возглавляемая собственной администрацией. «Автономия» охватывала площадь восьми районов, включая Брасовский. В досоветские времена эти земли принадлежали императорской фамилии, а в поселке Локоть находилось имение великого князя Михаила Александровича. Брасовские крестьяне не знали крепостного права, жили в спокойствии и достатке. А Гражданская война и коллективизация привели их к разорению. Это и явилось причиной скрытого недовольства советской властью, вылившегося наружу с появлением немцев (решено было принять их как дорогих гостей). Примерно за две недели до прихода танковой немецкой дивизии в Локте собрались сельские старосты и большинством голосов приняли решение назначить «губернатором Локтя и окрестной земли» инженера завода по производству спирта Константина Воскобойника, а его заместителем Бронислава Каминского. Вскоре Константин Воскобойник был утвержден в должности обер-бургомистра всей «Локотской волостной управы», которая увеличилась впоследствии до округа, имела отряд «местной самообороны». Локотские власти обеспечивали немецкие войска продовольствием, во всем им помогали.
НКВД предпринял операцию по уничтожению Воскобойника, которого считал идейным врагом. В ночь на 8 января 1942 г. партизаны напали на казарму народной милиции Локотской республики и дом бургомистра. Воскобойник был убит. Его место занял Бронислав Каминский, который велел ловить и расстреливать партизан и сочувствующих им.
Как Макарова начала свою «карьеру» палача, кого именно расстреливала и что при этом чувствовала? У нас с вами есть уникальная возможность услышать ее рассказ, чтобы больше не осталось никаких домыслов.
Впервые я расстреляла в поселке Локоть четверых человек в начале лета 1942 года, где-то в июле. Мне приказал расстрелять этих людей начальник тюрьмы. Я согласилась, так как мне некуда было деться, потому что в противном случае меня тоже могли расстрелять… Пулемет постоянно находился на хранении в караульном помещении, закреплен он был за мной. Пулемет на подводе повезли по направлению к локотскому кладбищу, к большой яме. Говорили, что ранее в этой яме местные жители брали глину. Когда пулемет доставили к месту расстрела, его сняли с подводы, и я поставила его на указанном мне месте. Чуть позже полицейские привели заключенных – четырех мужчин, они были в нательном белье, руки у них связаны. Были ли они молодыми или пожилыми, трудно сказать, так как все были грязными, небритыми, избитыми. Обреченных поставили лицом к яме, начальник тюрьмы дал команду: «Огонь!», – и я застрочила из пулемета по этим людям. Из пулемета строчила недолго, всех узников я убила. Пулемет от них находился на расстоянии 12–15 м. Расстрелянные упали в яму…
Я помню расстрел заключенных локотской тюрьмы 14 июля 1942 года. Среди обреченных был старик Зайцев Григорий Дмитриевич, его приговорили за связь с партизанами, он доставлял им продукты… Так же, как и в первом случае, подогнали подводу, на нее погрузили пулемет, и отвезли к месту расстрела на кладбище, и потом привели заключенных человек 26–27 (точно сосчитать я их не могла, да я и никогда не считала обреченных). Все они были раздеты, избиты, руки у них были связаны. Их поставили около ямы спиной ко мне. Начальник тюрьмы дал команду: «Огонь!», – и я снова застрочила из пулемета. Обреченные не разбегались, потому что были связаны между собой. Да и место было такое, что бежать было некуда: кругом поле.
Расстреливая из пулемета, я присаживалась на корточки, не прицеливалась, просто наводила ствол в сторону обреченных и стреляла. Как я попадала в цель, не знаю. Обреченные не кричали, не плакали, не просили пощады, только Зайцев перед расстрелом запел какую-то песню…
…Я помню случай, когда в октябре 1942 года я расстреляла три группы заключенных. Я слышала, что это артиллеристы Каминского, они хотели перейти к партизанам, но их кто-то предал, и всех арестовали. Все они были избиты, потому что их допрашивали. При расстреле присутствовали и комендант тюрьмы, и начальник конвоя, и немецкие офицеры… Все обреченные упали в яму, но не все сразу были убиты. В яме раненых пристреливали из наганов немецкие офицеры. Я тоже подошла к яме и пристрелила из нагана двоих или троих. Почему я это сделала – не могу объяснить. Я не старалась выслужиться перед немцами, и злости у меня на обреченных не было. Раненые, которых я и другие пристреливали, о пощаде не просили. Они просили лишь побыстрее добить их, чтобы не мучиться…
…Я помню эпизод расстрела весной 1943 года 30 человек, среди которых были четыре молодые женщины. Женщины были арестованы за связь с партизанами. Их фамилий не знала. Мне было лишь известно, что они проживали где-то недалеко от Локтя. Мужчин к месту расстрела доставили пешком, а женщин на подводе, потому что они не могли идти, так как были сильно избиты, кричали. Я шла сзади повозки, но не принимала участия в их конвоировании, шла просто так. Пулемет уже увезли на подводе к месту расстрела раньше. Потом из тюрьмы вывели еще группу женщин для устрашения, а после расстрела обреченных этих женщин снова загнали в тюрьму. По команде начальника конвоя я расстреляла эту группу обреченных, в том числе женщин, из пулемета. Расстреляла всех. Я запомнила, что перед расстрелом одна кричала: «Прощай, сестра, больше не увидимся!» Она кричала своей двоюродной сестре, которая тоже находилась в локотской тюрьме в заключении, и ее вывели смотреть этот расстрел…
…Садясь за пулемет, я всегда поправляла волосы, так как у меня была короткая стрижка, волосы падали на глаза, и я откидывала их…
…После первого расстрела я чувствовала себя очень плохо, а потом привыкла или не привыкла, а просто смирилась. Заставляли, и я делала.
…После расстрелов настроение было паршивым. Было очень тяжело, так как я переживала, но тем не менее соглашалась в следующий раз расстреливать заключенных. В свободное от расстрелов время я подрабатывала у немцев – стирала им белье. Они собирались уезжать, и я ждала, когда же они уедут, потому что хотела вместе с ними, так как мне все надоело.
На суде Антонине задавали много вопросов. Вот ответы на некоторые из них:
