Почти все социал-демократы осознавали разрыв между реальным, реформистским движением рабочего класса и социалистической целью. Бернштейн заявлял, что было необходимо адаптироваться раз и навсегда, ясно и прямо, не лицемерно (как большинство социалистов) путём революционных заявлений, чтобы утаить компромиссы. [18] В то же время, стало всё более проблематичным определять и классифицировать пролетариат. Эта проблема стала настолько острой, что в начале века почти все революционеры пытались определить пролетариат через сознание: Люксембург, Паннекук напрямую, Ленин, Троцкий косвенно через партию и т.д. Российская революция лишь увеличила срочность определения пролетарского класса; таков контекст попыток Корша и особенно Лукача в «Истории и классовом сознании». Позже Бордига считал, что класс следует определять в терминах способа производства, который он выстраивает. Так, он может быть классом для себя только с того момента, когда его действия движутся к этой цели, только в той степени, в какой он осознаёт свою программу (описывающую этот способ производства). Для Бордиги он существует, если существует партия, потому что программу может осуществить только партия. «Нам всё ещё нужен объект, партия, для того, чтобы представить себе коммунистическое общество». [19] Но в той мере, в какой мужчины и женщины способны двигаться к коммунизму сами по себе, как это наблюдается среди современной молодёжи, становится очевидно, что этот объект, партия, не нужен.
В общем, для адвокатов партии, так же как и советов, проблема действия во многом сводится к поиску прямых или косвенных средств сделать пролетариат восприимчивым к собственному сознанию — поскольку согласно этому взгляду пролетариат является собой только через самосознание.
4. Коммунизм
Революционный реформизм — проект создания социализма на основе капитализма и в продолжение капиталистического способа производства — пришёл в упадок между 1913-м и 1945-м. Этот период стал концом иллюзии: иллюзии о том, что можно управлять развитием производительных сил в направлении отличном от того, в котором они развиваются в реальности. Мы можем согласиться с взглядом Маркса, что после 1848-го коммунизм был возможен именно потому, что прорыв капиталистического способа производства разрушил все социальные и естественные барьеры, благодаря чему стало возможным свободное развитие. Но менталитет, представления людей были таковыми, что они не могли ни представить себе, ни воспринять подобное будущее. Они слишком зависели от тысячелетнего движения стоимости, или были слишком ослаблены ограничениями извратившихся останков своих старых общин, для того, чтобы выйти на новый путь к иной общности. Даже Маркс и Энгельс в конечном итоге рассматривали капитализм как необходимый момент и считали, что все люди на земле неминуемо пройдут через него. Только бунты русских народников и их желание избежать капиталистического пути, заставили Маркса осознать свою ошибку. Но этого осознания было недостаточно. С середины 19-го века, при помощи оправдания, предоставленного марксистской теорией (теорией пролетариата), всё человечество начало свои странствия: оно начало развивать производительные силы.
Если мы больше не можем принимать теоретический анализ Маркса о роли производительных сил, мы, тем не менее, можем согласиться с ним обходным путём. Капитал порабощает человечество во имя самого человечества, потому что он антропоморфизируется. Это не что иное, как царство смерти. Над людьми довлеет их прошлое бытие, в то время как они созерцают его. Это процесс, который постоянно возобновляется с самого начала. Капитал проникает в мысль, сознание и уничтожает человека, воспроизводившегося в течение веков классовых обществ. Утрата человеком субстанции — это утрата своего прошлого бытия, выкачанного из него капиталом. Поскольку этот процесс уже почти завершён, капитал переходит теперь от атаки на прошлое измерение человечества к атаке на его будущее измерение: теперь он должен завладеть воображением. Человек лишён всего и сводится к чисто биологическому измерению. Феномен возвращается к своим корням. Иными словами, развитие производительных сил кажется необходимым для разрушения старых схем, образов мысли, архаичных представлений, ограничивавших человека (это разрушение анализируется сейчас философами вроде Фуко). Человек, чьё биологическое существование находится под угрозой, начинает восставать против капитала. Именно на этой точке всё может быть вновь экспроприировано обобщённым созиданием. Но это становление не является простым, однолинейным. Капитал всё ещё может извлекать выгоду из созидательности человека, возрождаясь и получая новую субстанцию через грабёж человеческого воображения. Значение и глубину борьбы можно понять перед лицом альтернативы: коммунизм или уничтожение человеческого вида. И нельзя забывать, что если во время странствий различные революционные движения искали выхода и различные возможности были блокированы; теперь они могут проявиться. [20]
Нам надо прекратить наши странствия и уничтожить репрессивное сознание, препятствующее появлению коммунизма. Для этого нам нужно перестать воспринимать коммунизм, как продолжение капиталистического способа производства и перестать считать, что достаточно подавить меновую стоимость и дать одержать триумф потребительной стоимости. Эта дихотомия больше ничего не значит. Потребительная стоимость привязана к стоимости, даже если она обращается вокруг принципа полезности вместо продуктивности; будучи основанной на прямом господстве над человеком, она неотделима от частной собственности.
Коммунизм — это не новый способ производства [21]; это утверждение новой общности. Это вопрос бытия, жизни, хотя бы, потому что происходит фундаментальное смещение: от генерируемой энергии к живому существу, производящему её. До сих пор мужчины и женщины отчуждались этим производством. Они не добьются господства над производством, но создадут новые отношения между собой, которые предопределят совершенно иную деятельность.
Не является коммунизм и новым обществом. [22] Общество появляется из покорения одних этнических групп другими или из формирования классов. Общество — это сеть социальных отношений, которые быстро становятся деспотическими посредниками. Человек в обществе — это человек порабощённый обществом.
Коммунизм кладёт конец кастам, классам и разделению труда (к которому было привито движение стоимости, в свою очередь оживляющее и стимулирующее это разделение). Коммунизм — это в первую очередь союз. Это не господство над природой, а согласие с ней, а отсюда её возрождение: человек обращается с природой уже не как с объектом для своего развития, как с полезной вещью, но как с субъектом (не в философском смысле) неотделимого от него, хотя бы, потому что природа находится в нём. Натурализация человека и гуманизация природы (Маркс) реализуется; диалектики субъекта и объекта больше нет.
За этим следует уничтожение урбанизации и формирование множества коммун, распространяющихся по всей Земле. Это подразумевает упразднение монокультуры, ещё одной формы разделения труда, и полное преобразование транспортной системы: транспортировка сильно уменьшится. Только коммунальный (коммунитарный) образ жизни может позволить человеку управлять своим воспроизводством, ограничить (безумный сегодня) рост населения, не обращаясь к достойным презрения методам (вроде уничтожения мужчин и женщин).
Господство одной группы над другой, классовое общество, берёт истоки в седентаризации человека. Мы всё ещё живём с мифами, порождёнными во времена этого оседания в том или ином уголке нашей матери Земли: с мифами Родины, чужестранца; с мифами, ограничивающими видение мира, калечащими нас. Очевидно, что реакцией не может быть возвращение к кочевничеству того типа, который практиковали наши предки, собиратели. Мужчины и женщины приобретут новый образ бытия по ту сторону кочевничества и оседлости. Оседлая жизнь вкупе с отсутствием телесной активности стали главной причиной почти всех соматических и психологических заболеваний современного человека. Активная и непривязанная к одному месту жизнь излечит эти проблемы без медицины или психиатрии.
Переход к коммунизму подразумевает преобразование техники. Технология не нейтральна; её определяет способ производства. На Западе, более чем где-либо, различные способы производства в возрастающей мере отделяли человека от технологии, которая изначально была лишь человеческой модальностью. Призыв к удобной технологии — это призыв к технологии, которая станет опять же продлением человека, а не автономной вещью на службе у угнетателя. [23]
Людей при коммунизме нельзя определять как просто пользователей; это был бы коммунизм в виде земного рая, в котором люди бы владели всем, что есть с такой непосредственностью, что человек не отличался бы от природы (человек, как сказал Гегель в данном контексте, был бы животным). Люди являются создателями, производителями, пользователями. Весь процесс реконструируется на более высоком уровне и для каждого индивида. В отношениях между индивидами, другой больше не рассматривается с точки зрения пользы; поведение в терминах пользы прекращается. Мужской и женский пол достигают примирения, сохраняя свои различия; они утрачивают различия и жёсткие противостояния, ставшие плодом тысячелетий их антагонизма.
