на первом же поезде после освобождения, – на этом его кто-то позвал, и он удалился.
К этому времени заключенных начали выводить. Засовы на дверях отпирались один за другим, и очередной заключенный удалялся, чтобы предстать перед судьей. Мне все было слышно, но ничего не видно. Большинство заключенных дружелюбно болтали между собой. Напоследок какая-то женщина, по всей видимости, узнала кого-то по голосу, поскольку она окликнула двух молодых людей, изрекавших самые грубые непристойности, какие мне в жизни довелось слышать.
– Привет! Пити, это ты?
– Да. Это ты, Мэйми? – отвечал он.
– Сегодня дежурит судья Даффи, он ничего. Я уберу челку назад, и он скажет: «Ну, Мэйми, вы снова обвиняетесь в пьянстве и нарушении общественного спокойствия. Что вы на это скажете?», я скажу: «А подите вы…», и Даффи скажет: «Десять дней или десять долларов». А у меня ни гроша.
Тут все заключенные засмеялись, будто услышали забавную шутку.
Заключенные шутят
Кто-то отозвался: «Эй, Мэйми, дай мне свой адрес, я тебя навещу, как выйду». Беседа приняла очень вульгарное направление, последовал обмен адресами, новые знакомства, дружбы и обещания встретиться на рынке Джефферсона и обменяться условленными знаками, чтобы узнать друг друга. Полицейский участок – подходящее место для дурных людей, чтобы стать еще хуже.
Возвратился новый надзиратель и предложил мне полотенце на случай, если я захочу умыться и предстать перед судом, сияя чистотой. Он был очень мил и добр и к тому же заказал мне завтрак. Многие заключенные, я слышала, говорили о его доброте.
Многих пьяных пришлось будить. Одному мужчине с глубоким басом было велено смыть кровь с лица. Когда надзиратель вышел, другой заключенный посоветовал едва проснувшемуся мужчине не умываться, а предстать перед судьей как есть, в крови. Из их разговора можно было заключить, что тот мужчина семь лет прослужил барменом на Бродвее и подвергся аресту впервые в жизни. Он был пьян и вроде бы заснул на каком-то крыльце, и полицейский ударил его дубинкой так, что он потерял сознание. Он, однако, умылся, как было приказано, удалив все следы крови.
Этот бармен был весьма честным человеком по сравнению со всеми прочими в этом месте. Его расспросы и в целом неопытность и простодушие в отношении судопроизводства меня позабавили. Остальные понимали, что он новичок, и Мэйми незамедлительно сообщила ему свое имя и адрес и просила заходить. Потом она попросила в случае, если он выйдет первым, пройти мимо ее камеры или встретиться с ней на рынке Джефферсона. Наконец она велела ему слушать внимательно и, понизив голос, попросила ссудить ее деньгами. Он сразу согласился. Затем человек, назвавшийся вагоновожатым, сказал, что у него при себе всего шесть центов и, если его не освободят к десяти часам, когда он должен являться на работу, он потеряет место. Он спросил бармена, не оплатит ли тот его штраф, который должен был составить, по его расчетам, пять долларов. Бармен согласился.
– А если выйдет десять долларов, ты заплатишь? – спросил вагоновожатый, и бармен ответил, что заплатит и десять.
Предстала перед судом
Принесли мой завтрак – стейк, жареную картошку, котелок кофе, несколько булочек, сахар и соль. Официант сказал, что с меня 45 центов, я дала ему 50, он меня поблагодарил. Надзиратель предупредительно открутил газ поярче, чтобы мне было видно, и оставил меня завтракать. Прошла, казалось, целая вечность, когда наконец пришло и мне время отправляться в суд. Почти все заключенные уже туда отбыли, и я начала бояться, что обо мне забыли. Наконец появился заспанный детектив Хейс.
– Доброе утро, – сказал он, отпер дверь, и я покинула камеру, в которой провела такую долгую ночь. Мы прошли сквозь полицейский участок на улицу, сели на конку на Седьмой авеню и вскоре прибыли в суд на Джефферсон-маркет [41].
Меня поместили в большую камеру вместе с приблизительно двадцатью другими женщинами. Не могу поделиться с вами тем, что я там услышала, потому что все это было совершенно непечатно. Мужчинам, следившим за порядком, по всей видимости, доставляли удовольствие чудовищные фразы, которые отпускали в их адрес женщины-заключенные, а женщины, казалось, соревновались в сквернословии. Тем, кому не удалось позавтракать, подали кофе. Одна женщина заговорила со мной: она рассказала, что ее пьяной нашли на улице накануне ночью. Это было безыскусное, домашнее с виду создание, поэтому я спросила ее, где же она приняла свою «дозу» (такое выражение, как я успела усвоить, было здесь в ходу).
– Я цепляла незнакомцев на улицах и уговаривала их меня угостить, – отвечала она. – У меня нет ни гроша, чтобы оплатить штраф, и меня уж наверно засадят. Я вся трясусь.
Сомнительный стряпчий тут как тут
Я осталась в камере последней. Пришел детектив Хейс и сказал, что какой-то адвокат хочет меня видеть. Я прервала чтение увлекательного пассажа из истории Прадо [42], освещаемой сейчас в The World. Решетка отворилась – я миновала нескольких полицейских (которые были хорошо со мной знакомы, но в этот раз не признали) и оказалась в тихой комнате, где меня ждал тщедушный человек.
Он сказал:
– Мисс Смит, я агент адвоката Макклиланда, и поскольку дело ваше не сулит добра, я подумал, что вам может пригодиться совет. Если вы меня наймете, я сбегаю домой к мистеру Макклиланду, он живет прямо через улицу, и он придет и все уладит. Он политик и имеет влияние на всех полицейских и судей, он может вас выручить. Сходить за ним?
– Не думаю, что в этом есть надобность. Я невиновна и не боюсь, – ответила я.
– У них против вас железное дело, и женщина, у которой пропали деньги, привела двух свидетелей, готовых выступить против вас. Дайте мне десять долларов, чтобы заручиться услугами мистера Макклиланда, и он все уладит в лучшем виде.
Я ответила:
– Я подумаю об этом.
– Поздно думать. Примите мой совет. Деньги для меня не имеют значения. Не нужны мне ваши деньги. Но если вы этого не сделаете, я встану там рядом с вами и… – Я презрительно взглянула на него, и он продолжил уже без издевки: – …буду смотреть, как вас засадят и назначат залог в тысячу долларов, а потом за вас возьмется Большое Жюри. Вы об этом пожалеете.
Я вернулась в камеру, вскоре за мной пришел детектив Хейс и отвел меня к маленькому судье, чье доброе сердце всегда болит за обездоленных. Детектив начал рассказ о моих деяниях, несколько раз мне пришлось внести поправки в его показания. Затем судья Даффи велел мне поднять вуаль.
– Эта леди не похожа на воровку, – сказал он
