II
Разумеется, тщетность антропологических изысканий могла бы оставаться личным делом этой дисциплины. Строго говоря, все ее провалы никому не могут причинить ущерба, так как не оказывают никакого влияния на процессы познания мира. Конечно, густота лобкового волоса монголоидов — это очень важный вопрос, но, стиснув зубы, можно обойтись и без его решения.
Если бы дело ограничивалось этой и подобными задачами, то никто не тревожил бы антропологию в ее дальнем чуланчике.
Но!
На свою беду именно она оказалась изучательницей такой воспаленной темы, как эволюция человека. В середине XIX века Дарвин, Гексли и Геккель указали на крайне «низкое биологическое происхождение» homo. Более того, они завещали потомкам разгадать природу и смысл трансмутаций этого животного. «Потомком» вызвалась быть антропология. Ей очень хотелось стать востребованной и важной наукой. Но за 150 лет она, разумеется, не смогла разобраться в причинах превращения животного homo хотя бы в искусствоведа.
Впрочем, надо отдать должное антропологам. С технической частью работы они справились: выкопали, помыли и красиво разложили наборы камешков и косточек. С помощью таких инсталляций удалось вчерне обозначить те изменения, которые произошли с телом животного homo за несколько миллионов лет.
Но, как выяснилось, к загадке человека и происхождению его свойств все это не имеет ни малейшего отношения. Косточки, разумеется, не объясняют причин эволюционной карьеры homo, не расшифровывают причин ее странной этапности и не дают представления о мотивации, которая вынуждала это животное меняться.
Иными словами, мы видим полное фиаско. Все вопросы так и остались без ответов. И нет надежд, что ответы появятся.
Как же столь важная материя оказалась в ведении столь маломощной дисциплины?
Ответ прост. Реальной науке в вопросе эволюции человека пока делать нечего. Но не по причине того, что предмет изучения не интересен. А лишь потому, что не с чем работать. Отсутствуют проверяемые факты, которые можно было бы сложить в самоподдерживающуюся систему. В ту самую, что порождает крупнокалиберные догадки, а затем и открытия.
Пример такого сложения мы видим в физике, химии, физиологии, биологии. В антропологии этого не случилось. По многим причинам.
В это сложно поверить, но среди авторов антропогенеза нет и не было никого равновесного Планку, Борну, Фейнману, Галилею или Павлову. За все время своего существования эта дисциплина не породила ни одного великого или хотя бы громкого научного имени. Интеллектуальная элита человечества никогда не занималась темой развития человека.
Этот важнейший вопрос был отдан на откуп набору «мутных дедушек», никому не известных за пределами круга интересантов. Вот уже 150 лет эти середнячки списывают друг у друга домыслы о животном, которое каким-то волшебным образом допрогрессировалось до ипотеки и презервативов.
Это отсутствие «имен» удивительно. Ведь разгадка эволюции homo сулила и сулит грандиозные лавры. По идее, на этом вопросе должна была сфокусироваться вся интеллектуальная мощь Европы. Но… даже самые хищные и честолюбивые интеллектуалы в него никогда и не заглядывали. Только по одной причине. Там «и не пахло наживой». Нет фактов — нет и науки, а следовательно, нет настоящей славы или большого золота.
Впрочем, там, где нет науки, как правило, укореняются и расцветают весьма забавные домыслы. Что, собственно, и произошло.
Вспомним «теорию первобытного общества», которая в том или ином виде господствует в палеоантропологии. Она мимикрирует, меняет имена, мастерит «обвесы» из передовой фразеологии, но ее суть остается неизменной. Что же это за теория? Изложим ее кратко и без церемоний.
Это красивая повесть о целеустремленном питекантропе, который мечтал стать человеком. Ради этого он самосовершенствовался и таинственным образом передавал свой опыт следующим поколениям. При отсутствии письменности это было трудновато, но питекантроп справился. Через пару миллионов лет ему наконец удалось вырастить свой мозг до нужных размеров. Мозг стал вполне пригоден для изобретения трусов и нагана. Но наш питекантроп продолжал скромничать и довольствовался ролью стайного животного, шнырявшего в поисках падали. Ничтожество своего положения он компенсировал философствованиями у костра, а также отчаянным промискуитетом и каннибализмом. Вероятно, ему это казалось очень романтичным. Периодически наш герой обколачивал камни и прятал свои поделки в разных местах. Так он провел еще миллион лет, но вдруг вспомнил о своей старой, почти позабытой мечте. И тут же изменился: прикрыл гениталии и перестал есть родственников. Именно эту загадочную метаморфозу и назвали «неолитической революцией». А она уже вывела человека на финишную прямую к фараонам, моцартам и электрическим стульям. Мечта наконец сбылась.
Разумеется, столь откровенная белиберда должна иметь и очень забавные корни.
Поищем. И легко обнаружим эти корни в «пещерных» развлекательных романах начала ХХ века Ж. Рони «Борьба за огонь», «Пещерный лев» и «Вамирэх»; в повестях Д’Эрвильи и Клода Сенака. Там в пещерах рыдают красотки, а герои машут дубинами и всячески поощряют инструментально-социальный прогресс.
Очевидно, что именно дубина Вамирэха указала антропологии вектор развития. Та послушалась и покорно пошла в указанном направлении. Напомним, что с интеллектуалами в этой дисциплине всегда было плохо. Критически осмыслить навязанную культурой фальшь и восстать против нее было некому. В результате этого печального стечения обстоятельств труды столпов антропологии — Вейнертов-Алексеевых-Зубовых-Гюнтеров-Нестурхов, etc., по сути, являются озанудленным пересказом беллетристики Д’Эрвильи и Рони-старшего. И ничем больше.
Как мог случиться такой конфуз? Очень просто. Трагикомедия «малого знания» началась в конце XIX века, когда ученые господа-антропологи Циммерман, Вайц, Клаач, Ранке, etc. разродились первыми исследованиями филогенеза homo. Им удалось собрать практически все глупости и небылицы о «допотопных обитателях планеты» и изложить их с академическим пафосом.
Публикации этих трудов вдохновили беллетристов на создание уже литературных образов пещерных людей. Естественно, «первобытные» романы писались по лекалам любовно-героических драм. Не трудно заметить, что все «вамирэхи» и «гаммлы» — это стандартные типажи бульварного жанра начала ХХ века. Они мыслят, действуют и страдают по его законам. Конечно, они одеты в шкуры, озарены кострами и могут погрызть кость. Но на переносицах этих питекантропов заметны следы пенсне.
«Пещерная» тема оказалась победоносной и быстро захватила книжный рынок и массмедиа. Романтический дикарь Вамирэх зарычал со всех газетных полос и обложек. Разумеется, тут же подсуетились живописцы и скульпторы. В нагнетании фальши художникам удалось перещеголять даже литераторов. Вернисажи заполнились «храбрецами каменного века». Кисти и резцы Кунерта, Февра, Кремье и иже с ними быстро сформировали нужную эстетику, а та легко породила стереотип «героя-охотника» и древнего прогрессиста. Стереотип стал массовым и легко закрепился: отважный мечтатель с дубиной вполне отвечал самым строгим требованиям к «прадедушке». Такого предка иметь было не стыдно, он не разрушал нарциссический миф культуры, а даже добавлял в него пикантности.
Юная и еще очень тщедушная антропология не смогла устоять против многоопытного монстра культуры и «легла под него». Иными словами, культура здесь опять нокаутировала науку, навязав ей абсолютно ложный образ древнего человека.
Под влияние культурного стереотипа, разумеется, подпало следующее поколение антропологов. (Напомню, что Резерфордов и Гейзенбергов среди них не было.) Оно принялось обслуживать стереотип — и «собака закусила свой хвост». Началось вечное вращение антропогенеза вокруг вымысла бульварных романистов. Круг замкнулся. Как следствие, возникла «теория первобытного общества», сделанная не из фактов, а из мнений и выдумок. Именно по этой причине «малое знание» и не способно ответить ни на один вопрос, включая тот, что рассматривается нами.
Разумеется, винить тут некого, мы видим несчастный случай. Но вся эта глупейшая история сохраняет свое влияние по настоящее время. Бедного Вамирэха продолжают доить в надежде на то, что из него наконец закапает научная истина.
Конечно, никто не посягает на священное право оставаться дураком. Но пусть антропологи сами таращатся в свой подойник. Как знать, может быть, произойдет чудо: он наполнится константами, а Нобелевский комитет признает антропологию наукой.
Впрочем, в том, что она ею пока не является, тоже есть свои преимущества. Мы получаем право «гулять по буфету, ни в чем себе не отказывая». Где нет констант, не может быть и ошибок.
