Но никак нельзя найти разгадки, ответа на вопрос «как быть» (в обоих смыслах – как поступить и как существовать). Тексты Чехова полны тоской по неизвестному и влекущему «настоящему решению».
«Оливьер поступил бесчеловечно, но ведь так или иначе он решил вопрос, а я вот ничего не решил и только напутал», – думает Ивашин, возвращаясь домой мимо пруда, куда якобы бросили тело таинственного бурсака, засеченного до смерти.
В первоначальном варианте рассказа еще интереснее:
«Оливьер поступил бесчеловечно, но он в тысячу раз больше похож на человека, чем я». Тоже интересно. Странный, едва прочерченный знак: оккупация – карательная экспедиция, Смердяков. Жаль, что нас Наполеон не завоевал. Натяжка? Может быть. Чехов полон недорисованных, недопроявленных знаков.
Вторая женщина, не дающая развода жена Власича, – еще одна символическая ипостась родины. Женщина, Умный и Дурак. Ротный командир и Власич. Умный попользовался и бросил. Дурак всю жизнь тянет лямку забот о ней, а она требует все больше и презирает все сильнее. Попользовался и бросил – как француз Оливьер, который хорошо попользовался арендованным имением, а потом уехал. И дело о насмерть засеченном бурсаке замяли.
8
Но рассказ «Соседи» для меня чрезвычайно интересен еще вот почему. Здесь есть открытое упоминание Достоевского. Одно из пяти-шести, если я не ошибаюсь, таких упоминаний в художественных текстах Чехова.
Помню слова – не помню чьи. Чехов уважает литературный труд своих друзей-современников, боготворит Льва Толстого – и странным образом не замечает Достоевского.
Правда, боготворит Льва Толстого он тоже весьма странным образом. У молодого Чехова есть юмористическая заметка «Литературная табель о рангах» (1886). Там писатели распределены по чинам. Я с изумлением прочел – «действительный тайный советник – вакансия. Тайный советник – Лев Толстой, Гончаров». Далее не столь интересно. Интересно, действительно ли Чехов ставил Льва Толстого и Гончарова на один уровень? Или же в сравнении с предполагаемым художественным уровнем отсутствующего «действительного тайного советника» разница между ними не столь уж велика? Кстати, в этой литературной табели о рангах отсутствует первый классный чин, самый высокий – «действительный тайный советник первого класса». Просто «действительных тайных» в российском государственном аппарате было довольно много – в иные годы до ста человек. Действительный тайный советник первого класса, канцлер Российской империи – один на всю страну (точности ради: случалось, что их было два, но это были бюрократические нестыковки, по Табели о рангах ДТС первого класса должен завершать иерархию). Возможно, впрочем, Чехов просто не знал об этой тонкости и ДТС для него – как и для всей России – был самым высоким чином. А может быть, знал, но считал, что в литературе не может быть единственного «канцлера»… Хотя «канцлером русской литературы» называли Белинского. Так или иначе, самый высокий чин в русской литературе вакантен. Когда образовалась эта вакансия? Давным-давно, в 1837 году, когда погиб Пушкин? Или, считая от времени написания заметки, совсем недавно, в 1881-м, когда умер Достоевский? Но это, наверное, мои фантазии. Насколько они реальны – можно будет судить тогда, когда мы поймем – и если мы поймем – как Чехов относился к Достоевскому. Впрочем, считается как бы общепринятым, что Чехов Достоевского не любил. Достоевский-писатель был невозможен в литературном мире Чехова, как Достоевский-человек был бы невозможен в качестве своего человека в большой благопристойной семье (об этом – в мемуарах священника Павла Флоренского «Детям моим»).
И правда, Достоевского нет – или почти совсем нет – в воспоминаниях о Чехове, в письмах Чехова (несколько упоминаний – самое интересное в письме к Шавровой – об «абсурде»), в записных книжках Чехова (по-моему, только однажды, и весьма – для меня – загадочно: «Чтобы умно поступать, одного ума мало» (Достоевский)).
9
Меж тем Достоевский был властителем дум России как раз тогда, когда Чехов начинал писать и печататься. Не заметить автора «Братьев Карамазовых» и «Дневника писателя» – это просто замечательно.
Само по себе «неупоминание» даже самого знаменитого писателя – старшего современника в собственных художественных текстах – дело скорее обычное, чем удивительное. У того же Достоевского, например, таких упоминаний совсем немного, и они играют несколько иную роль, чем у Чехова. У Достоевского это скорее фактура. У Чехова скорее смысл.
Но Чехов весьма часто упоминает писателей в своей прозе и (реже) драматургии. Пушкин, Лермонтов, Крылов, Гоголь, Толстой, Тургенев, Гончаров, Некрасов, Лесков, Добролюбов, Писарев, Михайловский и даже Козьма Прутков и вымышленный автор стишка «под дым мечтательной сигары» (а также вымышленный автор «триллеров»). Авторы античной эпохи, Шекспир, Сервантес, Лессинг, Мопассан, Бальзак и другие писатели. Больше того, писатель и журналист может быть персонажем или рассказчиком. Из писем Чехова и особенно из воспоминаний о нем ясно, что предметом его постоянных размышлений и рассуждений была и литература вообще, и тексты конкретных писателей – и классиков, и современников. От реальных Горького, Короленко, Потапенко и тьмы менее знаменитых собратьев вроде Леонтьева-Щеглова (хотя Чехов с ним активно переписывался и вроде бы относился к нему всерьез) – до символических пародийных фигур вроде декадента Урениуса-Упрудиуса и революционного поэта Вербова-Веткова (по воспоминаниям Бунина). Но о Достоевском – почти молчок.
Внимательный читатель может придраться к списку, приведенному в начале абзаца. Именно в рассказе «Соседи» упоминается не только Достоевский, а еще и Добролюбов и Писарев, а также Гоголь, плюс к тому несколько некрасовская история про Оливьера (жестокий иностранец-арендатор, издевающийся над русскими крестьянами). Плюс к тому эта история перетекает в приключенческий (масскультовый, как бы мы сейчас сказали) сюжет о загадочном бурсаке, который и крестьян волновал, и дочь Оливьера увлек, и был на самом деле «вовсе не бурсак, а инкогнито какой-нибудь». К этому надо прибавить историю первого брака Власича как явно артикулированную Чеховым пародию на достоевщину (Власич говорит: «Я горячо любил ее, как униженную и оскорбленную»). Еще можно принять предположение, что отношения Власича и Зины – это пародия на Инсарова и Елену.
Получается, что рассказ «Соседи» – это скорее рассказ о литературе, рассказ из жизни идей. Последнее отчасти верно в том смысле, что критика (Г. (Георг. Мих. Туманов?) Новое обозрение, 1892, № 2969, 13 августа) увидела во Власиче «уродливую карикатуру на идеализм 60–70-х годов».
Однако Чехов относился к литераторам-демократам с уважением. Это порядочные люди были, говорил он Бунину о Добролюбове и литераторах этого круга. Вообще его политические симпатии были на левой стороне. Упоминание Писарева и Добролюбова вполне в духе Чехова… Правда, сразу же вспоминается «История одного торгового предприятия», где человек начал с продажи книг Писарева, а закончил, говоря по-нынешнему, универмагом. Но это, собственно, не про Писарева, а о провинциальных либералах. Ибо фраза художника из «Дома с мезонином», не фраза просто, а его кредо – «нужны не школы, а университеты», – это цитата из Писарева, это именно писаревское кредо.
10
Но вернемся к упоминаниям Достоевского у Чехова. Без хронологии.
Итак, одно упоминание – истерика дяди Вани. Он кричит, что растратил жизнь неизвестно на что, а ведь из него мог бы выйти Шопенгауэр или Достоевский. Зачем Шопенгауэр? Что имеется в виду? То, что Чехов считает Достоевского скорее мыслителем, а не художником? Наверное, и это тоже. Но кроме того, Шопенгауэр и Достоевский – это властители дум. Бедный дядя Ваня жаждет славы, мощной славы проповедника, учителя жизни… (Ср. Розанов о Толстом. Россия чистой любовью полюбила Льва Толстого за «Войну и мир», говорит Розанов, но ему этого показалось мало, он захотел стать Буддой или Шопенгауэром. И стал смешон в своем проповедничестве.)
Другое упоминание Достоевского – в рассказе «Учитель словесности». Знаменитый спор о том, является ли Пушкин психологом. Знаменитый потому, что один из аргументов в этом споре стал комическим афоризмом: «Если бы Пушкин не был психологом, то ему не поставили бы в Москве памятника». Но интереснее другое. Варя Шелестова говорит Никитину: психолог – это Щедрин или Достоевский. Психолог – тот, кто описывает изгибы человеческой души, а Пушкин – это прекрасные стихи, и все. Никитин возражает: я знаю, какой вам нужно психологии! Вам нужно, чтоб кто-то пилил мне тупой пилой палец и чтобы я орал во все горло. Занятно, что в один ряд поставлены литературные и политические враги – либерал-патриофоб-сатирик Щедрин и реакционер-почвенник-патриот-моралист Достоевский. Но для Чехова оба друг друга стоят, оба специалисты по пилению пальцев и крику во все горло.
