“Жизнь в нашем квартале била ключом. Тогда там жили и рабочие люди, и бедный средний класс, и бездомные, – вспоминает Феделе Конфалоньери, друг детства Берлускони. – Не то чтобы у нас бушевала организованная преступность, но сомнительных типов хватало. Опасный был райончик. Я отлично это помню, потому что родился на той же улице, что и Берлускони, на улице Волтурно. Забавно, но я до сих пор помню, что квартира его семьи находилась в доме, напротив которого располагалось отделение Коммунистической партии”.
“В целом все тогда жили бедно, – продолжает Конфалоньери. – Особенно тяжело стало после 1940 года, когда Муссолини объявил войну Франции и Великобритании и Италия вступила во Вторую мировую войну в качестве союзника Гитлера. Берлускони и Конфалоньери оба помнят ковровые бомбардировки Милана – бомбы союзников падали на заводы, церкви, школы, офисы и жилые дома. Многие жители покидали город и искали убежище в его окрестностях”.
“Никогда не забуду, как союзники бомбили Милан в 1943 году, – рассказывает Берлускони. – Мне было шесть с половиной лет. Однажды бомба упала прямо на нашу улицу Волтурно. После этого мои родители решили переехать в небольшую деревню на север от Милана. Деревня находилась в часе езды от города, недалеко от озера Комо, на пути к Варезе. Там жило не больше тысячи человек, вокруг – фермы да поля, поэтому бомбить там было нечего и мы были в безопасности. В этой деревне жили родственники моей матери, которые выделили нам две комнаты в своем доме”.
Семья Берлускони была эвакуирована из Милана весной 1943 года, а вскоре после этого Муссолини был свергнут, американцы заняли Сицилию, а Италии пришлось секретно подписать перемирие, перейти на сторону союзников и отказаться от фашизма. В ответ Германия вторглась в Италию и быстро оккупировала ее, после чего союзники продолжили бомбить занятый немцами Милан.
“В 1943 году все произошло очень быстро, – вспоминает Берлускони. – Мой отец был против фашизма, поэтому друзья посоветовали ему скрыться в Швейцарии. Он перешел границу, и мы остались совсем одни в крошечной деревушке, во всеми забытой глуши. Все заботы свалились на мою мать. Она работала секретарем генерального директора Pirelli и каждый день ездила в Милан, а из-за бомбардировок находиться в городе было очень опасно. Я помню те дни, как будто это было вчера. Каждое утро она вставала в пять часов утра, пешком шла три километра до трамвайной остановки, ехала до железнодорожной станции и садилась на поезд в Милан, а затем еще ехала на трамвае до работы. В пять часов вечера она заканчивала работу и возвращалась в деревню, и я каждый день встречал ее. Каждое утро ее отъезды очень расстраивали меня, и она всегда целовала меня на прощанье”.
Вспоминая об этом, Сильвио Берлускони начал нервно притопывать левой ногой. Он также рассказал, что во время войны жил не только с матерью. Когда они переехали в деревню Ольтрона-ди-Сан-Маметте, что примерно в 35 километрах к северо-западу от Милана, с ними также жили бабушка и дедушка, отец его матери и мать его отца. “Так что маме приходилось кормить пятерых, и еды часто не хватало”, – говорит он.
Нетрудно предположить, что война сильно повлияла на характер Берлускони. По-другому и быть не могло. В течение трех лет жить в чужом доме, когда твой родной город бомбят… Когда семью эвакуировали, ему еще не было и семи лет. Денег было мало. Отец ушел в Швейцарию, а мать, которая только что родила Антониетту, стала кормильцем всей семьи и единственным островком стабильности в мире маленького Сильвио. Без нее его мир погрузился бы в неопределенность.
Как и многие дети, росшие в истерзанной войной Италии, молодой Сильвио помогал семье как мог. После школы он за гроши собирал картофель, не пренебрегал и другими случайными подработками. Иногда ему удавалось накормить ужином всю семью. Ломбардия – молочный регион, и жители там часто ужинали простоквашей или молоком, в которые добавляли поленту (блюдо из кукурузной муки) или кусочки хлеба.
“Каждый вечер я помогал доить коров на ближайшей ферме, – рассказывает Берлускони. – Я доил час-полтора, иногда два, а в качестве оплаты мне давали небольшое металлическое ведерко с чем-то вроде густого йогурта, это называлось cajada. По пути домой я любил раскручивать ведерко так, чтобы оно описывало целый круг, оказываясь вверх дном в верхней точке. Из-за действия силы тяжести йогурт не проливался. Но однажды я встретил своих друзей и захотел покрасоваться перед ними, показав свой фокус. В самый неподходящий момент кто-то схватил меня за локоть, и йогурт оказался на земле. В тот вечер мама задала мне знатную взбучку, потому что ужинать нам больше было нечем”.
По ночам Берлускони мог видеть полыхающий Милан, хотя между ним и городом было более 35 километров. После бомбежек горели целые районы города, и зарево было хорошо видно из не освещенной огнями сельской местности.
Было очевидно, что находиться в городе по-настоящему опасно, и все члены семьи Берлускони очень переживали за Розу, которая каждый день ездила в Милан на работу. Однако Роза, судя по всему, была сильной и настойчивой женщиной – эти качества она передаст своему сыну. Иногда Роза совершала смелые поступки. Об одном таком эпизоде премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху рассказал в кнессете в 2010 году, когда Берлускони находился в Израиле с официальным визитом.
В последние два года войны, когда печально известные “расовые законы” Муссолини 1938 года еще действовали, а нацисты контролировали бóльшую часть Италии, евреев тысячами арестовывали и отправляли в Германию, в концентрационные лагеря.
“Каждое утро моя мать ездила на одном и том же поезде, как и многие другие пассажиры, поэтому по большей части все знали друг друга в лицо, – вспоминает Берлускони. – Как-то раз на одной из остановок в вагон зашел немецкий полицейский, вооруженный пистолетом. Он подошел к одной девушке со словами: «Вот ты где! А я тебя давно ищу. Ты идешь со мной». Девушка была еврейкой, и пойди она с ним, наверняка оказалась бы в концентрационном лагере. Моя мать возразила полицейскому: «Нет! Оставьте ее в покое и забудьте, что ее видели!» Он грубо приказал моей матери замолчать и пригрозил застрелить. Она осталась стоять и сказала: «Давайте, убейте меня, но сначала оглянитесь вокруг и посмотрите в лица этих людей. Вы можете убить меня, но я вам гарантирую, что живым вы с этого поезда не сойдете». Остальные пассажиры встали и окружили полицейского. Он посмотрел вокруг и понял, что даже если застрелит мою маму, преимущество будет не на его стороне и живым он не выберется, – он просто ушел. Девушка была спасена”.
Пересказывая это в израильском парламенте, Нетаньяху подытожил: “Твердость этой итальянской женщины спасла жизнь еврейской девушки. Пусть даже на одно мгновение, но она зажгла огонь гуманизма в погруженной во тьму Европе. Эту смелую женщину звали Роза, а одного из ее сыновей зовут Сильвио Берлускони”.
Закончив свой рассказ, Берлускони замолчал и глубоко вздохнул. Эти воспоминания времен военной Италии как будто успокаивали его. И, словно набравшись сил, он продолжил: “Мать стала для меня образцом для подражания, но я сильно скучал по отцу. Во время войны нам всем его не хватало, а его не было все три года, что мы жили в той деревне. По воскресеньям бабушка водила меня в маленькую церковь на утреннюю мессу, и однажды я увидел там мужчину, который был очень похож на отца. Он сидел передо мной, примерно на две скамейки ближе к алтарю, и сзади его шея и воротник рубашки выглядели точь-в-точь как отцовские. Целый месяц я каждое воскресенье сидел сзади этого человека и тихонько плакал – так тяжело мне было без отца. Война закончилась, и многие итальянцы, которые прятались в Швейцарии, возвращались домой. Мой отец приехал одним из последних. Каждый вечер я брел на ближайшую автобусную остановку примерно к шести часам и смотрел на выходящих из автобуса людей, но отца среди них никогда не было, поэтому я шел домой один и плакал. Так прошло много недель, но в конце концов я его дождался. Он вышел из автобуса и обнял меня, а затем мы всей семьей здорово отпраздновали его возвращение. Отец снова был с нами, наконец-то! Тогда мне едва исполнилось десять лет, а вы можете себе представить, каково ребенку жить без отца три военных года”.
Шел 1946 год, война закончилась, подходил к концу тот тяжелый период, когда членам семьи Берлускони приходилось ютиться в чужом доме, жить впроголодь и обходиться без сильного мужского плеча. Эти несколько лет научили Сильвио Берлускони выживать в любых условиях и, несомненно, повлияли на его характер.
“По правде говоря, меня не особо любили в той маленькой деревенской школе, – вспоминает Берлускони. – Сельские школьники не были рады миланским детям, так как мы занимали места в школе, постоянно искали еду и тому подобное. Среди местных была расхожа довольно грубая фразочка про нас – Milanesi mangia fistun va fora di cujun, что в переводе с их диалекта примерно означало: «Миланцы, катитесь отсюда». А меня постоянно доводил один задира. Однажды он вывалял меня в снегу, в другой раз натравил на меня собаку и так далее. Тогда я ходил во второй класс начальной школы. Как-то в июне была страшная гроза, лило как из ведра. Большая часть домов и церковь располагались у подножия холма, школа – чуть выше по склону. Наверх вели всего две мощеные дороги, никакой канализации и водостоков не существовало, поэтому в сильный дождь через деревню неслись бурные потоки воды, а на площади образовывалось небольшое озеро. В тот день, как и в любой другой, задира много обзывался и всячески мне досаждал. И тот день я никогда не забуду, потому что тогда я впервые решил дать ему сдачи, и очень скоро вокруг нас собралась половина школы. То есть мы устроили настоящую «разборку». Мы дрались, а ребята из школы нас подначивали. Наконец мне удалось схватить противника и опустить его голову под воду. Я прокричал: «Больше никогда не смей говорить мне: «Отвали!» Даже и не думай! Понял? А теперь сдавайся!» Он выкрикнул «Сдаюсь!», признал свое поражение, и я его отпустил”.
