Идут по Якиманке странные и необычные люди, которые народ не меньше, чем все мы, обычные и не очень странные. Стайка мальчиков и девочек несет таблички на палочках, и на табличках стоит «+1». Вот так они видят мир и себя в нем, и это ничуть не хуже, чем ясные лозунги Рыжкова или четкие директивы Навального. Идут другие, которые написали на транспаранте одну простую вещь, в которой не меньше правды, чем в любом другом лозунге: «Мы не такие, как все!» Шагает общество молодых людей — я не знаю, может быть, это новые философы или новые лингвисты — и несет огромный фиолетовый плакат, на изготовление которого они, очевидно, потратили немало времени, полотна и краски, и на нем написано со всей ясностью: «Ты — тоже квир!» А коротко стриженного молодого человека с непокрытой головой — я не знаю, может быть, у них в Сибири при минус двадцати не принято носить шапки — переполняет чувство благодарности, что следует из его самодельного плаката, который он поворачивает и так, и эдак, чтобы побольше людей увидело его: «Москва, спасибо за сопротивление питерско-гебистской гопоте! Сибирь смотрит на вас и гордится!»
В этих митингах и маршах открывается жизнь, пласт за пластом. Но помимо всем известной отваги Удальцова, хрипнущего на митинге, и витальной силы националистов, скандирующих на марше свое резкое: «Хватит кормить Кавказ!», тут можно открыть для себя насмешку и иронию безымянных горожан, которые с серьезными лицами ходят по Болотной с плакатами «Хватит кормить меня! Хватит кормить себя!». Тут можно увидеть два мира лицом к лицу в сценах, словно вынутых из настоящей русской книжки и перенесенных сюда, в этот заснеженный сквер у белой замерзшей реки, набережные вдоль которой полны черным зимним людом. Вот стоит дама в богатой шубе до пят, — пардон, не разбираюсь в мехах, не могу сказать, соболь это или норка, — дама с холеным нечеловеческим лицом, состоящим из пятнадцати подтяжек и выражения высокомерия — и строго выговаривает двум скромным женщинам из ногинских дольщиц, держащим плакат-растяжку со словами о бездомных: «Ну какие же вы бездомные! Вы не бездомные, вы обманутые, вам так и надо было писать, это разное!»
Политики о себе, конечно, скажут сами, а я в этом тексте обойдусь без них и постараюсь вместить в него как можно больше людей. Я вот еще вмещу сюда звезду марша, веселого человека, водрузившего себе на голову вполне приличных размеров башню танка, назвавшего себя «эко-био-нано-танк-купе» и ходившего с плакатом на груди «Танки мрази не боятся!». А были еще двое, они несли плакат со словами, в которых была огромная правда жизни, хотя я и не понимал, при чем здесь Путин, выборы, политика и т. д. и т. п. На плакате у них стояло: «Сон алкоголика тревожен и недолог!» — и я, хоть и не алкоголик, но о многом задумывался. А еще один человек нарядился на марш со всем вкусом крестьянина девятнадцатого века, носящего красную шапочку с красным же платком, красную байковую жилетку, обметанную коричневой лентой, и маленькие, исключительно изящные валеночки, расшитые красным узором. Этот франт ходил меж людьми с чуть сонным и чуть вялым выражением на бледном и капризном лице и грозно, как Илья Муромец, предупреждал кого надо своим плакатом, хотя сам был явно сложения не богатырского, но это все равно: «Вова, я уже слез с печи!»
А вокруг дамы в соболях — или это все-таки норка? — и вокруг ироничных горожан, и между вполне себе свирепых националистов, и между игривых сетевых хомячков, и партийных функционеров, и либеральных посетителей того, что на одном форуме названо «митингами, дринками и тусовками», тихими кругами бродила худая пожилая женщина в ветхом пальто с широкими лацканами, цвета смородинного киселя, с голодным лицом и странными, обращенными в себя, уже уплывающими куда-то глазами, в которых отчаяние уже начинало сменяться безумием, и держала у груди самодельный плакатик, на котором была ее такая трудная, такая тяжелая мысль, нашедшая для себя такие короткие и такие ужасные слова: «Я Родина. Помогите!»
Черный воздух, белый снег
5 марта 2012 у оппозиции первые признаки усталости. Что делать дальше? Отчаянная попытка Удальцова
У входа на Пушкинскую площадь, сразу за рамками металлоискателей, стоят парень и девушка с огромными букетами белых гвоздик. Они раздают цветы направо и налево. Я встречаюсь с парнем глазами, и он протягивает мне гвоздику: «Возьмите и вы тоже!» Некоторое время я двигаюсь в плотной толпе с цветком в руке, но он мне мешает записывать в блокнот, и тогда я передариваю его девушке, которая сияет так, как будто у нее сегодня праздник.
Народу меньше, чем на предыдущих митингах и маршах, но и площадь меньше. Толпа плотная, проталкиваться трудно. Рыжков со сцены спрашивает, пробуя микрофон: «У Александра Сергеевича слышно?» — «Слышно!» — радостно отвечает сразу пара сотен голосов. Митинг начинается и продолжается речами, которые повторяют те, что уже были сказаны на Болотной, на Сахарова и снова на Болотной; и на прежние слова люди с прежним упорным энтузиазмом кричат: «Да!» и «Мы придем!», но уже что-то новое и что-то тревожное витает в воздухе ранней весны, в быстро темнеющем небе, в атмосфере этого старомосковского места, помнящего Достоевского, Есенина и первых диссидентов.
Большая часть ораторов движется по привычному желобку привычных слов и кличей, но трое улавливают весну в еще холодном воздухе и новый неясный горизонт в движении сотен тысяч людей. На заднике небольшой сцены ярко и празднично сияют слова «За честные выборы!», но выборы прошли, а дальше что? Митрохин говорит о том, что надо дать себе отчет: выборы проиграны (по площади идет недовольный гул, и он поправляется: «выборы в нечестных условиях») — и нужно начинать новое движение к новым целям. Навальный говорит, как всегда, с угрозой: завтра мы развернем огромную пропагандистскую машину, которая достанет каждого жителя маленького городка, и через полгода каждый житель России будет знать… Тут он перечисляет всем известные фамилии, а также нефть, газ и прочие сокровища страны. Удальцов, выходящий к микрофону уже во тьме вечера, и вовсе выбрасывает к чертовой матери дальние планы, умные стратегии, замысловатые витийства и красивые кличи: «Мне надоело это… сегодня придем, завтра уйдем… Я вам говорю, сегодня я отсюда, с площади, никуда не уйду. Я тут останусь! Кто со мной, присоединяйтесь!»
Диспозиция митинга такова: плотная двадцатитысячная масса людей начинается от ступеней кинотеатра «Россия» и продолжается до Тверской. Безумного разноцветья флагов, которое было на Якиманке, нет, флаги «Яблока», ПАРНАСа, «Левого фронта» веют у сцены, и среди них затесался один имперский. Разделения на идеологии и убеждения нет, это общество в миниатюре, а вернее, активное его меньшинство, вышедшее прокладывать путь. Масса людей бродит, передвигается, иногда слушает ораторов, иногда скандирует и кричит, иногда вступает с ораторами в диалог. Когда Рыжков в очередной раз спрашивает со сцены, придут ли люди на марш 10 марта и будут ли приходит еще и еще, парень рядом со мной отвечает ему не без раздражения, как на вопрос дурацкий и докучливый: «Да придем! будем приходить! как на работу!» Все смеются.
Отдельных групп две. Слева, у «Известий», занимая всю проезжую часть, поднимая на тонких древках свои яркие флаги, стоят пираты. Председатель партии Рассудов механическим жестом, не поднимая головы, раздает листовки. На тротуаре Тверской, под взглядом Пушкина, воздев над головами черный флаг со словами «Свобода или смерть» и красно-черные флаги, спаянной группой стоят анархисты. Почти все они подняли шарфы до глаз, а некоторые в марлевых масках. И они кричат в сто своих молодых и отчаянных глоток, забивая микрофоны сцены. Когда выступает Навальный, они кричат: «Навальный, закрой рот!» Когда Чирикова со сцены объявляет в пароксизме страсти: «Путин — вор!», дружный хор уличных сорвиголов выстреливает в ответ яростное и язвительное: «Путин — краб!»
Проведя на Болотной, Сахарова и Якиманке много часов, исходив все закоулки митингов, я повидал такое разнообразие фигур и лиц, что на данный момент являюсь крупным коллекционером городских русских типов. Но и повидав так много, я тут, на Пушкинской, открываю для себя новые лица и выражения.
Лазает по размолотому тысячами ног снегу боковых газонов подтянутый человек с мрачным лицом и лыжной палкой в руке. На верхнем конце лыжной палки скромно повязана георгиевская ленточка. Стоит в аллее грузный пожилой человек с мудрым лицом, в расстегнутой куртке. Видно, что он оделся торжественно, как на защиту диссертации или на юбилей: пиджак, белоснежная рубашка, галстук. Он держит деревяшку с картонкой, на которой его строгое послание миру: «Нет гражданской войне!» А девушка в длинном пальто в двух поднятых вверх руках держит лист бумаги, на котором написано фломастером: «Нам нужна стабильность в наших, а не в ваших кошельках!»
