Было в Париже и еще кое-что, неотразимо влекущее к себе иностранных гостей; некое развлечение, начало которому положили обновленные мостовые столицы. Поскольку парижские аристократы наконец вышли на улицы города – подчеркнем еще раз, что в других городах это принято не было, – стало возможно рассмотреть все детали их изысканных туалетов. Именно отсюда пошла традиция наблюдать за другими людьми. Немейтц, например, подсказывает читателям своего путеводителя, что в публичных садах Парижа их ожидает уникальное явление: они «заполнены людьми всех возрастов и чинов и обоих полов», там «принцы могут пройти так близко от вас, что вы сможете внимательнейшим образом их разглядеть» и тщательно изучить «все лучшие наряды и последние моды». Тридцатью пятью годами раньше один историк уже отмечал, что в парижских садах много иностранцев, потому что парижане «одеваются лучше, нежели жители других городов Европы», и поэтому там можно «изучить все самые модные платья». Таким образом, за Парижем стала закрепляться репутация столицы высокой моды.
Путеводители подчеркивали, что в столицу нужно ехать не только затем, чтобы полюбоваться на самые модные наряды на континенте. Едва ли не важнее было то, что здесь гости могли подобрать туалет, который повторял бы тот, что им понравился. Сделать это было легче легкого: выражаясь словами одного справочника-гида, «в Париже вы найдете все разнообразие товаров для роскошной жизни». И, как следствие, «к тому моменту, когда настанет время возвращаться домой, вы полностью преобразитесь».
«Товары для роскошной жизни», такие как дорогие ткани, во Франции производились давно. Однако вплоть до начала правления Людовика XIV французские ремесленники оставались в тени своих главных европейских соперников, итальянцев. В 1660–1670 годах Кольбер положил этому конец, повысив налоги на импортные товары и предложив французским производителям более выгодные торговые условия. К концу века вся европейская элита уже хотела покупать только товары, сделанные французскими портными, французскими сапожниками, французскими ювелирами и французскими парфюмерами.
Французские магазины могли служить отдельным развлечением; являясь предшественниками сегодняшних эксклюзивных бутиков, они были настолько лучше прочих европейских магазинов, что один из посетителей назвал их «квинтэссенцией магазинов». Вещи были изящно разложены на элегантных прилавках; покупателям старались предоставить всевозможные удобства. Оригинальные витрины, где в застекленных нишах выставлялись главные товары, абсолютно заворожили английского врача и путешественника Мартина Листера, когда он прибыл в Париж в 1698 году вместе с новым английским послом. Он писал, что они придают «великолепие и пышность» «весьма роскошно украшенным» лавкам.
По ночам торговцы освещали эти витрины так ярко, что они, как писал Немейтц, «озаряли, в свою очередь, и улицу». Еще светлее на улицах становилось и от многочисленных «прекрасных кафе». В очередном путеводителе значилось, что они «весьма ярко освещаются по ночам» и отличаются обилием больших зеркал, так что «огни отражаются на всю улицу». Залитые светом витрины и кафе, а также уличные фонари делали возможным то, что представлялось Немейтцу верхом современности, а именно ночной шопинг. Многие парижские магазины были открыты до десяти-одиннадцати вечера, и Немейтц обещал иностранцам незабываемый опыт: «здесь по вечерам вы можете встретить на улице почти столько же людей, сколько и днем».
Этот отблеск роскоши, лежавший на Париже, многим казался чрезмерным. Один путеводитель, например, предупреждал читателей, что «в Париже все очень дорого» и что «ослепленные обилием магазинов» гости «часто покупают вещи, которые на самом деле им не нужны». Листер писал, что «роскошь, словно водоворот, затягивает людей в пучину». Сам Людовик XIV «не понимал, как это столько мужей поддаются безумию настолько, что позволяют туалетам своих жен разорять себя»; а человек, со слов которого это известно нам, герцог Сен-Симон, в ответ на это заметил: «Он мог бы сказать – и своим собственным туалетам тоже». Однако все эти предостережения не меняли ровным счетом ничего. Париж еще больше утвердил свою репутацию в качестве места, куда нужно ехать, чтобы посмотреть, что теперь в моде, и приобрести все эти необходимые модные атрибуты.
Как только Париж начал преображаться, это тут же отразилось в литературе. Вскоре после того, как Пон-Нёф, а затем и Королевская площадь стали неотъемлемой частью городского пейзажа, действие французских комедий стало разворачиваться не на абстрактных, а на вполне конкретных улицах. Получалось так, что недавно появившиеся улицы и площади формировали характер персонажей, а различные нововведения влияли на их поведение и поступки.
Скорость считалась новой отличительной чертой городской жизни. Персонажи комедий передвигались быстро, второпях, им явно нужно было переделать массу дел и побывать в куче мест. В комедии Пьера Корнеля 1643 года, например, сын так спешит осмотреть все достопримечательности Парижа, волоча за собой отца, что тот жалуется на одышку и чувствует себя совсем больным.
И действительно, по свидетельствам иностранцев, проживавших в то время в столице, Париж стал городом не только новой архитектуры, технологий, культуры и роскоши, но и вечно спешащих людей. Автор путеводителя, предназначенного для немцев, сам также немец, называл парижан «более оживленными и энергичными», чем другие европейцы, такими же «быстрыми», как и их город. Сицилиец Марана писал, что парижане «торопятся куда-то и днем и ночью».
По свидетельствам современных путеводителей, гости Парижа тоже должны были передвигаться с повышенной скоростью, чтобы максимально эффективно использовать время, проведенное во французской столице. Брис называет эти перемещения по городу не прогулками, а «маршрутами». Словари того времени определяют это слово как «направление движения кого-то, кто быстро ходит».
Недавно была выявлена связь между скоростью города и его творческим выбросом. Быстрые парижане и туристы шагали в ногу с быстрым городом, слушали его улицы, биение его креативного пульса и ощущали, что живут в самом центре европейского культурного мира.
Сегодня люди часто считают, что своей модернизацией Париж обязан одному-единственному человеку, создателю наиболее культовых мест, – барону Жоржу Эжену Осману. По мнению сторонников Османа, в Париже середины XIX века все еще оставалось что-то средневековое, и если он сумел выйти на новый уровень, то это случилось именно благодаря барону.
Перепланировка, проведенная Османом в середине XIX века, действительно заменила некоторые средневековые улочки на роскошную сеть бульваров. Прямые линии и геометрически безупречный план преобразили значительную часть города. И тем не менее это всего лишь второй из двух великих периодов перестройки, превративших французскую столицу в город, который мы знаем сейчас. Поклонники Османа не принимают во внимание тот факт, что современный Париж, который ныне ассоциируется с именем Османа, стал типично, характерно «парижским» еще за два века до него. Осман в основном следовал тому образцу, что был заложен теми, кто начал изменять Париж в XVII веке.
Когда Осман приступил к своей деятельности, довольно большие участки города, те, что были добавлены между 1600 и 1700 годами, вовсе не выглядели средневековыми. Современность уже наложила на них свой отпечаток, в форме великолепных бульваров, широких, прямых оживленных улиц, призванных открыть город и сделать передвижение по нему более легким. Например, когда Осман снес буквально все постройки на острове Сите (Île de la Cité), соседний остров он оставил большей частью нетронутым. Планировка и архитектура острова Сен-Луи датировались XVII веком, но вполне соответствовали стандартам века XIX.
То же можно отнести и к новым бульварам XIX века, считающимся квинтэссенцией Парижа: универсальные магазины и омнибусы, знаменитые кафе и яркие огни – все это впервые стало доступно парижанам и жителям города еще в последние десятилетия XVII века, как только стало намечаться первое, оригинальное кольцо бульваров. К тому времени первые десятилетия развития города уже изменили его быстрее чем что бы то ни было раньше. Париж стал тем, что Клод Моне называл cet étourdisssant Paris, «этим головокружительным Парижем», «водоворотом» соблазнов, который, как добавляет Моне, «заставляет меня забыть обо всех обязательствах».
* * *
В течение всего одного века Париж преобразился в место, славящееся «великолепием», как мечтал Кольбер, но одновременно и в совершенно новое «чудо света», знаменитое своими уличными фонарями и бульварами, витринами магазинов и романтической Сеной – и быстрым уличным движением. В то же самое время появилось и нечто гораздо менее осязаемое: «Париж», одно из тех редких слов, наделенных настоящей магией и несущих в себе особую атмосферу и ауру желанности.
