Многие королевские особы по всему миру стали восторженными пионерами нового изобретения — автомобиля. Принц Евгений очень скоро обнаружил, что для художника это неоценимое вспомогательное средство. А Вильгельм просто наслаждался быстрой ездой. В феврале 1911 года он установил национальный рекорд в скоростной езде по льду (дистанция 1 километр), а в 1913 году улучшил его до 150 км/час; мы располагаем отчетами и о более спокойных длительных автопробегах, например, когда он рекордно быстро преодолел на автомобиле расстояние от Стокгольма до Гётеборга — лишь с двумя ночевками в Норчёпинге и в Йёнчёпинге.
К сожалению, он привык ездить быстро. Во время тренировки перед заездом по льду залива Юргордсбруннсвикен, где был установлен вышеупомянутый рекорд, оказалось, что лед за пределами трассы еще более скользкий, принц не смог остановить автомобиль, его закрутило юзом и в конце концов так ударило о купальню, что он полностью вышел из строя. Как ни странно, принц не пострадал.
Будучи в соответствующем настроении, он ездил на своем «Форде-Т», положив ноги на раму окна, и в таком положении рулил; у «Форда-Т» ручной акселератор, объяснял он, — но одну ногу все ж таки следовало бы держать на тормозе…
Временами Вильгельм съезжал с дороги и сталкивался с другими машинами, но урока из этого не извлекал и в итоге 2 января 1952 года угодил в страшную аварию. В метель его «Вольво-444» налетел в Шернсунде на каменный столб, любовница принца Жанна Транкур ударилась головой о ветровое стекло, получила тяжелейшее сотрясение мозга и скончалась по дороге в больницу во Флене. Самого Вильгельма спас руль, да и автомобиль серьезно не пострадал. Как ни странно, полиция впоследствии сообщила, что скорость составляла всего лишь 25 км/час; «вольво» на редкость мало пострадал от дорожного ограждения и столба; если бы не пробитый радиатор, можно бы спокойно продолжить путь. Ремень безопасности наверняка бы спас мадам Транкур. Самобичевания и чувство вины бедняга Вильгельм выразил в сборнике стихов, опубликованном три года спустя; это, конечно, не великая поэзия, но трогательное признание.
Под стать времени и печаль, с какой тактичная пресса еще в 1952 году представляла усопшую — «хозяйка Стенхаммара». Слово «сожительство» для живущих вместе шведы тогда еще не придумали.
Самому принцу оставалось прожить еще тринадцать лет. Ему долго докучали последствия перенесенной малярии и иные недомогания, полученные в путешествиях по тропикам, и потому в холодное время года он предпочитал жить на Ривьере или у сына в немецком Майнау. В последние годы его вдобавок донимали последствия чересчур усердного курения; он страдал эмфиземой легких и не мог самостоятельно передвигаться на мало-мальски большие расстояния. В 1960 году он вызвал легкую шумиху в прессе; его брат-король Густав VI Адольф и племянник Бертиль были в отъезде, и регентом в Швеции остался «ПеВе из “Св. д.”»; он находился в Емтланде, а ему предстояло руководить в Стокгольме заседанием правительства, причем весьма важным: нужно было принять решение об отправке ооновского контингента в Конго. «Мы доставим принца в Стокгольм на истребителе!» — услужливо заявило командование ВВС утром в понедельник, однако принц спокойно ответил, что «в семьдесят лет на реактивных самолетах не летают», и поехал поездом. Появились передовицы и замечания насчет странности ситуации (читай: монархии как таковой), но на мировую историю его опоздание, похоже, не повлияло. На самом деле приготовления к ооновской миссии начались еще до принятия формального решения.
Представление потомков о принце Вильгельме, как и о многих других Бернадотах, окрашено тем, что жил он весьма долго (и был весьма долговяз, 192 см). Что ж, некогда он был юнцом, писал небрежные стихи, которые знаменитый в ту пору поэт Даниэль Фальстрём[152] назвал «чертовски хорошими», хотя они таковыми не являлись, и выпустил их в свет; потом был молодым бонвиваном, разъезжавшим по свету со штуцером для охоты на слонов и в обществе кинооператора. Но шведский народ запомнил его как долговязого, морщинистого и глухого. «Старый индеец, но и тощий лось на краю болота. Чудаковатый, ищущий контакта», — как говорил Улоф Лагеркранц[153].
Лагеркранц — один из многих, чьим обществом Вильгельм дорожил. Он часто приглашал тщательно выбранную группу литераторов и художников к себе в Стенхаммар, куда удобно добраться поездом из Стокгольма; об этом рассказывают множество историй, а гостевая книга стала поистине сокровищницей стихов и иллюстраций. Придворные среди гостей появлялись нечасто. Общество было настроено демократично, интеллигентски демократично, если угодно, и антинацистски. Как раз когда власти запретили песенку Карла Герхарда о квислингах и пятых колоннах «Пресловутый конь троянский», принц Вильгельм, который вечером был в театре, приветствовал короля ревю. «В антракте я прошел к Карлу Герхарду, и он спросил меня, как ему поступить. Я посоветовал спеть, а потом сказать публике, что эти куплеты запрещены. Он так и сделал».
Принц Вильгельм ясно обозначил свою позицию и, в частности, накануне 17 мая[154] 1943 года обратился к оккупированной Норвегии с речью, о которой потом много говорили.
Улоф Лагеркранц не раз писал о принце Вильгельме, это лучшие из публикаций о нем, и очень хотелось бы, чтобы большее число королевских особ удостоилось столь же квалифицированных рассказов. После кончины принца Вильгельма — он умер за двенадцать дней до своего восьмидесятиоднолетия — Улоф Лагеркранц написал:
«Принц поневоле вел жизнь, которая ему не подходила. Он был необычайно милый и уступчивый, однако это не избавило его от страданий. Одиноким он стал и в другом плане. Его окружали люди, для которых королевское происхождение и королевские регалии имели смысл. С первой минуты его встречали улыбками, одобрением, внешней приветливостью. Никаких затруднений. Личность не могла развиваться. Мир был раем приветливых дураков, реальность никогда о себе не заявляла. При демократии, само собой разумеется, ни один пост по наследству передаваться не может и не должен. Но когда речь заходит о наследственной монархии, мне кажется, не меньший вес имеет тот аспект, что монархия означает насилие над невинными членами королевского дома. Пример тому — принц Вильгельм».
Он вырвался и нашел другой мир. Когда возникли трудности, когда Бу Бергман сказал, что его стихи никуда не годятся, он был благодарен, что с ним обращаются как с обычным человеком. Двенадцать лет занимая пост председателя ПЕН-клуба, он демонстрировал демократичный и непретенциозный склад характера (хотя, пожалуй, никогда не терял достоинства). Интересовался новой литературой, и отнюдь не легкодоступный «Остров обреченных» Стига Дагермана[155] произвел на него глубокое впечатление.
Сам Стиг Дагерман сказал о старом моряке так: «Человек в контакте с землей и подземными водами, после его кончины я буду представлять его себе как этакую ростральную фигуру на Гольфстриме».
Эрик Балингсхольмский, несчастный принц
Когда в конце XIX века число королевских отпрысков стало множиться, пришлось подыскивать им новые имена, заимствуя оные у других родов (Бертиль) или воскрешая давние. Имен Густав, Карл и Оскар уже не хватало. Вот так старинный исконно шведский Эрик снова вернулся в королевский дом Швеции после четырехсотлетнего перерыва, когда Виктория, в ту пору кронпринцесса, родила в 1899 году третьего сына.
Возможно, лучше бы воздержаться от этого имени, ведь шведским королевским особам по имени Эрик жилось, как правило, не слишком благополучно. Один король Эрик, правда, угодил на стокгольмский герб, со временем даже стал улицей, ведущей с Кунгсхольма в Старый город, а еще раньше ему поклонялись как святому (Эрик Святой[156]), но официально его не канонизировали; вдобавок ему снесли голову в сече. Эрик Померанский[157] был свергнут в 1439 году и удалился на Готланд (где повелел выстроить крепость Висборг); шведские историки, как правило, писали о нем весьма зло. Про Эрика Шепелявого и Хромого[158] мы вообще говорить не будем, хватит и того, что ему выпало жить в истории с этаким прозвищем, — на самом-то деле он был король умный и разумный, только не очень сильный. Принц Эрик Биргерссон был прозван Эриком Ничтожным, принц Эрик Магнуссон умер в кандалах в Нючёпинге, принц Эрик Альбректссон после сражения при Фальчёпинге (1389) шесть лет провел в плену, а выйдя на волю, через два года скончался; и, наконец, у нас есть Эрик XIV[159], щедро одаренный, прекрасно образованный, наполовину душевнобольной, окруженный дурными советниками, низложенный и отравленный гороховым супом. После него в течение нескольких веков ни одного из королевских сыновей не нарекали именем Эрик, что вполне понятно.
