писал сатирический поэт тех дней Саша Черный. Герой гриновского рассказа, умерший "из-за юбки", представлялся старомодным и смешным не только обитателям улицы Пса. Тогда еще начинающий автор, из-за лютой нужды нередко печатавшийся в изданиях бульварного пошиба вроде какого-нибудь "Аргуса" или "Синего журнала", Грин умел оберегать свои рассказы от тлетворной "моды". Он через всю свою трудную жизнь пронес целомудренное отношение к женщине, благоговейное удивление перед силой любви. Но не той любви, гибельной, погребальной, мистической, перед которой склонялся Э. По, утверждавший, что "смерть прекрасной женщины есть, бесспорно, самый поэтический в мире сюжет"... А любви живой, земной, полной поэтического очарования и... чертовского упрямства. Даже в воздушной, сказочной "бегущей по волнам" Фрези Грант - ив той, по убеждению писателя, "сидел женский черт". Иной раз, как в "Происшествии в улице Пса", он коварен и жесток. Но чаще всего у Грина это добрый "черт", спасительный, вселяющий в душу мужество, дающий радость. Если отыскивать причины, почему ко всему гриновскому так увлеченно тянется наша молодежь, одной из первых причин будет та, что Грин писал о любви, о любви романтической, чистой и верной, перед которой распахнута юная душа. Подвиг во имя любви! Разве не о нем мечтает каждый, кому семнадцать? Стоит сравнить любой из светлых, жизнеутверждающих рассказов Грина о любви, написанных им еще в дореволюционную пору, скажем, "Позорный столб" (1911) или "Сто верст по реке" (1916), с любой из "страшных новелл" американского романтика, чтобы стало совершенно очевидно, что романтика у них разная и они сходны между собой, как лед и пламень. "Пред Гением Судьбы пора смириться, сор", - наставляет "безумный Эдгар" поэта в блоковском стихотворении. Смирение от безнадежности, упоение страданием, покорность перед неотвратимостью Рока владеют смятенными душами фантастических персонажей Э. По. На кого же из них хоть сколько-нибудь похожи Тинг и Ассунта, упоенные "грозной радостью" бытия? Или бесстрашные в своей любви Гоан и Дэзи ("Позорный столб")? Или Нок и Гелли, нашедшие друг друга вопреки роковым обстоятельствам ("Сто верст по реке")? Отличительной чертой гриновских героев является не смирение, а, наоборот, непокорность перед коварной судьбой. Они не верят в Гений Судьбы, они смеются над ним и ломают судьбу по-своему. Литературный путь Грина не был обкатанным и гладким. Среди его произведений есть вещи разного художественного достоинства. Встречаются и такие, что писались под влиянием Э. По, кумира гриновской юности. Но по основному содержанию их творчества, эмоциональному воздействию на души читателей Грин и Э. По - писатели полярно противоположные. Примечательна одна из рецензий в журнале "Русское богатство", который редактировал Короленко. Она начинается словами, обычными для тогдашних оценок гриновского творчества: "По первому впечатлению рассказ г. Александра Грина легко принять за рассказ Эдгара По. Так же, как По, Грин охотно дает своим рассказам особую ирреальную обстановку, вне времени и пространства, сочиняя необычные вненациональные собственные имена; так же, как у По, эта мистическая атмосфера замысла соединяется здесь с отчетливой и скрупулезной реальностью описаний предметного мира..." А заканчивается эта рецензия выводом неожиданным и точным: "Грин - незаурядная фигура в нашей беллетристике; то, что он мало оценен, коренится в известной степени в его недостатках, но гораздо более значительную роль здесь играют его достоинства... Грин все-таки не подражатель Эдгара По, не усвоитель трафарета, даже не стилизатор; он самостоятелен более, чем многие пишущие заурядные реалистические рассказы, литературные источники которых лишь более расплывчаты и потому менее очевидны... Грин был бы Грином, если бы и не было Эдгара По". Уже тогда это было ясно людям, судящим о вещах не по первому впечатлению. Нет, Грин не пересадочное, не экзотическое растение на ниве российской словесности, произрастающее где-то на ее обочине. И если уж искать истоки его творческой манеры, его удивительного умения вторгать фантастическое в реальное, то они в народных сказках, и у Гоголя, в его "Носе" или "Портрете", и у Достоевского, и в прекрасных повестях и рассказах русского фантаста Н. П. Вагнера (1829-1907), писавшего под сказочным псевдонимом Кот Мурлыка. Его книжки хорошо знал Грин с детства. Иные из гриновских новелл вызывают в памяти "Господина из Сан-Франциско" И. Бунина, "Листригонов" А. Куприна... Нет, Грин не иноземный цветок, не пересадочное растение, он "свой" на многоцветной ниве русской литературы, он вырос как художник на ее почве, там глубокие корни его своеобычной манеры. Творчество Грина в его лучших образцах не выбивается из традиций русской литературы - ее высокого гуманизма, ее демократических идеалов, ее светлой веры в Человека, чье имя звучит гордо. То, что эта неизбывная мечта о гордом человеке бьется в книгах Грина неприкрыто, обнаженно, яростно, может быть, и делает его одним из самых оригинальных писателей. Литературные друзья Грина вспоминают, что он несколько раз пытался написать книгу о Летающем Человеке и считал, что ничего необыкновенного в таком сюжете нет. "- Человек будет летать сам, без машины", - уверял он. Однако этого мало. Он вполне убежденно доказывал, что человек уже летал когда-то, в незапамятные времена, была когда-то такая способность у человека. Но по неизвестным пока нам причинам способность эта угасла, атрофировалась, и человек "приземлился". Но это не навсегда! Ведь осталась все же смутная память о тех крылатых временах - сны! Ведь во сне человек летает. И он обязательно отыщет, разгадает этот затерянный в тысячелетиях секрет, вернет свою былую способность: человек будет летать! Былинные богатыри, сказочные великаны не были для Грина только красочным вымыслом, порождением народной фантазии. Он доказывал, что жили на земле великаны и они даже оставили после себя материальные памятники, долмены, загадочные сооружения из гигантских камней на берегах Балтийского моря. И этот секрет тоже раскроет человек, и будут снова жить на земле великаны. Конечно, при желании эти мечты можно назвать наивной фантазией. Только то была фантазия художника. Грин написал свою книгу о Летающем Человеке, писал он и о великанах, поднимающих горы ("Гатт, Витт и Редотт"). Наивность, обнаженность фантастической выдумки, которая приобретала в его книгах черты реальности, чуть не бытовой повседневности (Летающий Человек в романе "Блистающий мир" становится цирковым артистом!) - не в этом ли одна из тайн чудодейственной гриновской манеры, которая так крепко и непосредственно захватывает читателей, особенно юных читателей?
3
Книги Грина уже давно любят и ценят в одинаковой мере и читатели и писатели. В начале 1933 года, вскоре после смерти автора "Алых парусов", Александр Фадеев и Юрий Либединский написали в издательство "Советская литература": "Обращаемся в издательство с предложением издать избранные произведения покойного Александра Степановича Грина. Несомненно, что А. С. Грин является одним из оригинальнейших писателей в русской литературе. Многие книги его, отличающиеся совершенством формы и столь редким у нас авантюрным сюжетом, любимы молодежью..." Это предложение поддержали своими краткими отзывами о Грине десять писателей: Николай Асеев, Эдуард Багрицкий, Всеволод Иванов, Валентин Катаев, Леонид Леонов, Александр Малышкин, Николай Огнев, Юрий Олеша, Михаил Светлов, Лидия Сейфуллина. Как удивительно едины в оценке творчества Грина эти разные писатели! Казалось бы, что общего между бытовыми повестями Лидии Сейфуллиной и "Бегущей по волнам" или "Алыми парусами" А. Грина, между "земной", наиреальнейшей Виринеей и аллегорической Ассоль? Но Л. Сейфуллина видела это общее, видела в Грине что-то свое, нужное ей, нужное читателям. Отстаивая произведения Грина, писатели заботились "о сохранении лица эпохи и ее литературы". Грина не вынешь из эпохи, не вынешь его из литературы первого революционного десятилетия, романтический герой которого выходил на арену истории, говоря словами поэта Николая Тихонова:
Праздничный, веселый, бесноватый С марсианской жаждою творить...
Творчество Грина - черточка лица эпохи, частица ее литературы, притом частица особенная, единственная. В чем же эта единственность, которую отмечают в своих отзывах писатели, в чем своеобычность Грина, одного из любимых авторов юношества не только в нашей стране, но и за ее рубежами? Гриновские произведения переводятся на иностранные языки, их читают во многих странах. Уже говорилось, что Грина потрясала чеховская повесть "Моя жизнь", ему казалось, будто он полностью читает о Вятке, городе его безотрадного детства и отрочества, читает о своей жизни, о себе. Те же чувства, ту же дрожь самопознания должен был испытывать Грин, перечитывая всем нам любовно памятный маленький рассказ Чехова "Мальчики". В худеньком смуглом гимназисте, избравшем себе грозное имя "Монтигомо Ястребиный Коготь" и грезящем о дальних путешествиях в те таинственные страны, где сражаются с тиграми и добывают золото, "поступают в морские разбойники и в конце концов женятся на красавицах", Грин должен был узнавать самого себя. Тем более, что, словно чудом каким, совпадали кое-какие биографические и даже портретные детали... "Чечевицын был такого же возраста и роста, как Володя, - читаем мы в рассказе у Чехова, - но не так пухл и бел, а худ, смугл, покрыт веснушками... если б на нем не было гимназической куртки, то по наружности его можно было бы принять за кухаркина сына. Он был угрюм, все время молчал и ни разу не улыбнулся..." Право же, этот чеховский портрет упрямца-мечтателя мало чем отличается от автопортрета, нарисованного Грином в его "Автобиографической повести". Мы не знаем, остался ли чеховский упрямец тем же пылким фантазером и романтиком или его "среда заела" и он забыл о своём побеге в пампасы, забыл отважного Монтигомо Ястребиного Когтя, вождя непобедимых, - но его "двойник" Александр Грин (и на склоне лет твердивший, что "детское живет в человеке до седых волос") на всю жизнь сохранил в своей душе дерзкие мальчишеские мечты о дальних странствиях, о бесстрашных мореплавателях, чьи сердца открыты для славных и добрых дел, о гордых красавицах из рыбачьих поселков, озаренных солнцем океана. Грин перенес их, эти всегда живые, никогда не стареющие мальчишеские мечты о подвигах и героях, в свои произведения. Он изобразил в своих книгах страну юношеской фантазии, тот особый мир, о котором справедливо сказано, что это
