Однако, в стороне от официальных учреждений, развилась другая школа, которую называют ревизионистской, довольно разнородная по своему составу. Ее общая черта, как мне кажется, заключается в подчеркивании того факта, что представление о нацистской Германии, которое мы имеем, частично восходит по прямой линии к военной пропаганде союзников, пропаганде, которая обращалась с истиной не более бережно, чем пропаганда врагов, против которых союзники сражались. Никто не отрицает, что такая пропаганда существовала и что она могла заключать в себе ложь. "Свободный мир" приучил нас в связи со своими империалистическими войнами к очень эффективным кампаниям по отравлению мозгов: война в Алжире, операции ЦРУ, Индокитай — примеры можно умножать до бесконечности. Каждый это знает, но, может быть, не осознает, что эффект пропаганды никогда полностью не рассеивается после вызвавшего ее события. Я тоже долго пропагандировал идею, что война в Алжире унесла миллион человеческих жизней, пока недавно мои более осведомленные друзья не рассказали мне, что согласно более серьезным исследованиям реальная цифра составляет от трети до половины той, в которую я добросовестно верил, поддавшись алжирской пропаганде. Что же касается нацистской Германии, то никто, похоже, не ставит перед собой задачу, четко разграничить, где пропаганда, выдумки свидетелей и официальные измышления, а где начинается область доказуемых фактов. После Первой мировой войны такая работа была проделана, и она может послужить образцом.
Здесь не место подробно обсуждать эту тему. Я не специалист по истории Германии, но проблема заключается в том, что данное направление не признано, и пресса стремится его уничтожить. Дело Фориссона это своего рода прорыв ревизионистской школы, тем более внезапный и неожиданный, что ей долго мешали. Нужно ее немного знать, чтобы понять, за что ее критикует историк Ф. Дельпеш:
"Все "ревизионисты" пользуются старым полемическим методом, эффективность которого известна — гиперкритическим. Его суть заключается в том, что в огромной литературе, неизбежно весьма неравной по уровню, посвященной нацистским преследованиям, выискиваются ошибки и преувеличения, которые берутся на заметку и постоянно подчеркиваются, чтобы бросить тень подозрения на все в целом".
"Давно ли прошло золотое время, когда историки отвергали гиперкритицизм и считали правдивым или весьма вероятным любой факт, засвидетельствованный двумя независимыми и хорошо информированными источниками, оставляя за собой право на дальнейшую проверку? Они охотно принимали возражения при том условии, что они разумны и основаны на серьезных аргументах. Но кампания, которая пытается поставить под сомнение реальность холокоста, это не тот случай. Трудно отвечать гиперкритикам, потому что есть риск утонуть в деталях и потерять из вида целое".
Можно, в принципе возразить, что понятие "гиперкритицизм" используется редко, потому что оно шатко и где-то противоречиво. Словарь Робера дает такое определение гиперкритицизма: "Мелочная критика, систематическая постановка под сомнение". В этом нет ничего достойного порицания. В этом смысле Декарт был гиперкритиком. Если же нам хотят сказать, что критика больше не критика, а сомнение не сомнение, потому что отрицание очевидного это не сомнение, а уверенность, тогда слово теряет смысл.
Забавно видеть, как историкам приписывается наивный образ журналистской деонтологии с этой историей о двух независимых источниках. Никто так не работает. Есть хорошие и плохие источники, хитрость заключается в том, чтобы их правильно оценить, потому что никогда нельзя быть вполне уверенным, что два источника не зависят друг от друга. Но оценим, прежде всего, "право на дальнейшую проверку". Дальнейшую — после чего? Не открывается ли здесь дверь для постановки под сомнение, если проверка задерживается или становится невозможной? Отметим также "желательность возражений, основанных на серьезных аргументах". Историк, желающий рассеять все сомнения, должен доказать, что аргументы Фориссона несерьезны, что они не выдерживают критики. Вместо этого говорится тоном окончательного приговора: "Это не тот случай", да еще с добавлением, что есть риск "утонуть в деталях". Тогда очень многих историков нужно прогнать с работы, потому что они слишком копаются в деталях. Гиперкритицизм оказывается очень ценным: он спасает рыбу от тех, кто мешает ей утонуть.
Самое невероятное для тех, кто занимается этим вопросом, это — при обилии фактов и обобщенности их представления — узость источников, словно кто-то хочет удалить множество свидетелей, которые сами не видели, но слышали от других. Поражает, что основную часть доказательств составляют признания начальников немецких лагерей перед трибуналами союзников. Представим себе на момент положение этих побежденных, судьба которых находится в руках их тюремщиков. Правда и ложь для них — лишь элементы тактики выживания, так что нельзя в их заявлениях принимать все за чистую монету. Но что оставить, а что отбросить? Нет исчерпывающих описаний всех процессов над нацистскими главарями в Германии, Польше, СССР, Франции и т. д. Не все могут работать в архивах, но в каждом может проснуться критический дух при чтении признаний Гесса, одного из комендантов Освенцима, со всеми их нестыковками и странностями, если учитывать при этом, что все это писалось в тюрьме, с помощью польского следователя, до суда и с перспективой виселицы в конце туннеля. Вот маленькое упражнение в критике источников, доступное для всех и весьма полезное для здоровья.
Другие документы исходят от свидетелей, невольных или случайных. Наиболее известны среди них Герштейн, Кремер, Ньисли и др. Я не буду вдаваться в эту тему, скажу только, что эти показания изобилуют странностями, что хорошо известно тем авторам, которые основывают на них свои тезисы, и что объяснения, которые даются этим странностям, на мой взгляд, спорны, если бы только можно было вступить в такой спор. Но он не состоялся.
Новые элементы документального характера редки. Однако, как и предвидел американский ревизионистский автор А. Р. Бутс ("Мистификация ХХ века", Хисторикл Ревью Пресс, Саутхэм, 1976), американские разведслужбы хранили в своих архивах аэрофотоснимки, сделанные в 1944 году с небольшой высоты над комплексом построек в Освенциме. Аналитики из ЦРУ опубликовали ряд этих снимков для сравнения с историографическими данными, представленными польскими следственными комиссиями. Эти снимки датированы 4 апреля, 26 июня, 26 июля и 25 сентября, т. е. тем периодом, когда, по Л. Полякову (цит. соч. стр. 304), кремация осуществлялась с наибольшей интенсивностью, по 12–15 тысяч трупов в день в мае-июне и даже 22000, по свидетельству д-ра Робера Леви ("Страсбургские свидетельства", Париж, 1947, стр. 433). На этот источник ссылается Поляков. На той же странице своей книги Поляков говорит, что, согласно польским источникам, пропускная способность крематориев составляла 12000 в день, и цитирует Гесса, который называет максимальную пропускную способность 4000. И никакого комментария по поводу полного несовпадения всех этих цифр — пусть читатель сам разбирается). Фотоснимки показывают, что окрестности крематориев пустынны. Никакой толпы, никакого видимого оживления, вообще никакой активности. На одном снимке видна группа заключенных у поезда, но далеко от крематориев. К этому приложен текст: "Хотя выжившие вспоминают, что дым и пламя непрерывно вырывались из труб крематориев и были видны за километры вокруг, фотографии, которые мы исследовали, не дают никаких положительных доказательств" (Дино Бруджиони и Роберт Пуарье. Новое посещение мест Холокоста. Ретроспективный анализ комплекса Освенцим-Бжезинка. ЦРУ, Вашингтон, 1979, с. 11). Два аналитика, которые имели в руках польский текст, разумеется, ни минуты ни думали о том, чтобы поставить что-нибудь под сомнение. Они просто сопоставляли с фотоснимками ту информацию, которую имели, но любопытно, что эти снимки не дают ничего. Самое большее, что можно сказать, это то, что они не подтверждают написанное об использовании крематориев. Не будучи маньяком гиперкритицизма, могу лишь пожелать, чтобы эти противоречия не остались без внимания.
Если одни думают, что могут довольствоваться имеющимися данными, то другие убеждены, что предстоит еще многое открыть. Газета "Ле Монд" сообщила, что президент Картер назначил специальную комиссию "для сбора документов о геноциде евреев во время Второй мировой войны" во главе с Эли Визелем (бывшим заключенным Освенцима), которая послала делегацию из 44 своих членов в Польшу, СССР и Израиль, и что в Москве они встречались с бывшим советским прокурором на Нюрнбергском процессе, а ныне Генеральным прокурором СССР. "По словам Эли Визеля, их встреча с Генеральным прокурором Р. Руденко представляла наибольший интерес с учетом целей данного визита. В Советском Союзе имеются самые богатые архивы по лагерям уничтожения, так как именно советские войска освобождали Освенцим, Треблинку, Майданек и т. д. До сих пор западные исследователи не имели к ним доступа. В результате этой встречи члены американской комиссии надеются, что Советский союз откроет свои архивы" (Ле Монд, 8 августа 19179). Мы тоже на это надеемся.
