двухпенсовый налог на чай, несправедливо установленный в одном из его уединенных районов, может изменить положение всех населяющих этот мир людей.
Я потому так подробно описал начальные события этого обновления, что находился в исключительно благоприятном положении, чтобы постичь истину. Будучи в близких и доверительных отношениях с ведущими патриотами, и более всего с маркизом Лафайетом, их главой и их Атлантом, у которого не было от меня секретов, я получал точные сведения об их взглядах и действиях. С другой стороны, мои отношения с дипломатическими представителями европейских стран в Париже, симпатизировавшими двору и стремившимися выведать его намерения и действия, давали мне также информацию о дворцовой партии. Полученные сведения я всегда незамедлительно излагал в своих письмах г-ну Джею и часто также к моим друзьям, и сейчас обращение к этим письмам исключает ошибки моей памяти.
Эти возможности получения мной сведений перестали существовать в период моего ухода со сцены, где разыгрывались эти интересные события. Больше года я добивался отпуска, с тем чтобы поехать домой, ввести своих дочерей в общество, поручить их заботам друзей и возвратиться вскоре для исполнения своих обязанностей в Париж. Но метаморфозы, которые претерпевало наше правительство в своем развитии, подобные превращению из куколки в свою органическую форму, существенно затрудняли его работу, и разрешение, о котором я просил, я смог получить только в конце августа. И сейчас я не могу расстаться с этой великой и доброй страной, чтобы не высказать своего мнения о превосходстве характера ее народа по сравнению с народами других стран мира.
Нигде не встречал я более доброжелательных людей и не видел большего тепла и преданности в их разборчивой дружбе. Их доброта и дружеское отношение к иностранцам не имеет себе равных, а парижское гостеприимство превосходит все, что я могу себе представить осуществимым в большом городе. Кроме того, их достижения в науке, общительность их ученых, вежливость в обращении, легкость и живость, с которыми они ведут беседу, придают их обществу такую привлекательность, которую вы нигде больше не встретите.
Сравнивая Францию с другими странами, мы получим такое же доказательство ее превосходства, какое получил Фемистокл после битвы при Саламине. Каждый из генералов высказался за то, чтобы первую награду за храбрость вручили ему самому, а вторую – Фемистоклу. Так что спросите поездившего по свету жителя любого государства: «В какой стране вы хотели бы жить?» – «Конечно, в своей, где все мои друзья и близкие, с которой связаны самые первые и самые лучшие привязанности и воспоминания моей жизни». – «Ну, а если не на родине, то где еще?» – «Во Франции».
