Впрочем, есть ещё более абсурдные названия, например, те, которые соотносятся с церковными темами. Как, скажем, можно назвать водку «Богородская», если чудесно обретённой и чудотворной иконе именно Богородицы («Неупиваемая чаша») молятся об избавлении от недуга пьянства? Как можно назвать водку «Благодать», если сам этот напиток призывает на пьющего отнюдь не благодать, а нечто как раз обратное? Ну и наконец водочное название «Преображение» мог придумать только угрюмый, отягощённый злой иронией человек.
Ещё водку называют именами выдающихся исторических деятелей. «Афанасий Никитин», «Семён Дежнёв», «Ерофей Хабаров», «Иван Сусанин», «Князь Шуйский», «Барон Врангель» – это далеко не полный перечень подобных наименований. Обращение к именам – это если не безнравственный, то уж по крайней мере исторически вредный способ рекламы. Представьте сцену: приходит сын из школы, с урока, на котором узнал, как Иван Сусанин спас Россию, а отец дома квасит, и на столе у него бутылка с этикеткой «Иван Сусанин». Не придёт ли сыну в голову печальная мысль: «А теперь «Иван Сусанин» погубит нашу семью…»
А вот что пишет производитель о своей водке «Юрий Долгорукий»: «Легендарный князь, основавший Москву и заложивший крепостные стены Кремля, думал о благополучии и процветании своей страны. Об этом думаем и мы, предлагая вам эту уникальную по качеству и технологии водку».
Вы только подумайте: предлагая продукт, который может стать причиной демографической катастрофы, производитель уверяет нас, что думает о благополучии и процветании своей страны! Да будь водка хоть тысячекратна по качеству, она компотом всё равно не станет и так же будет засасывать в алкогольную бездну всё новых и новых своих подданных.
Так можно хотя бы не приравнивать себя к князю Юрию?
Были случаи, когда выпуск марки прекращали, потому что понимали, что напиток сей порочит имя! Так, в 2001 году, после канонизации Фёдора Ушакова, водка «Адмирал Ушаков» была снята с производства. И сделано это было по просьбе архиепископа Мордовского и Саранского Варсонофия и главы Республики Мордовия Николая Меркушкина.
Но если присутствие святого на бутылке бьёт по нашей вере, то присутствие прославленных генералов, князей, первопроходцев – по нашей исторической памяти.
Eсть много марок с нейтральными названиями, которые не вызывают протеста. Но задумаемся вот над чем: государство заинтересовано (по крайней мере так должно быть) в том, чтобы пьянство Россию не погубило. Сухой закон – малореальный да и бессмысленный вариант решения проблемы. А что было, если бы водку стали называть по сути, например: «Деградация», «Похмелье», «Тремор» и т.п.? Конечно, никто так называть не будет, это ведь идёт в разрез с законами любого пиара! А он, видимо, для некоторых водочных королей важнее Родины.
Но неужели нельзя хотя бы отказаться от названий, которые обманывают и унижают нас?
Николай ДЕГТЕРЁВ, пос. Шексна Вологодской обл.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 4 чел. 12345
Комментарии:
Портфель "ЛГ"
О любви к Пушкину
НАШЕ ВСЁ
Михаил ФИЛИН
И может быть – на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.
А.С. Пушкин
Старая, полувековой давности эмигрантская газета парижская «Русская мысль» начала 1960-х годов… Пожелтевшая ломкая бумага, досадные огрехи наборщиков, статьи и хроника, масса чёрных траурных рамок, ещё больше нудных рекламных объявлений… А среди обыденного, незапоминающегося – перл, мемуарный очерк Ирины Одоевцевой: рассказ о пушкинской речи и последних днях Александра Блока, о его заочной полемике с Николаем Гумилёвым; а чуть ниже воспоминание о другой кончине – Георгия Иванова. Позднее этот очерк в переработанном виде вошёл в знаменитую книгу Ирины Владимировны «На берегах Невы» и как будто потерялся в ней.
Растворилась в обилии иных дум, имён и фактов и сохранённая мемуаристкой пронзительная предсмертная мысль Блока о Пушкине, о любви к Пушкину; мысль, некогда оспоренная Гумилёвым. Тот никак не хотел согласиться с собратом по лире; ему претил блоковский тезис: «Только перед смертью можно до конца понять и оценить Пушкина. Чтобы умереть с Пушкиным».
«О любви к Пушкину» – именно так и назывался парижский очерк Ирины Одоевцевой.
Любовь к Пушкину… Слова, увы, давно истёртые, выхолощенные, разжалованные в банальность. И тот, кто попытается их реабилитировать, вернуть фразе изначальный смысл, будет вынужден, помимо прочего, задаться трудными, почти онтологическими, вопросами: какой же любовью мы любили и продолжаем любить национального гения и когда приходит к людям это чувство?
Сегодня, в начале XXI века, в эпоху кардинальных пертурбаций и исчезновения знакомых силуэтов с логотипов, эти «вопросительные крючки», вне всякого сомнения, судьбоносные.
Есть на белом свете то, что не повторяется никогда. Жизненных рандеву с Александром Сергеевичем Пушкиным, приятных и разных, мгновенных или затянувшихся, бывает множество, но настоящая встреча-любовь сиречь подлинное открытие Пушкина и растворение в нём если кому и даруется, то лишь единожды.
Эта встреча – своего рода откровение о поэте.
Фёдор Тютчев как-то назвал Пушкина «первой любовью» России. Он, несравненный певец любви поздней, прощальной, наверное, заметил, что в нашем отношении к поэту порою проглядывает нечто по-юношески чистое, нежное, хрупкое.
Впоследствии из тютчевской метафоры, как из доброго зерна, выросла обширная и разнообразная литература футурологического оптимизма. В её создании участвовали многие выдающиеся деятели. Пушкин был объявлен обязательным и влиятельным субъектом отечественной истории, истории вечно длящейся и по определению восходящей. Эта духоподъёмная, подчас очень глубокая литература, пожалуй, сводима к такой формуле: с Пушкина у сменяющихся российских поколений начинается очередной, полный трудов и свершений день; так, циклично, было и будет впредь, и у внуков вырастут свои внуки, которые тоже преклонятся перед поэтом; и простоит до скончания века сама Россия.
Но в подобную вневременную, застывшую философию можно только верить. Лишь глубокая, не допускающая сомнений (если угодно, слепая) вера позволит человеку отправлять в копилку занятных совпадений или игнорировать вовсе вереницу фактов, не укладывающихся в изложенную выше схему.
Подразумеваются, в частности, прощальные жесты наших соотечественников. На протяжении уже почти двух веков ими, жестами, спорадически декларируется, что таинство истинной встречи с Пушкиным нередко окрашено в эсхатологические тона и происходит на «закате печальном».
«Странные сближения» слов и уходов происходили ещё в пушкинскую эпоху, в пору зрелости поэта, когда он в сознании современников постепенно превращался и наконец превратился из Сверчка в «явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа» (Н.В. Гоголь). Уже в тех, отдельных и в чём-то случайных «сближениях» можно при желании разглядеть зарождение некоей центростремительной, «иррациональной» тенденции.
Так, Дмитрий Веневитинов написал послание «К Пушкину» в 1826 году, а через год его не стало.
Чудаковатый дядюшка стихотворца, Василий Львович, тоже отметился предсмертным посланием «А.С. Пушкину»:
Племянник и поэт! Позволь, чтоб дядя твой
На старости в стихах поговорил с тобой!..
Сорокавосьмилетний Николай Гнедич сочинил стихи «А.С. Пушкину, по прочтении сказки его о царе Салтане и проч.» в 1832 году, не прошло и года, как похоронили и переводчика древних.
Потом ушёл Пушкин, а всё осталось по-прежнему.
Даровитый и бесшабашный Александр Полежаев создал цикл «Венок на гроб Пушкина» в 1837 году, сам же лёг в землю в 1838-м.
Незадолго до кончины, в 1846 году, завершил свой главный труд, «Сочинения Александра Пушкина» (целых одиннадцать статей), Виссарион Белинский.
На московском пушкинском торжестве 1880 года бесчисленную публику особенно восхитили речи Фёдора Достоевского, Ивана Тургенева и Александра Островского; все указанные ораторы тогда уже стояли на пороге вечности. Помянем заодно и престарелого графа Владимира Сологуба, чьи юбилейные стихи «На памятник Пушкину» датируются тем же 1880 годом, а земные дни завершились в 1882-м.
