Города и возможность выбора
Макоко называют нигерийской Венецией: дома, магазины и церкви, расположенные посреди лагуны Лагос, между собой соединяются дощатыми помостами. На деревянных пирогах, курсирующих в водах между зданиями этого плотно населенного трущобного района, нет туристов и поющих гондольеров. На них возят рыбу из лагуны и доски с лесопилок, расположенных вдоль берега, товары на рынок и детей в школу.
Когда-то небольшая рыбацкая деревушка на окраине Лагоса – коммерческой столицы Нигерии, сегодня Макоко превратилась в один из самых плотно населенных районов в печально известном своей переполненностью городе. Оценки могут разниться, но большинство наблюдателей считают, что в районе, который сегодня выступает уже на полмили в воды лагуны, живет по крайней мере 100 тысяч человек. Сюда переезжают не ради вида на набережную или престижа, район считается одним из самых опасных в Лагосе. И не ради удобств – здесь нет проточной воды, и отхожие места опорожняются прямо в лагуну. Электричество подворовывают с береговых линий, его всегда не хватает, и пользоваться им опасно. Холера и другие заболевания здесь не редкость. В июле 2012 года губернатор Лагоса приказал разрушить тысячи незаконно построенных домов, несколько десятков из которых действительно снесли, лишив их владельцев крыши на головой.[240]
Люди переезжают в Макоко, потому что Лагос растет, а селиться больше негде. Около 275 тысяч людей ежегодно переезжают в Лагос, примерно столько же жило в городе в 1950 году, а по некоторым оценкам, Лагос с его населением в 7,9 миллиона сегодня уже более густонаселен, чем Лондон. Небольшие островки, на которых расположены коммерческий центр и государственные структуры, соответствуют представлениям о современном городе, а из-за жутких пробок загородное жилье не пользуется спросом. Некоторые из вновь прибывших в Макоко создают свой кусочек Лагоса буквально собственными руками. Они отвоевывают у моря сушу, поочередно засыпая слои выкопанного на свалке мусора (сходная цена около 50 центов за грузовик) и опилки с близлежащих лесопилок (они поглощают неприятный запах). Затем все это покрывают песком, на котором строят хижины из дерева и шифера.
Ситуация в Макоко отображает всемирный курс на урбанизацию. На 2008 год в городах живет большая часть населения планеты. В высокоразвитых странах (членах Организации экономического сотрудничества и развития) этот показатель составляет 77 %, в то время как в наименее развитых странах (по классификации ООН) в городах живет лишь 29 %. Это, конечно, упрощение, но экономическое развитие XIX—XX веков можно рассматривать как переход от сельского уклада, при котором население было занято в натуральном сельском хозяйстве, к городскому устройству, когда большинство, занятое на производстве и в сфере услуг, кормится трудом небольшого процента населения, по-прежнему работающего в сельском хозяйстве. По мере индустриализации развивающихся стран тенденция укрепляется и миграция из сельских районов в города постоянно растет.[241]
В 1800 году городское население Земли составляло лишь 3 %, значительная часть которого приходилась на европейские столицы – Лондон и Амстердам. Однако даже в этих странах большинство составляли сельские жители: примерно 80 % в Англии, 75 % – в Нидерландах. Столетие спустя в городах проживает уже 14 % мирового населения. А с 1950 года городское население растет гораздо более быстрыми темпами, нежели сельское. В докладе департамента ООН по экономическим и социальным вопросам «Перспективы мировой урбанизации» дается прогноз, по которому дальнейший рост городов будет сопровождаться снижением сельского населения.[242] В конечном итоге будет планета городов в окружении пахотных земель. Такой ландшафт станет характерным сначала для развитых, а потом и для развивающихся стран.
Как бы сложно ни было жителям развитых стран это понять, но Лагос со всеми его очевидными недостатками – весьма привлекательный город для нигерийцев из сельской местности. В большинстве крупных городов развивающихся стран школы и больницы гораздо лучше тех, что доступны в сельских районах. Несмотря на высокий уровень безработицы, экономических возможностей и вариантов трудоустройства в городах значительно больше, чем на селе. Но есть еще более простой повод для миграции – города манят. У городского жителя куда больше вариантов досуга: куда пойти, что делать, на что посмотреть. Легко отмахнуться от мысли о том, что люди переезжают в города, чтобы избежать скуки, как от банальной выдумки. Но это не так. Как утверждает Амартия Сен в своей основополагающей работе «Развитие как свобода», люди не просто хотят вырваться из нищеты; они хотят больше возможностей, больше свободы, больше шансов на повышение качества жизни. Города обещают такие варианты и возможности и нередко выполняют свои обещания.
Если оглянуться в далекое прошлое, гораздо сложнее понять, зачем люди переезжали в Лондон в XVI–XIX веках, когда город переживал быстрый, непрерывный рост и стал в итоге величайшим мегаполисом XIX века. Город имел ряд существенных недостатков, не последним из которых была подверженность пожарам. Великий пожар 1666 года, который оставил 200 тысяч горожан без крыши над головой, был лишь одним из целого ряда пожаров, размах которых был достаточно велик, чтобы дать им имя, отличив тем самым от рутинных возгораний, которые без конца вспыхивали в тесных рядах домов из дерева и соломы, обогревавшихся открытым очагом, в котором горел уголь или дрова. Вполне вероятно, что от Великого пожара пострадало бы еще больше лондонцев, если бы за год до того 100 тысяч человек не погибли от бубонной чумы, которая быстро распространялась по кишащему крысами городу.[243]
Ко времени диккенсовского Лондона больше, чем от пожаров, город страдал от недоразвитой системы водоснабжения. Открытые канализационные канавы, заполненные бытовыми отходами, а также навоз тысяч лошадей, используемых для личного и общественного транспорта, сливались прямо в Темзу, которая служила основным источником питьевой водой. Вспышки холеры наблюдались с 1840-х вплоть до начала 1860-х годов, а во время жаркого лета 1858-го в Лондоне стояла такая вонь, что это стало причиной нескольких парламентских рас следований. Известное историкам как Великое зловоние, это событие в конечном итоге привело к тому, что в 1860-е в Лондоне была построена система канализации.[244]
В XVIII–XIX веках люди стекались в города совсем не ради здоровья. В 1850 году ожидаемая продолжительность жизни человека, родившегося в Ливерпуле, составляла 26 лет, а в сельской местности – 57 лет.[245] Но такие города, как Лондон, притягивали людей так же, как сегодня притягивает Лагос. Там было больше экономических возможностей, особенно для безземельных бедняков, благодаря международной торговле возникали новые рабочие места. Кого-то привлекали интеллектуальные возможности, возникавшие вследствие близости к учебным заведениям и кафе, для других причиной переезда могла стать возможность познакомиться и жениться или выйти замуж за пределами закрытой сельской общины.
Одной из причин переезда в город была возможность познакомиться с людьми, которых в сельской местности вы увидеть не могли – с новыми людьми, с которыми можно торговать, вступать в брак, у которых можно учиться, с которыми можно вместе молиться Богу. Человек приходил в город, чтобы стать гражданином мира, космополитом. Неслучайно Диоген Циник отправился в Афины, чтобы поспорить с великими умами своего времени, города всегда привлекали тех, кому необходим интеллектуальный стимул. В эпоху до появления телекоммуникаций переезд в город был наилучшим решением для тех, кто хотел ознакомиться с идеями и воззрениями, радикально отличающимися от твоих собственных. Город – это мощная коммуникационная технология, в режиме реального времени обеспечивающая связь между различными лицами и группами, а также быстрое распространение новых идей и практик. Даже в век мгновенной цифровой коммуникации города по-прежнему обеспечивают постоянный контакт с незнакомым, со странным, с другим.
Понимание города как коммуникационной технологии помогает разобраться, почему Гибсон и Стивенсон решили использовать город в качестве метафоры для киберпространства. Обоих авторов интересовал интернет как возможность привносить в жизнь людей нечто странное, опасное и неожиданное (наряду с повседневным, обычным, и безопасным) в постоянной борьбе за наше внимание.
И Гибсона, и Стивенсона интересовали виртуальные пространства, места, где люди вынуждены взаимодействовать, встречаясь друг с другом на пути к одним и тем же целям. Они считали, что в киберпространстве мы будем использовать те же способы взаимодействия, что и в городах, испытывая при этом ощущение перегруженности, компрессии масштаба и постоянного давления, связанного с приемом конкурирующих за наше внимание сигналов и шумов информационного поля.
