– В природе так называемых властных элит. Для финансовых и сырьевых баронов нет моральных границ: подумаешь, национализм, фашизм!.. Главное – норма прибыли. И они диктуют политику. Вице-премьер США Байден заинтересован в украинских газопроводах и сланцевом газе. И вот он едет на Украину собирать кабинет министров, даёт кадровые рекомендации и требует усилить военный нажим на Новороссию. Это и есть экономическая сцепка фашизма и капитала.
– Ещё год назад такая мысль показалась бы, мягко говоря, странной...
– А в этом году она стала очевидной.
– И всё-таки не оставляют сомнения: не преувеличиваете ли вы? Не бросаетесь ли в крайность?
– Теперь все политики как на ладони. Вопрос только в том, куда эта ситуация толкнёт обывателя – влево или вправо. К отказу от либеральной системы ценностей или к принятию вместе с ней и фашистской. Трансгуманизм, ювенальную юстицию уже легализовали, теперь осталось взять фашизм под зонтик политкорректности.
– Что же теперь делать либеральной интеллигенции?
– Знаете, я бы такой термин уже не употреблял. Он себя изжил. Теперь либо «либеральная», либо «интеллигенция». Одно из двух. Либеральный истеблишмент перешёл красную черту. И если вы считаете себя интеллигентом, то не можете быть либералом.
– Но либерализм начинался с гуманистических философских трактатов, с Джона Локка, Иммануила Канта[?] Опять же – не впадаете ли вы в крайность?
– Видите ли, книжный либерализм и либерализм практический, а точнее, военно-экономический – мягко говоря, не одно и то же. Призывы вернуться к либеральным истокам бессмысленны, как нашёптывания гадалки. Это отговорки с целью сохранить сакральность самой идеи – и не более. Нельзя никуда вернуться, проехали мы эту станцию.
– А те, кто в России воспевает киевскую власть, закрывая глаза на её «подвиги», они – кто?
– Они и есть реальные либералы, а не книжные. Кризис на Украине вызван активностью глобальных экономических игроков. Их они объективно и поддерживают. Но, слава богу, у нас подавляющее большинство с ними не согласно. У нас большинство – «закрымские». Это признание в любви к соотечественникам. Они поддержали не Путина, а действия Путина по освобождению Крыма. Они голосуют не за кого-то, а за что-то. Это и есть признак зрелого гражданского общества.
– Как вы охарактеризуете нынешнюю идеологию России?
– Она отсутствует. И это закреплено 13-й статьёй Конституции РФ. Хотя не иметь ясной идеологии – значит проиграть. Идеологический курс надо срочно выправлять. Любой раскол будет незамедлительно использован.
– Кем?
– Теми, кому мы мешаем, как мешают нынешним украинским властям жители Донецка и Луганска. Мы для них тоже отбросы истории, генетический мусор.
– Что же нам делать?
– Быть русскими. А это означает: совершать поступки, которые это доказывают. Вступаться за своих. Как заступаться – вопрос тактики. Мне кажется, что в истории с Украиной и жёстких экономических мер хватило бы, чтобы всё расставить по местам.
Книгу Александра Щипкова "Традиционализм, либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики" вы можете найти в магазинах "Москва" и "Фаланстер".
Теги: Александр Щипков , Традиционализм , либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики
Фото: РИА "Новости"
Несколько лет подряд трижды в неделю я прохожу по Большой Дмитровке и Столешникову переулку. Мимо ярко освещённых витрин, в которых выставлены меха, часы и сумки, драгоценности. Десять лет назад я перевела книжку об адской, нечеловеческой жизни людей, которые всё это производят, продают и рекламируют. И потому я знаю, что всё это очень дорого стоит.
И, быть может, эта мысль и другие, не помогающие любознательности мысли застят мои глаза, но очень, очень редко я вижу покупателей за этими яркими окнами. Не то чтобы действительно покупающих. Но даже просто зашедших. Я их почти никогда не вижу. Но магазины есть. И есть в них продавщицы - общим счётом от одной до трёх. И непременно есть охранник. И товар, который очень дорого стоит, всегда есть тоже.
Я привыкла относиться к этому снисходительно и с юмором. Специально приучала себя: это явление, схожее с природным: оно просто есть. Да ведь, кроме того, есть и комиссионки дизайнерских вещей – люксовые, элитные комиссионки. Значит – покупают.
Но иногда я вижу нечто, взламывающее мою систему обороны. Так, однажды я увидела объявление человека, продающего подержанный "Бугатти Вейрон". Подержанный «Бугатти Вейрон» стоил семьдесят два миллиона рублей. 72 000 000 рублей. Даже помимо своей воли я пересчитала эти деньги в стоимости трёхкомнатной квартиры моих родителей. У меня получилось полсотни трёхкомнатных квартир моих родителей. Я пересчитала их в стоимости однокомнатной квартиры в Москве, на которую можно всю жизнь работать без заметного успеха. У меня получилось очень много однокомнатных квартир в Москве. Я переводила эту сумму в бюджеты социальных проектов и газетных приложений. Я поймала себя на том, что даже не чувствую зависти – потому что не понимаю, кому вообще может быть нужен подержанный «Бугатти Вейрон». Само существование предложения купить подержанный «Бугатти Вейрон» за 72 000 000 рублей кажется оскорбительным для здравого смысла. Драгоценные украшения или предметы искусства могут переходить из рук в руки веками, но никому в голову не придёт назвать их «подержанными»[?]
Поэтому вместо зависти я думала о том, сколько времени могла бы существовать на 72 миллиона рублей сельская школа – из тех, что массово закрывались начиная с 2001 года. Тогда же в России была введена плоская шкала подоходного налога, не зависящая от величины дохода. И то и другое было сделано, разумеется, для большей эффективности: сельские школы закрывались, потому что финансирование предполагалось подушевым: сколько душ – столько для них и денег. Мало душ – мало денег. Одна душа – практически вовсе ничего. Ну а одинаковый налог для богатых и бедных нужен потому, что в противном случае богатые не захотят и не будут платить. Так за богатыми было признано право на саботаж законодательства: они могут не заплатить, а государство не может заставить. Их негромкий, но внятный аргумент сочтён убедительным. Напротив, сельская школа будет законопослушной всегда – а если не будет, у неё можно что-нибудь отобрать.
Если смотреть под определённым углом, более десяти лет власть России исповедовала принцип равенства: от всех доходов – одинаковую долю, финансирование бюджетных организмов – подушевое. Конечно, не тех, что имеют отношение к жизнеобеспечению самой власти – там правила иные. Были у государства и деньги, но, как заметил один из самых богатых (и притом равнодушных к роскоши) людей на планете Уоррен Баффет: «Если у вас есть только 5 долларов до конца недели, скорее всего, вы разумно распорядитесь этой суммой, потратив её на то, что вам действительно нужно. А если у вас есть 100 долларов на этот же срок, ваши решения относительно покупок на 5 долларов уже не так важны, ведь у вас есть ещё 95 долларов. Люди не склонны так же рационально распоряжаться увеличенным денежным потоком, как если бы это были их последние 5 долларов».
Положим, если дело в недостаточной рациональности – беда поправима. Надо читать книжки Баффета и понемногу учиться разумному самоограничению. «По возможности жить проще». «Носить вещи, в которых комфортно, и не гоняться за брендами». Но при российском небрежении производством баффеты немного имели бы шансов, недаром сам патриарх инвестирования в Россию денег не вкладывает: спекуляции ему не интересны. Что если никакие внешние обстоятельства не принуждают душу к самоограничению? Для человека неверующего выражение «После нас – хоть потоп» не лишено известной рациональности. Людовик XV плохо позаботился о сыне, но как раз эту ошибку сегодняшние богачи научились не делать: их дети в иных краях, где потоп отсрочивается более умело.
Преследуя вроде бы цели организационной уравниловки, наша страна пришла к тому, что десять процентов наиболее обеспеченных россиян в восемнадцать раз богаче десяти процентов наименее обеспеченных; при этом всего 110 российских миллиардеров владеют тридцатью пятью процентами национального благосостояния. Весь XIX век русская классика занималась тем, что растолковывала: такое расслоение опасно, узкое сосредоточение богатства неприлично. Толстой исходил из невозможности поверить, что душа человека, владеющего богатством, в виду окружающей нищеты и краха может быть спокойна. Достоевский полагал, что Раскольников, убив старуху-процентщицу, содрогнётся и бросит деньги на дорогу. Ну а если не содрогнётся и не бросит? И будет спокойно владеть богатством и помнить, что он прав и никому не должен – уж этой-то стране точно?
