Логично было бы просить главу правительства поддержать столь нужное историко-литературное, не имеющее себе аналогов, начинание.
Прошлое в настоящем во имя будущего. И, как традиция, объединение необъединённого.
Сегодня, из другого времени, нетрудно увидеть многие давние крутые повороты, сломы судеб, несправедливости по отношению к тем или иным, входившим в литературу, писателям. И справедливости тоже. Обо всём этом важно, интересно говорить на страницах такого воспоминательного журнала. Читатели сразу появятся – ещё бы, подуют ветры разных времён. Образуются «розы ветров».
В свете таких рассуждений, здесь и сейчас не могу не заговорить об одной давней несправедливости, не сломившей, но надломившей талантливого человека и через него выявившей начало тенденции 60-х: чётко определять, кого считать носителями истины и властителями поэтических дум поколения шестидесятников, а «кто рылом не вышел». Это делалось чётко и определённо. По мере совершенствования свободомыслящей идеологии, как будто заранее продуманной где-то, кем-то, что само по себе несвобода.
Поэтому возвращаюсь к рассказу о съёмках знаменитого вечера поэзии в Политехническом, частично ставших ярким эпизодом фильма «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»). Была задумана съёмка, приглашена массовка, но слух о вечере поэзии в Политехническом разлетелся по Москве. Три дня снимали. Администрации зала пришлось вызывать конную милицию. Накал страстей в зале, видно на экране, был внушительный. Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Окуджава, Ахмадулина, Казакова. Красивые, юные, взволнованные от собственной распахнутости. От успеха.
А кто ещё участвовал? И был ли ещё кто?
Многие зрители рассказывали, что акценты трёхдневной съёмки в кино оказались смещены, что самый громкий успех выпал на долю коренастого юноши с сильным скульптурным лицом и мощным голосом. Сергей Поликарпов вышел к рампе. Начал читать:
Деревня пьёт напропалую –
Всё до последнего кола,
Как будто бы тоску былую
Россия снова обрела.
Первач течёт по трубам потным,
Стоят над банями дымки...
– Сгорайте в зелье приворотном,
скупые страдные деньки!
Зови, надсаживаясь, в поле,
Тоскуй по закромам, зерно.
Мы все досужны поневоле,
Мы все осуждены давно.
Своей бедою неизбытной –
Крестьянской жилой дармовой.
Нам и в ответе также сытно
За рослой стражною стеной...
Под Первомай, под аллилуйя
И просто, в святцы не смотря,
Россия пьёт напропалую,
Аж навзничь падает заря!..*
От такой смелости зал оторопел, и было молчание, но взорвалось оглушительными аплодисментами. Криками – «браво!». Он читал и читал. Его вызывали и вызывали. Такого успеха там не было ни у кого.
Разумеется, режиссёр фильма не мог без купюр. Его целью было показать тональность, которую несли в массы новые творцы. Разве стихи бывшего тогда студентом Литинститута Поликарпова выпадали из этой тональности? Нет. Однако он был явно, как говорят сегодня, неформат.
Публикую здесь, справедливости ради, и другие стихи Сергея Поликарпова, прочитанные тогда с непреходящим успехом.
***
Едва над входом гробовым
Вчерашнего всея владыки
Рассеется кадильниц дым
И плакальщиц замолкнут клики,
Как восприемлющие власть,
Как будто бы кутьёй медовой,
Обносят милостями всласть
Круг приживальщицкий дворцовый,
А прочим –
Вторят старый сказ,
Что бедам прошлым не вернуться...
Меняется иконостас,
А гимны прежние поются.
МАТЬ
Облетели в стылую осень
Лепестки золотые глаз.
Мама, мама...
Багрян и росен,
Август в спелых отавах увяз.
Коршун
Лисью шкуру рассвета
С лёта выстриг крылом косым.
Паутинное бабье лето
Стало вдовьим летом твоим.
Бабья доля горька, не слáдка –
Горше горькой полынь-травы.
Повязала судьба солдатку
Полушалком чёрным вдовы.
Хмарь тащила дожди по увалам
От Вершка на Волчий Посад.
За мальчонкой, сынишкой малым,
Вдвое нужен теперь догляд.
– Вот отец-то был дома кабы!..
Охи-охоньки! –
В тридцать лет
Всё сама – и мужик и баба,
Запрягаешься в каждый след.
Не хотелось с судьбой мириться,
В девках ты боевой слыла,
Поздним цветом кофта из ситца
На плечах твоих зацвела.
Слёзы девки – туман утрами.
Вдовья слёзка – с привесом пуд.
Над тобой заходил кругами
Холонящий шмелиный гуд.
Словно поздний, загустший взяток
В тех цветах
Опьянял шмелей...
Недолюбленный цвет солдаток
Вянул в лапах седых ночей.
В осень стылую облетели
Лепестки золотые глаз.
Эти руки – мои качели,
Как беспомощен я без вас!
Пахнут руки пристывшим талом,
Словно запах детства тая...
Пригляди за мальчонкой малым,
Молодая мама моя!..
ДЕТСТВО
Меня давно зовут мальчишки дядей.
А может, мне сейчас всего нужней,
Ни на кого с опаскою не глядя,
Водить на свисте в небе голубей.
А может, мне нужней, рубаху скинув,
Прямой, как гвоздь,
забить в ворота мяч
И, оседлав лихую хворостину,
По мураве витой пуститься вскачь.
И дать в галопе сердцу разгореться,
Чтоб встречный ветер память
взворошил...
Страна незабываемая, детство,
Я никогда в ней, сказочной, не жил.
Житейскими заботами навьючен,
Её прошёл я наскоро и зло.
Позёмкой переменчивой и жгучей
Следы мои на тропах замело.
Плывут в куге с забытых лодок вёсла.
На луг мальчишки выкатили мяч...
А я такой непоправимо взрослый,
Такой средь них непоправимо взрослый,
Хоть плачь...
***
У Аксиньи
Брови сини,
Словно галочье перо,
В пятистенке у Аксиньи
От тафтовых кофт пёстро.
Крутогруды, как тетёрки,
Бабы сбились в тесный клин.
Не девичник,
Не вечёрка –
Свядшей юности помин.
Хороводит над домами
Вьюга шалая с полей,
Невдовеющие дамы
Ищут вдовых королей.
Восседают посредине
Боги хмеленных сердец –
Два калеки с половиной
Да с гармошкой оголец.
«Ох, война, война, война,
