Австрийцы, по-видимому, до такой степени увлеклись мечтами об отторжении Украины, что с течением времени возникла идея подыскать для будущего украинского королевства достойного кандидата на трон, какового нашли в лице принца Вильгельма Габсбургского, названного Василем Вышиванным. В Вене и во Львове заинтересованные круги убедили «Василя» перейти из латинского обряда в Унию. Сам наследник австрийского престола Франц-Фердинанд принял горячее участие в этой авантюре.
Как только польский план в Вене получил санкцию, в Галиции тотчас возникла «народная» партия в противовес «объединителям» (москвофилы) и целый вспомогательный аппарат в лице О-ва «Просвита», газет «Правда», «Дило», «Зоря», «Батькивщина» и многих других.
Ядро и основу «народной» партии составило униатское духовенство. Уния в свое время задумана была в целях денационализации подвластного Польше русского населения, но цели своей не достигла. Через несколько поколений после насильственного обращения галицкое население стало рассматривать свою новую Церковь как «национальную», отличную от польской. Но то обстоятельство, что униаты находились в юрисдикции Ватикана, испытывая постоянное влияние иезуитов, венских и краковских папских миссий, не могло не наложить печати на галицкое духовенство. Оно не могло выйти из русла общественно-политических идей католицизма и сделалось распространителем ультрамонтанства {191} в крае. Особенно ревностно служил этим целям «Русский Сион» — орган львовских церковников. Он же стал одним из органов «народовства» и даже начал с|216: некоторых пор печататься в типографии «Наукового товариства им. Шевченка», а о. Качала {192}, политический руководитель униатского духовенства, сделался председателем этого «товариства» — любимого детища народовской организации. «Правда», главный орган народовцев, не только оказывала всяческое почтение «Русскому Сиону», но в 1873 году распространяла предвыборный манифест клерикалов. Немало молодых людей из духовенства вступило в ряды народовцев.
Светская народовская интеллигенция чрезвычайно довольна была таким союзом. Драгоманову приходилось неоднократно слышать от львовских украинофилов, что Уния — «саме украинська вира, бо вкупи и православна, и не московська» {193}. Эта светская интеллигенция представлена была большею частью поэтами, литераторами, учителями, чиновниками. Среди них встречалось немало поляков, умело прикидывавшихся друзьями галицийского народа и рьяно поддерживавших украинизацию.
Уже из этих кратких сведений можно заключить об общественно-политическом и культурном лице народовства. Оно задумано как строго охранительное, с точки зрения австрийской государственности и польских аграриев. Униатское ультрамонтанство придало ему колорит, явившийся полной неожиданностью для Драгоманова, стремившегося изо всех сил в Галицию — обетованную землю свободы. Как раз в тот год, когда ему удалось вырваться из фараонской России, в Галиции разыгрался любопытный эпизод. Туда пришло из Праги новое двухтомное издание «Кобзаря», в которое попали стихи и поэмы, дотоле не издававшиеся. Это было в пятнадцатую годовщину смерти Шевченко. Нынешний читатель, знающий, каким ореолом святости окружен у галичан «пророк и мученик Украины-Руси», подумает, что «Кобзарь» был встречен с колокольным звоном. Встреча, однако, вышла совсем иной. Весь клерикальный Львов кипел возмущением. Требовали отмены вечеров и празднеств, назначенных по случаю траурной годовщины. Профессор Омельян Огоновский написал в «Русском Сионе»: «Заявляю публично, що єсли би я був знав, що в Станиславові устрояється вечер в память Шевченка,|217: то бувбим ученикам моїм таки з кафедри заказав уділ в тім же брати» {194}.
Причина такой реакции заключалась в стихах «апостола», совершенно неприлично звучавших для церковного уха: «Все брехня — попи й царі» {195}. Или:
. . . . . . . . будем, брате,
3 багряниць онучи драти,
Людьки з кадил закуряти,
«Явленнимі» піч топити,
Кропилами будем, брате,
Нову хату вимітати! {196}
Атеизм Тараса Григорьевича был замечен еще в России, где на него составили однажды протокол по поводу богохульных речей. Максимович сам рассказывал Костомарову, что под Каневом Шевченко держал речь в шинке про Божию Матерь, называя ее «покрыткой» и отрицая непорочное зачатие. Поэма его «Мария», написанная, видимо, под впечатлением пушкинской Гаврилиады, вполне подтверждает наличие у него таких взглядов. Особенно возмутила Огоновского сцена с Архангелом Гавриилом, когда он «у ярочку догнав Марию…». Едва ли, однако, не самыми одиозными были стихи о Папе Римском:
…На апостольскім престолі
Чернець годований сидить {197}.
«Одно еще було отрадою нашою,— писал Огоновский,— що у нас не було до сих пор контррелигийных (антирелигиозных) писем в языци руським. Теперь, однако, и тии появились, а то в роди поэзий шевченковских» {198}.
Обнаружив в этих «поэзиях» «много такого, що вири й моральности есть шкодливе» {199}, клерикалы обрушились на общество «Просвита», главного виновника пражского издания «Кобзаря» и распространителя его в Галиции. И тут воочию стало ясно, кто хозяин народовского движения. «Просвита» вела себя как провинившийся школьник и робко|218: оправдывалась, ссылаясь на то, что Шевченко не католик и не знает хорошо догматов. Ссылались на его душевную неуравновешенность, как результат перенесенных в ссылке страданий, но «поэзий» своего пророка никто и не думал защищать. В умаление своей вины «Просвита» указала на то, что вредное влияние шевченковских стихов на юношество сведено к минимуму благодаря разделению «Кобзаря» на два тома. В первом собрано все, что народ может читать без вреда для своего умственного и нравственного здоровья, и только во второй том попали «опасные» произведения. Но второй том выпущен в меньшем количестве экземпляров, стоит гораздо дороже, и продавать его будут не всякому, а так сказать, «смотря по человеку». Шевченко оказался поделенным на две части — одну для профанов, другую для посвященных.
Опасен он был и такими поэмами, как «Гайдамаки», где воспевается резня польских панов украинскими мужиками. Мотив ненависти крестьян к барам совершенно был неприемлем для Галиции, и Шевченко стали причесывать в местном вкусе. Когда львовское народовство не определилось еще и не сформировалось, галицкие газеты вроде «Меты», «Вечерныци», помещая статьи о певце «казацкоукраинской республики» и рисуя его пророком восстания против Москвы, не забывали всегда прибавлять — «и Польши». Но уже к концу 60-х годов, особенно после образования общества «Просвита», Польша изымается из подобных контекстов. В книжке Ом. Партицкого {200} «Провідні ідеї в письмах Тараса Шевченка», выпущенной в 1872 г., поэт представлен только как враг Москвы. В 1877 г. в «Газете школьной» тот же Партицкий писал: «Шевченко був одвертым протывником России и ии панування над Украиной» {201}. Но ни о Польше, ни об Австрии, владевшей изрядным куском территории, которую Партицкий именовал тоже Украиной, не сказано ни слова.
По свидетельству Драгоманова, на всех вечерах и концертах, где декламировались стихи Шевченко, на всех чтениях для народа можно было заметить строгий отбор: все антипольское, антиклерикальное, антипомещичье устранялось. Допускалось только антимосковское.|219:
Случай с «Кобзарем» был полной неожиданностью для Драгоманова, и уже тогда раскрылись у него глаза на народовство, названное им впоследствии «австро-польской победоносцевщиной» {202}. Вместо свободы мысли, слова, совести и всех демократических благ, ради которых покинул родину, он увидел в конституционной стране такой вид нетерпимости и зажима, который хуже цензуры и административных запретов. Церковный контроль над умственной жизнью был ему особенно тягостен; он полагал, что религия и общественно-политическая жизнь — две сферы, которые не должны соприкасаться. В украинском вопросе он особенно стремился к исключению каких бы то ни было религиозных тем и мотивов. Но не так думали львовские «диячи».
Церковное влияние им представлялось важнейшим политическим рычагом. В продолжение второй половины XIX века в Галиции шла деятельная работа по перестройке Унии на латинское католичество. Возникшая в XVI веке как ступень к переходу от православия в католицизм, она теперь, через 300 лет, собиралась как бы завершить предназначенную ей миссию. Инициатива исходила, конечно, от польско-австрийских католических кругов и от Ватикана. Само собой разумеется, что государственно-краевая польская власть всемерно этому содействовала. Дошло до открытой передачи одного униатского монастыря в ведение иезуитов. П. Кулиш выпустил по этому поводу брошюру в Вене с протестом против возобновления католического Drang nach Osten в Галиции; энергично восстали и «москвофилы». Но среди народовцев началось брожение. Сначала большинство было явно против церковной реформы и посылало совместно с москвофилами специальную депутацию в Вену для выражения протеста, однако под натиском реакционного крыла, возглавлявшегося «Моисеем львовских народовцев» Володимером Барвинским, оппозиция большинства была сломлена, и к концу 80-х годов отказалась от противодействия реформе. Только небольшая группа, собравшаяся вокруг газеты «Дело», «щось бормоче проти неї, та не зважується на рішучу оппозіцію» [173]*. Но и эта группа была яростной противницей каких бы то ни было симпатий к православию, проявлявшихся среди|220: москвофилов. Малейшее выступление в пользу православия вызывало у всех народовцев без исключения крики об измене нации и государству и немедленное обращение за помощью к панско-польско-католической полиции.
