Екатерина Дмитриева - Александр I, Мария Павловна, Елизавета Алексеевна: Переписка из трех углов (1804–1826). Дневник [Марии Павловны] 1805–1808 годов

Слегка в ином регистре она описывает свои впечатления брату: «Что касается моей жалкой персоны, новости о которой Вы желаете знать, любезный мой Братец, то в этом знаменитом граде я живу тихо, издалека восхищаясь Эрудитами, Учеными, Людьми образованными; я слушаю их с большим удовольствием, но всегда с закрытым ртом, поскольку наряду с даром красноречия, которым одарили меня Небеса и которое могло бы привлечь их внимание, им Небеса сообщили чудный дар вызывать у меня мурашки, так что мое восхищение перед ними остается исключительно безмолвным».

Вместе с тем она и сожалеет, что не видит философов в герцогском замке так часто, как ей хотелось бы. Матери, императрице Марии Федоровне, она пишет: «Поверите ли, милая Маменька, что этих троих 3/4 времени совершенно не видно, они либо болеют, либо каждый из них сидит у себя дома»[38]. То же и брату, Константину: «Вы говорите мне о немецких Афинах, приезжайте же сюда и Вы станете их Алкивиадом; здесь живут очень спокойно, даже ученые, которых не видно три четверти времени, поскольку они погружены в свою эрудицию» (письмо от 25 декабря / 6 января 1805 г., с. 362 наст. изд)

Впрочем, общение с «капитальными головами» далось ей все же легче, чем она ожидала: месяц спустя после приезда в Веймар в письме Марии Федоровне она с некоторым облегчением признается: «Ученые не ввергли меня в столь сильное смущение, которого я опасалась, и когда говоришь с ними, они соблаговоляют спускаться со своих высот, чтобы вставать на один уровень с простыми смертными»[39]. О том же, почти слово в слово, она пишет и Александру (письмо от 12/24 декабря 1804 г.).

Пожалуй, легче всего Марии Павловне дались отношения с «папой Виландом», как она сразу же начинает называть великого автора «Оберона», позволяя себе, впрочем, над ним и подшучивать: «Сегодня утром Галль будет читать нам свою последнюю лекцию; ‹…› он нашел голову Виланда прекрасной; несколько дней назад этот почтенный старец вошел в комнату, в которой мы все находились перед чтением лекции; обычно он (то есть Виланд) носит на голове черную бархатную шапочку, но в этот день он покрасил волосы и потому был без нее; Галль воспользовался случаем, чтобы заставить всех восхищаться красотой формы этой головы, а Виланд в это время строил из себя скромника, смиренника, застенчивого, словно женщина, красотой которой восхищаются. Вы даже не можете представить себе, дорогая Маменька, как на все это было смешно смотреть»[40].

Однако подобное слегка ироничное отношение скоро перерастает в самую нежную, почти дочернюю к нему привязанность и высокое уважение к человеческим достоинствам Виланда, а – позднее – и в признание его поэзии, к которой поначалу она относилась прохладно.

А между тем именно Виланд с самого начала проявил к юной русской принцессе неподдельный интерес, который не иссякал у него до последних дней. В определенном смысле его пристрастие к Марии Павловне и обилие стихов, ей посвященных, несколько даже повредило в последние годы жизни его литературной репутации. Так, еще в честь ее прибытия в Веймар в 1804 г. он написал «Маленькое приветственное стихотворение» («Die kleine Anrede»), которое должна была прочесть принцессе маленькая девочка, не называя при этом имени автора. И, как сообщала Луиза фон Геххаузен Карлу Августу Беттигеру (письмо от 14 ноября 1804 г.), Мария Павловна показалась весьма растроганной и, не ведая, кто автор сего приветствия, обняла девочку и расцеловала. Следующее стихотворение во славу Марии Павловны было написано в 1806 г. и носило весьма характерное название «Любезная дарительница добра» («Freundliche Geberin alles Guten»). В 1807 г. Виланд посылает Марии Павловне в Шлезвиг, в ситуации весьма щекотливой, о которой уже говорилось выше (наследная герцогиня Саксен-Веймар-Эйзенах бежит в это время из Веймара, спасаясь от французов), стихотворение «Напрасно снова светит солнце» («Vergebens wendet sich die Sonne wieder») со следующими строками: «O Allgeliebte, kehre, kehre wieder, Entziehe deinem treuen Volk nicht länger Den Segen Deiner Gegenwart!» («О, всеми Возлюбленная, вернись, вернись, Не лишай более твой верный народ благословения твоего присутствия»). В феврале 1810 г. ко дню рождения Марии Павловны он делает ей сюрприз, анонимно публикуя как летучий листок стихотворение «Пророческий голос Мерлина из гробницы в лесу Бросселанд 16 февраля 1786 г. Ее императорскому Высочеству, сиятельной великой княгине Марии Павловне, в замужестве наследной герцогине Саксен-Веймар, нижайше поднесено 16 февраля 1810 г. к Ее ногам» («Merlins weissagende Stimme aus seiner Gruft im Walde Brosseland am 16. Februar 1786. Ihro Kais. Hoheit der durchlauchtigsten Frau Großf. Maria Pawlowna, vermählten Erbprinzessin von S.W. am 16. Febr. 1810 untertänigst zu Füßen gelegt»), в котором рассказывается, как 16 февраля 1786 г. на брегах Невы впервые увидело свет божественное дитя («Am Tage, den wir heute jubelnd feiеrn, / Erblickt am Newastrom ein Götterkind / Zum ersten Mal das Licht…»).

Сложнее обстояло дело с отношением Марии Павловны к прозаику Виланду, произведения которого она могла бы прочесть еще в Петербурге, однако не прочла. Дело в том, что в начале XIX в. Виланд пользовался особой популярностью в среде франкмасонов, к ним принадлежала и Мария Федоровна. Поэтому в ее библиотеке были все изданные его сочинения[41] (в отличие от других веймарских классиков, чьи сочинения она имела лишь выборочно). И потому, когда дочь оказалась в Веймаре в самой непосредственной близости от любимого писателя, Мария Федоровна постоянно просила ее присылать новые произведения Виланда, восхищаясь его слогом и мыслями, свидетельствующими, как она писала, о «глубоком знании скрытых уголков человеческого сердца», и даже с несвойственной ей наивностью спрашивала, проявлял ли со своей стороны Виланд к ней самой интерес. Но даже и когда под давлением матери Мария Павловна начинает читать Виланда (перед тем, как по ее просьбе послать ей «Глицериона»), она все же предпочитает ему гетевского «Вертера», в чем честно признается: «Вы хотели, дорогая Маменька, получить “Глицериона”, я тороплюсь Вам его послать. Сама же я чтение не закончила, потому что мне дали почитать “Вертера”. Я нахожу, дорогая Маменька, что проза Виланда утомительна из-за длины его предложений. Я еще не прочла “Глицериона”» (письмо от 1 марта 1805 г.).

Позже, в 1806 г., когда Мария Павловна услышала, как Виланд сам читает свои сказки, она высказалась о нем уже с большим воодушевлением: «Я была с супругом на ужине у Герцогини-матери, Виланд читал там одну из своих сказок, которая называется “Философская молитва” (“Philosophisches Gebet”); она очаровательна и доставила мне большое удовольствие» (письмо от 6 апреля 1806 г.).

В том же году она еще будет сокрушаться, как плохо поставили в Веймаре виландова «Оберона»: «Мой дядя Фердинанд помнит, как во время его пребывания в Веймаре нас развлекали постановкой “Оберона”, которая не была удачной. Старый Виланд тоже там был, и, по правде сказать, Маменька, я восхищалась, с каким терпением он переживал свое горе: ведь разве есть что-либо более горестное для автора, чем видеть, как портят одно из самых очаровательных его произведений» (письмо от 14 июля 1806 г.)[42].

Вообще же с самых первых лет пребывания в Веймаре Мария Павловна взяла на себя роль своеобразного литературного эмиссара если не всей немецкой литературы, то по крайней мере веймарской классики, постоянно посылая в Петербург вновь опубликованные творения Шиллера, Виланда, Гете, обсуждая их в письмах с матерью, а иногда и с братьями (в особенности с Константином). «Я прошу тебя прислать произведения Шиллера целиком, а также Гете и Гердера, у меня они есть только выборочно. Что касается произведений Виланда, у меня они все есть, за исключением двух последних произведений[43]: пошли мне все это весной по морю, прошу тебя», – просит Мария Федоровна Марию Павловну[44]. В отличие от Виланда, боготворимого, как мы уже видели, Марией Федоровной и кажущегося слегка скучным ее дочери, в отношении Шиллера вкусы их совершенно совпадали[45]. Почти сразу же после прибытия в Веймар Мария Павловна рассказывает в своих письмах о нем как о своем новом веймарском знакомом и с удовольствием вспоминает семейные чтения его драм в летней царской резиденции в Гатчине: «Я часто хожу на спектакли, в понедельник играли “Лагерь Валленштейна”, который есть единственная пьеса, не прочитанная мною в Вашем кабинете в Гатчине, милая Маменька. Мне она очень понравилась, по причине того воздействия, которое она на меня оказала. Шиллер чувствует себя очень польщенным интересом и настойчивостью, с которой Вы читаете его произведения. Я сказала ему, что Вы хотите быть постоянно в курсе его новых произведений, и попросила его дать мне свой перевод “Федры”, чтобы послать его Вам. Он обещал мне это сделать, как только завершит последние исправления»[46].

Поначалу, правда, Мария Павловна не знает, как отнестись к дифирамбическому «Прологу» Шиллера, сочиненному к ее приезду под заглавием «Прославление искусств» («Die Huldigung der Künste»)[47] (50 лет спустя, в 1854 г., он будет вновь исполнен в Веймаре в честь 50-летнего юбилея ее прибытия в герцогство). Матери она пишет: «Я посылаю Вам также, дорогая Маменька, “Пролог”, который Шиллер сочинил к нашему прибытию; надеюсь, что он Вам понравится, он очарователен, мне должно быть стыдно признавать это, но я говорю не об объекте, а о стиле…» – пишет она Марии Федоровне[48]. И в следующем письме: «Надеюсь, что “Пролог”, который я имела счастье Вам послать, был, милая Маменька, Вам небезынтересен; в нем избран тот тон похвалы, что делает текст приемлемым, и надо признать, что Шиллер сумел все это сделать с большой осторожностью. Мне вообще не следовало бы говорить об этом “Прологе”, но Вам, дорогая Маменька, я признаюсь в испытанном мною сильнейшем замешательстве при его постановке на театре, равно как и невозможности не высказать в отношении к нему своего одобрения»[49].