29
и поэтому она может рассматриваться в качестве не более чем некоторой разновидности экзотического или причудливого поворота в эволюции европейской мысли и, по сути, не имеет отношения к проблемам, которые составляли на тот момент главные темы западной философии. Она (метафизика Шопенгауэра) должна рассматриваться, в самом деле, как пример вторжения чужеродного элемента в присущий нам интеллектуальный мир. И так к ней и следует относиться.
Таким образом, выше приведены три мнения, все они - хотя и по-разному пытаются создать впечатление, что, какой бы интерес и привлекательность ни имели работы Шопенгауэра в различных контекстах и с разных точек зрения, с философской точки зрения они не имеют реальной ценности. Это впечатление может быть усилено тем фактом, что его имя, хотя и не очень явно, связывают с такими именами его современников или тех, кто жил примерно в то время, как Байрон, Леопарди и Ницше. Их имена вызывают эмоциональные ассоциации и символизируют романтические настроения и отношения, в которых "воображение" или "инстинкт", может показаться, по сути, преобладают над интеллектуальными и разумными сторонами нашей природы.
Однако предполагать, что эти понятия, о которых говорит Шопенгауэр, лишены всякого основания, было бы ошибкой. В самом деле, было бы удивительно, если бы они не имели абсолютно никакой связи с истиной. Но распространенные взгляды на философов прошлого дурно известны своей ненадежностью, особенно когда речь идет о мыслителе, чьи идеи когда-то привлекали большое внимание, а потом были забыты. В таких случаях почти неизбежно вокруг его имени возникали легенды. И это именно тот случай, когда взгляды, изложенные выше, в большой степени основаны на значительных ошибках, ложных конструкциях и неверных интерпретациях, часть из которых можно легко объяснить.
30
В первую очередь, ошибочно рассматривать Шопенгауэра как второстепенную фигуру, испытывающую лишь поверхностный интерес к проблемам, которые всегда (в той или иной мере) привлекали европейских философов. Правда и то, что его работы значительно отличаются по стилю, ибо он прилагал все силы, чтобы не перегружать их неуклюжими специальными выражениями и терминами. В этом отношении его работы сильно контрастируют с его немецкими современниками Шеллингом и Фихте, например. Но это не является свидетельством того, что труды Шопенгауэра поверхностны или недостаточно серьезны. То, что он сам говорил по этому поводу, возможно, заслуживает цитирования.
"Истинный философ, - писал он, - на самом деле всегда и всеми силами стремится к легкости и ясности и будет стараться походить на швейцарское озеро - которое в своем спокойствии способно объединить большую глубину с кристальной прозрачностью, ту самую глубину, которая очевидна, благодаря чистоте, - а не на мутный стремительный горный поток. "Ясность является очевидным признаком истинного философа", - как писал Вовенарг. Псевдофилософы, напротив, используют слова не для того, чтобы в действительности скрыть свои мысли, как считал Талейран, но скорее чтобы скрыть их отсутствие и возложить ответственность за непонимание их систем на своих читателей, которое в реальности проистекает из их собственной неясности мысли. Это объясняет, почему у некоторых писателей, например у Шеллинга, поучительный тон так часто переходит в упрек, и зачастую читатель уже заранее соглашается с идеей, с ужасом предчувствуя свою неспособность понять ее" (ЧК, 3).
31
То, что Шопенгауэр стал широко известен благодаря эссе, собранным в "Parerga und Paralipomena", сыграло для него не совсем положительную роль. Избранные очерки, которые приобрели такую большую популярность в Великобритании, когда были переведены и изданы под такими заглавиями, как, например, "Житейская мудрость" и "Афоризмы и максимы", не дали правильного представления ни о глубине шопенгауэрового знания истории философии, ни об уровне развития его идей в результате размышлений о проблемах, которые были в центре внимания предыдущих философских исследований и дискуссий. В действительности далеко от истины было то, что он не способен был почувствовать силу и провоцирующий характер таких вопросов, потому что его подлинные интересы и таланты, по необоснованным утверждениям, лежали в иной сфере.
Напротив, его собственную систему можно понять только в свете свойственного ему очень глубокого понимания некоторых проблем, лежащих в основе теорий его великих европейских предшественников. И в этой же самой связи следует отметить, что, несмотря на то что он, бесспорно, был знаком с индийской философской мыслью и изо всех сил старался подчеркнуть аналогию между некоторыми своими заключениями и определенными базовыми понятиями индуизма, он в то же время заявлял, что пришел к своим результатам совершенно независимо и не имел ни малейшего намерения создать что-то вроде теоретической основы для брахманизма или буддизма. Такой подход был бы, в самом деле, строго неправомерен в соответствии с принципами, провозглашенными им самим, одним из которых является неправильное понимание того, что, как он полагал, религия и философия играют разные роли.
32
Однако что необходимо сказать о других, кратко упомянутых выше нападках на Шопенгауэра, о приписывании ему таких идей, как культ силы, иррационализм и тому подобных? Что касается первого, можно сразу сказать, что обвинение Шопенгауэра в том, что его работы включают доктрины, превозносящие "волю к власти", является чрезвычайно странным, хотя бы потому, что Шопенгауэр нигде даже не упоминает о таком понятии как реально существующем, не говоря уж о том, чтобы дать ему свое благословение. Само понятие воли, безусловно, является неотъемлемой частью его философской системы, и (как мы увидим) трудности возникают, когда делаются попытки точно объяснить, что подразумевает Шопенгауэр под словом "воля". Но, несмотря на то что Шопенгауэр, "как признано", рассматривал то, что он называл "волей", как "слепое влечение" - слепую наступательную силу, он никогда не говорил о ней как о стремлении к власти, и убеждение, что именно это стремление он действительно имел в виду, по-видимому, частично происходит из-за ошибочного приписывания ему идей, которые в действительности принадлежат Ницше, писавшему, что "сама жизнь является "Волей к власти", и рассматривавшему психологию как "морфологию" "воли к власти" [1]. Также справедливо заметить, что Ницше в значительной степени прославлял силу и власть, как таковые, и заклеймил некоторые основы морали (например, христианскую этику) как "рабскую мораль". Но следует помнить, что Ницше, хотя изначально и черпал вдохновение у Шопенгауэра, в своих поздних работах
1 Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Гл. 1.
33
показал себя одним из самых ярых критиков последнего, в особенности это касается шопенгауэровской доктрины воли. Далее, Шопенгауэр далеко не всегда соглашался с некоторыми понятиями Основного Закона, о котором он говорил; как раз наоборот, все его заключения и выводы указывают на то, что он мыслил абсолютно в противоположном направлении. Также очевидно, что он не был (в отличие от Ницше) врагом общепринятых моральных устоев.
Обвинение в иррационализме опровергнуть труднее частично потому, что само понятие "вера в разум" расплывчато и неоднозначно, а частично потому, что употребление термина "разум" самим Шопенгауэром не всегда ясно очерчено. Но здесь опять следует указать на некоторые отличительные особенности философии Шопенгауэра.
С одной стороны, Шопенгауэр, как большинство философов и моралистов, несомненно, придерживался взгляда, что человеческие действия не подчиняются указаниям свободного и руководящего "интеллекта", способного формировать характер и контролировать поведение в соответствии с принципами, которые после беспристрастной и рациональной оценки можно рассматривать как те единственные принципы, которым необходимо следовать. Шопенгауэр отрицал то общее представление о человеческой природе и этической ответственности, которое лежит в основе этой идеи. С другой стороны, у него совершенно иная позиция, чем у тех, кого называли "иррационалистами" и кто утверждал, что инстинктивное и импульсивное поведение, как таковое, имеет главенствующее значение и что, принимая решение, что делать, человек должен всегда подчиняться первым порывам, зову "крови", а не обращать внимание на веление "разума". Последнее, безусловно, не является позицией, которая может быть приписана Шопенгауэру. К тому же это никоим образом не следует из его общего анализа человеческих мотиваций и его понимания роли интеллекта и разума человека в связи с его поведением.
34
Понятие "вера в разум", скорее всего, имеет совершенно другое значение. Например, оно может относиться к убеждению в том, что возможно прийти к фундаментальным истинам относительно Вселенной и места человека в ней путем дедуктивного вывода из самоочевидных априорных предпосылок. Шопенгауэр рассматривал некоторые подобные предположения как лежащие в основе всей так называемой рационалистической метафизики XVII столетия и полностью отвергал эти воззрения. Но делал он это заключение на основании, которое казалось ему "рациональным" в самом строгом смысле слова, а именно - привлекая неопровержимую философскую аргументацию, уделяя должное внимание условиям, которые управляют всеми обоснованными и здравыми размышлениями и рассуждениями. Он утверждал, что возможно показать, что было ложного в тех или подобных им представлениях, и, более того, продемонстрировать, что на самом деле существуют определенные установленные границы области, в пределах которой проведение философского исследования вполне правомерно, а задаваемые вопросы значимы и плодотворны.
