Я просто чувствую себя.
Господа, подвиньтесь! – А господа и не думают подвигаться
Недавно в Петербурге проходил конкурс композиторов имени Андрея Петрова. Конкурс себе и конкурс, с весьма солидным жюри (Тищенко, Слонимский и др.), с двумя секциями – академической и эстрадной. С одной стороны мэтры, богато декорированные своим прошлым, с симфониями, операми, знаменитыми песнями, с другой – конкурсанты, в основном, их ученики. Возрастного ценза на конкурсе не было, а потому в «эстрадной секции» победил… Анатолий Кальварский. Семидесятитрехлетний советский композитор, эстрадный классик, имя которого известно всем, кому вообще хоть что-то известно. Новых имен конкурс не открыл.
Между тем весь эфир страны забит ведь какими-то «песнями» нынешних, современных композиторов, и песни эти поются на «стихи» каких-то нынешних, современных версификаторов. Но они на конкурсы не ходят. Их жизнь, в отличие от жизни мэтров прошлого, происходит уже как бы в безымянном зазеркалье, и для того, чтобы стать Лицом, Именем, Фигурой, современному популярному композитору надо обладать дополнительными бонусами: оказаться братом популярного певца (случай К. Меладзе) или самому петь (Лагутенко, Земфира). Собственные достоинства музыкального текста недостаточны для популярности. Кажется, личности, вроде Андрея Петрова или Александры Пахмутовой, более невозможны. Композиторы должны смириться с этим и остаться подспорьем, материалом для настоящих, активно действующих в поп-культуре фигурантов. Вроде бы так. Хотя при каждом удобном случае безымянщик выползает и пытается как-то самоутвердиться, выдавая тем самым подспудную тоску по былому, когда усы Яна Френкеля и лысинка Богословского были выучены страной назубок.
То же самое смирение обязаны проявлять поставщики литературного материала для издательских «проектов». Они и проявляют, правда, всякий «негр» мечтает стать «белым» и бывает, это удается. Пересмотреть свое место в современной культуре, по идее, должны были бы и актеры, не претендуя уже ни на какое самостоятельное творчество, а упростившись до знаков режиссерского письма. Но, для видимости смирившись, актеры то и дело бунтуют, сооружают моноспектакли и сами организуют антрепризные бенефисы. Напрасно, но упорно настаивают на личных фамилиях и «бумажные критики» – хотя анонимное реагирование на все факты искусств в Интернете значительно превосходит их числом и оперативностью. А производители киношной муры настойчиво и отчаянно ставят свое имя перед титрами, как Феллини и Бергман, подделываясь под каноны авторского кинематографа.
То есть эволюция массовой культуры вроде бы ведет к полному разделению труда: за Лицами, Именами (которые по большей части сконструированы, придуманы как образ) стоят огромные безымянные коллективы подсобных работников. Но нельзя сказать, чтоб эти безыменщики согласились полностью на свое положение. Массы хотят диктовать культуре – и у них многое выходит. А вот чего-то главного не получается.
Это ситуация для нас довольно новая. Ведь романтическая концепция культуры, состоящая из гения и толпы, была лишь слегка преобразована в советские времена в плодотворное противостояние ответственного совслужащего и воспитуемых масс. Это тех же щей да пожиже влей. Какие бы зигзаги ни проделывала в советские времена идеология, формы и способы функционирования культуры не менялись.
Те же выставки, те же оперы-балеты, те же театральные и филармонические залы, куда собирается публика в поисках восторга от таланта, и пускай театр носит имя Ленинского комсомола или другого какого советского чудовища, там играют пьесы в нескольких действиях, а на подмостки выходят такие же, как и при царском режиме, артисты. Так же по вечерам раскрываются томики книг – хорошо, не Тургенев, а Фадеев, Симонов, Трифонов, так и что? Все они являются личными Именами и описывают с помощью тридцати трех букв алфавита простыми и сложными предложениями жизнь человека. Русская социальная революция именно в культуре и не совершила ничего принципиально катастрофического и нового.
Новое приходит только сейчас и, не умея еще объяснить себя, оглядывается на «романтическую», «господскую» культуру и глухо, тяжело мычит, пытаясь выразить свое с ней несогласие. Все формы и способы функционирования, все основные герои этой романтической господской культуры, которую делали господа, намеренно и твердо отделяя себя от толпы, новоприбывшему вроде как противны.
«Оно» знает: пока не будут сломлены механизмы культурного воспроизводства, полной победы и полного воцарения не произойдет.
Но сломать их пока что невозможно! Все культурные «линейки», запущенные романтическим типом культуры, действуют исправно. Ни одно свято место не пустует. Допустим, нет Чайковского и Рахманинова. Но есть Десятников и Мартынов, Карманов и Губайдулина, и они упорно пишут музыку, при всех новациях – традиционную, очерчивая и утверждая таким образом место академического композитора. Нет Станиславского и Мейерхольда. Но есть Додин и Фоменко, Гинкас и Женовач, и ареал театрального режиссера-автора спектакля по-прежнему обитаем. Нет Толстого и Чехова. Но есть Маканин и Пелевин, Петрушевская и Улицкая – и самогонный аппарат индивидуального литературного творчества пыхтит исправно. Вдобавок, все великие господа, которых как бы на материальном носителе нет, живейшим образом действуют в культуре (единственном на земле виде условного бессмертия). Они даже поживее живых будут – если вспомнить, кого больше читают и слушают, Чайковского или Карманова, Толстого или Маканина.
Что же делать? Как утвердить формы культуры, где не будет больше несносных «господ», то есть личностей, сильно отличающихся от толпы, носителей Дара, мастеров, умеющих многое, а потому выбивающихся из строя?
Атака (пока довольно хилая и плохо организованная) ведется по двум направлениям: во-первых, следует усомниться в ценности продуктов «господской» культуры, во-вторых, усомниться в личности самих «господ». Есть такой закон: все, что когда-то возвышено – должно когда-то быть унижено. Господская культура, основанная на священных текстах и канонизированных личностях, возвышена так, что неминуемо должна была прийти пора ее унижения.
И вот то и дело натыкаешься на чей-нибудь жалкий лепет: то болтун-журналист крякнет, что читал он Достоевского и не понравилось ему, то скорбная головой актриса заявит, что «Гроза» Островского – плохая пьеса, а ей станут вторить посредственные режиссеры, что да, плохая, и Чехов скучный, и Бомарше какую-то дрянь написал. И выходят книги вроде «АнтиАхматовой» Тамары К., в которых господа разоблачены вплоть до нижнего белья.
И поскольку все эти шалости весьма локальны, на них можно было бы и внимания не обращать. Ну, кто-то пописал в море – что морю-то будет? Но я ловлю эти сигналы постоянно и внимательно: говорит толпа. То есть хочет говорить устами своих избранников. Ей надоела господская культурная тирания, когда надо, понимаете ли, становиться в позу подчинения. Молча сидеть и «внимать». Господа накапливаются с каждым поколением, наращивают свое присутствие веками и угрожающе нависают над головой в виде плотного, вечно жужжащего облака фамилий, сведений, произведений – такую массу толпе уже не прокормить! Нужна жесткая ротация. Строгий отбор «господских» имен и занятий. Кто на самом деле гений, а кого раздули? Какие профессии в искусстве дают право на личное имя и романтическую позу «вещания», а какие нет?
В поисках каких-то основ для этой ротации и для этого отбора люди толпы, допущенные к публичным высказываниям, и пытаются доморощенным, самодельным способом что-то противопоставить тирании господ. Остановить инерцию культурных механизмов, что-то пересмотреть, перепрограммировать. В этом есть смысл и это могло бы получиться хотя бы отчасти – но для этого надо обладать особыми свойствами. Для начала – не иметь личной корысти, личной заинтересованности в этой желанной ротации.
Вот дефектолог по основной профессии Тамара К. развязно и с ненавистью, с позиций обывательского «гений, говорите? Ну-ну» прокомментировала жизнь и творчество Ахматовой. Мужчины, которые были у Анны Андреевны, Тамаре даже присниться не могут. Слава Ахматовой недоступна «АнтиАхматовой» даже в горячечных мечтах. Одним все, другим – ничего! В этом типе культуры, основанном на идее Дара, дико несправедливом, абсолютно безжалостном к маленькому человеку – Тамаре К. как фигуранту нет места. Только как потребителю – сиди, смотри, читай, слушай. Но ведь можно хотя бы завопить от обиды и плюнуть на эту высокомерную, злобную, лживую культурную махину-машину, которая заведена века назад и никак не может остановиться. В результате Тамара К. именно на эту машину и поработала – слегка померкшая в пореформенной России звезда посмертной славы А. А. А. начинает разгораться с новой силой.
