Я дал разряд.
Монитор дефибриллятора показал асистолию, означающую, что сердце не двигается: это нормально после разряда.
И тут родители поняли, что с их дочерью все гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд. Они стали спрашивать нас, что происходит, а мы могли ответить только, что ей «очень плохо». Нельзя же сказать родителям, что их дочь умерла, стоя посреди дороги: они могут начать трясти вас или пациентку и мешать работать.
Я уже делал ей непрямой массаж сердца (то есть давил на грудь, чтобы кровь продолжала циркулировать), и девочку сильно вырвало. Обычно мы стараемся избежать попадания рвоты себе на одежду, но в этот раз даже не подумали об этом.
Водитель скорой вытащил из кузова каталку, и мы решили срочно «грузиться и ехать»: девочку следовало как можно скорее доставить в клинику.
У нее снова началась желудочковая фибрилляция, поэтому я дал еще два разряда, закончившиеся асистолией.
Мы поставили каталку на хвостовой подъемник скорой, но он не заработал! Мы стали пинать его ногами (иногда это помогает), но подъемник отказывался функционировать, поэтому я кинулся крутить ручку, поднимающую его. Тут он внезапно включился.
Мы загрузили пациентку и ее отца в скорую помощь, я запрыгнул в кузов, чтобы продолжать непрямой массаж сердца, пока фельдшер очищает ее дыхательные пути и подает воздух.
Водитель уведомил о нашем прибытии ближайшую больницу и сорвался с места.
На работе мы часто ездим на высокой скорости, но с умирающим ребенком на каталке неслись как бешеные.
Пока наш фургон петлял по улицам между других машин, я продолжал ритмично нажимать ей на грудь, одновременно рассказывая отцу, что мы делаем.
Очень сложно стоять в кузове Мерседеса Спринтер, летящего на огромной скорости, особенно если какой-то идиот перед тобой вдруг решает дать по тормозам. Мы резко затормозили, водитель выругался, я уцепился за поручень. И тут же почувствовал какое-то смещение в запястье и тазобедренном суставе.
Нам удалось-таки в целости добраться до больницы, где медсестра сразу занялась отцом пациентки, а мы покатили девочку в реанимационную палату, где уже дожидалась команда специалистов.
Плюсом нашей местной клиники является то, что они разрешают родным присутствовать при реанимации, если те хотят. Существует масса исследований, подтверждающих, как важно семье знать, что для их ребенка было сделано все возможное.
Я находился в приемном, когда прибыли остальные члены семьи. Я отвел их в комнату ожидания, а мать проводил в реанимацию, где врачи все еще пытались спасти девочку.
Уже на выходе я услышал, как родные вдруг заплакали, и понял, что им сообщили о смерти их дочери/внучки/сестры.
Мы с экипажем скорой, чтобы успокоиться, немного посидели в дежурке у сестер, а потом они подбросили меня до моей машины.
На месте происшествия осталась лужица рвоты и бутылка с водой.
Я вернулся на станцию, заполнил нужный отчет, доделал бумажную работу и сообщил диспетчерской, что на остаток смены беру отгул: мое запястье и бедро начинали сильно болеть.
Все это время я ничего не чувствовал, словно онемел, и вовсе не от шока. Дело в том, что к середине четвертой ночной смены подряд способность что-то чувствовать у меня просто исчезла.
Мне позвонили из отдела охраны труда, сотрудник был самым приветливым из всех, с кем мне приходилось сталкиваться. Он хотел убедиться, что в психологическом плане у меня все в порядке (так и было), и сказал, что сам сообщит моему начальству о травме, чтобы на работе знали, что произошло.
Потом я свалился в постель.
Наутро, рассказывая маме о том случае, я ощутил глубокую жалость по отношению к умершей девочке, подтвердив тем самым, что все-таки не стал чудовищем.
Иногда моя работа и правда – полное дерьмо. Реанимационные мероприятия были проведены в полном объеме, но пациентка все равно умерла. Я-то буду продолжать жить и забуду об этом вызове (пока коронер не затребует у меня показания), а вот ее семья никогда уже не оправится.
Я оставил этот пост практически в том же виде, в каком опубликовал у себя в блоге.
Множественные травмы и дерганые дети
Одна из проблем работы в службе немедленного реагирования заключается в том, что раз я такой быстрый, то обычно первым, а порой и единственным, приезжаю на вызовы, на которые следовало бы направить несколько полноценных экипажей.
Могу себе представить, что испытывал такой же сотрудник, первым прибывший на место недавних взрывов в Лондоне.
Меня отправили на вызов на одну из главных улиц в нашем секторе, где произошло столкновение машины с автобусом. Я подумал, что вряд ли там что-то серьезное, с учетом пробок на этом участке, где редко удается проехать со скоростью выше 4 миль в час.
Полиция уже оградила место происшествия сигнальной лентой; у автобуса был слегка поврежден капот. На некотором удалении, упершись в стену магазина, стоял синий автомобиль. Первое, что меня поразило: как столкновение, почти не причинившее ущерба автобусу, могло заставить машину развернуться на 180 градусов и врезаться в магазин.
(Позднее я понял, что там, скорее всего, произошло: автобус задел автомобиль, водитель случайно нажал на газ и заскочил на тротуар, после чего и врезался в стену).
– Привет, – сказала симпатичная девушка-полицейский, – у нас тут беременная с травмой головы, младенец, которого она держала на коленях, и еще шестеро детей, ехавших не пристегнутыми.
– Обалдеть! – пробормотал я себе под нос.
Потом связался с диспетчерской и сказал, что понадобится как минимум три скорых.
И пошел осматривать женщину. Она действительно была беременна, ехала без ремня и ударилась головой о ветровое стекло, оставив на нем характерный след в виде глаза[7]. У женщины на голове оказалась лишь небольшая царапина; еще она жаловалась на легкие спазмы в животе.
…Быстро ее осмотрев, я с радостью убедился, что она не сломала шею и вообще пострадала несильно. Больше я ничего не мог для нее сделать.
Окинув взглядом ребятишек, стоявших вокруг, я обратил внимание на раздувшуюся губу у одного из них: и тут, похоже, ничего серьезного.
Девушка-полицейский держала на руках полуторагодовалого малыша.
– Я его глажу по голове, а он все плачет, и вообще какой-то дерганый, – сказала она мне.
Я присмотрелся повнимательней… кажется, он бледноват. И действительно дерганый…
Я тоже погладил малыша. Он даже ко мне не повернулся…
…вот черт!
Но тут из-за угла появились мои спасители. Скорая помощь. Большой желтый фургон с мигалкой и сиреной. Который заберет этого ребенка и отвезет в больницу, где ему и следует находиться.
Мы с полицейской подбежали к скорой, и я передал дела в самой краткой форме, к какой когда-либо прибегал[8]. Они подхватили ребенка и помчались с ним в больницу. (Позднее я узнал, что он просто притворялся, с ним все было в порядке.)
Дальше я осмотрел остальных детей, чтобы убедиться, что у них нет серьезных травм, которых, к счастью, и не оказалось. Еще раз проверил, как дела у матери, объяснил, почему малыша увезли в больницу без нее, и немного успокоил. Одновременно я пытался взять номер телефона у девушки-полицейской (к сожалению, мне это не удалось).
В общем, я был очень занят.
Все это время за нами наблюдала толпа зевак, нимало не смущенных полицейским ограждением, которое они легко преодолевали, чтобы посмотреть на место происшествия поближе и дать нам свои советы. Полицейские прилагали все усилия, чтобы их отогнать, но это было все равно что пытаться ложкой вычерпать море.
К счастью, никто серьезно не пострадал (хотя, будь у меня необходимое оборудование, я бы с удовольствием зафиксировал всех участников аварии), чуть позже приехали еще скорые, чтобы развезти пациентов по больницам.
В своем отчете я отделался общей фразой «несколько пострадавших» и описанием того, что увидел и что смог сделать.
