Lebensraum сквозь призму расистского государства
Когда в 1917 году Россия встала на путь коммунизма, адаптировать идею «жизненного пространства» Lebensraum к антиславянской расистской идеологии немецкого государства оказалось совсем нетрудно. Ни прусскую аристократию, ни монархически настроенную немецкую буржуазию, которая могла питать определенные симпатии к царской империи, ничто больше не сдерживало. И вообще, разве большевизм не был также врагом и либеральных демократий, и англосаксонского капитализма? В период между мировыми войнами русофобия отождествляется с антибольшевизмом. Утратив связь с национальной почвой и культурой, традициями и религией, она становится чистой идеологической абстракцией и, следовательно, больше не имеет границ.
По мнению Гитлера, «не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам – превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы».
Начиная с 1933 года эта теория будет претворяться в жизнь подразделением Rasse– und Siedlungshauptamt (Главным управлением по вопросам расы и поселения). Гитлер считает жителей Советского Союза и славян в целом «недочеловеками», «низшей расой» и наделяет себя правом завоевать советские земли. Таким образом, перед Второй мировой войной понятие Lebensraum толкуется еще более широко, чем его интерпретировали пангерманисты.
В 1943 году институты, занимавшиеся географическими исследованиями «этнических немцев», перешли в ведение Главного управления имперской безопасности (РСХА), которое подчинялось СС. Они были переименованы в Фонд географических исследований рейха. В их обязанности входили изучение восточных территорий и сбор статистических данных о составе и плотности населения. Географ Вальтер Кристаллер разрабатывал проблему управления Польшей и Generalplan Ost (Генеральный план Ост), а его коллега географ Эмиль Мейнен руководил Бюро рейха по изучению территорий, которое занималось вопросами обустройства завоеванных на Востоке земель[273]. Помимо массовых убийств Генеральный план Ост предусматривал переселение 30 миллионов человек из западной России в Сибирь.
Результат известен. Мистическое восприятие немецкой земли и арийской крови перекинется на территории, никогда не являвшиеся германскими, и приведет к самому большому кровопролитию за всю историю человечества. Его главной жертвой станут «иудобольшевики» (термин, обозначавший русских вообще) и «низшие люди» славянской национальности, населявшие советские территории, к которым следует добавить евреев, цыган и приравненных к ним инвалидов[274].
Немецкие учебники 1960-х: повторение пройденного
В 1945 году советская Россия как один из победителей заняла восточную часть территории Германии. В этих условиях немецкая русофобия вынуждена была уйти в глубокое подполье. Но с началом холодной войны в 1946 году и в особенности с 1960-х годов, после строительства Берлинской стены, она вновь активизировалась – теперь в форме антикоммунизма.
Разумеется, антикоммунизм отличался от русофобии во многих отношениях. Но основные темы были позаимствованы именно у нее, изменилась лишь терминология (см. об этом в главе VIII, посвященной американской русофобии). Поэтому антикоммунизм часто служил превосходным поводом бороться против России, «сохраняя лицо». Иначе как объяснить тот факт, что русофобия на Западе вспыхнула с новой силой сразу после того, как в 1991 году коммунизм отошел в историю? Если русофобия продолжает бушевать после падения коммунистического режима, приходится признать, что она связана не с коммунизмом, а с Россией. Попытки установить связь между Путиным и Сталиным и сопоставить подъем в России в 2000 году с возрождением сталинской империи являются одновременно бессмыслицей и анахронизмом.
«В некотором смысле, – отмечает американский исследователь Трой Пэддок, – идея русской угрозы не претерпела после Второй мировой войны никаких изменений в немецкой публичной сфере. В результате холодной войны немецкая общественность вновь стала опасаться России как фактического лидера восточной части Германии, угрозы для Федеративной Республики и шире – Европы в целом. <…> Представления о России в немецких школьных учебниках не изменились. Фолькман отмечает, что в 1966–1967 годах результаты опроса учащихся в возрасте 15 лет в Гамбурге показали, что образ России остался прежним. Россия выступала синонимом коммунизма. По словам школьников, русские были примитивными, недалекими, крайне жестокими, кровожадными, злыми, бесчеловечными, алчными и невероятно упрямыми. Но поскольку горькие воспоминания о Восточном фронте были еще свежи, русских также считали сильнейшими воинами, способными на любые зверства. Фолькман приходит к выводу, что Volkerstereotyp (стереотипное представлении о народе) был практически идентичен стереотипному представлению о русских в школах Третьего рейха, если не хуже»[275].
Эрнст Нольте и его тезис о равнозначности нацизма и коммунизма
После 1945 года русофобия в Германии продолжала существовать в обновленных, гораздо более изощренных формах. Самый поразительный пример – это попытка исторического ревизионизма, предпринятая в 1980-е годы историком Эрнстом Нольте.
Нольте родился в 1923 году. Он занимался исследованием политических течений межвоенного периода и фашизма, был профессором Свободного университета Берлина. В своей первой работе «Фашизм в его эпохе» («Der Faschismus in seiner Epoche») он провел аналогии между националистическим французским движением Аксьон Франсез, итальянским фашизмом и немецким национал-социализмом. Нольте был убежден, что все три течения крайне правого толка берут свое начало в антикоммунизме – одной из основных причин появления трех типов фашизма в Европе. Он также интересовался истоками холодной войны и посвятил целую книгу большевизму, который он сравнивал с нацизмом.
В книге «Европейская гражданская война» («Der europäische Bürgerkrieg 1917–1945. Nationalsozialismus und Bolschewismus»), опубликованной в 1989 году, Нольте пишет:
«Самое существенное в национал-социализме – это его отношение к марксизму и в особенности коммунизму в том виде, который он приобрел вследствие победы большевиков в русской революции».
Тезис Нольте заключается в том, что фашизм – это двойная реакция, направленная одновременно против большевистской революции и демократической системы. В фашистских течениях многие элементы позаимствованы из демократии (единство народа и правительства, идея «общей воли») и из коммунизма (тоталитарная система, уничтожение оппозиции, унификация общества)[276]. Нольте напоминает, что Гитлер был антимарксистом еще до того, как стал антисемитом. В своих ранних работах Гитлер пишет об «иудобольшевистском» заговоре из-за обилия евреев в коммунистических организациях.
Нольте отмечает, что как для фашистского, так и для большевистского режима был характерен перенос ответственности за все пороки общества на небольшую группу врагов, которых по причине их неисправимости следует физически истребить. Это дает Нольте основание назвать их «режимами гражданской войны». Будучи сторонником теории тоталитаризма, он также устанавливает причинно-следственную связь между ГУЛАГом и Освенцимом: нацизм – это реакция на большевистский режим. Он пишет: «Нет фашизма, не спровоцированного большевизмом»[277].
Методологический подход Нольте и определение фашизма как «транснационального» европейского феномена вызвали справедливую критику. Особенно громко звучали обвинения в попытках приуменьшить преступления нацистов. В частности, яростными критиками взглядов Нольте стали Юрген Хабермас и другие представители франкфуртской школы. Защищаясь, Нольте утверждал, что его целью была попытка осмыслить национал-социалистический период немецкой истории с позиции философии и социологии. Нольте подчеркивал, что нацисты совершили множество «ужасных преступлений, равных которым не знала мировая история», и его анализ ни в коей мере не подразумевал какого-либо особого снисходительного отношения к нацизму.
Эти споры, известные под названием Historikerstreit («ссоры историков»), начались с публикации 6 июня 1986 года статьи Нольте «Прошлое, которое никак не проходит» в газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Автор задается вопросом, «не был ли архипелаг ГУЛАГ первичен по отношению к Освенциму», а «убийства классовых врагов большевиками – фактической и логической предтечей убийств представителей „низших рас“ нацистами».
В Италии и Франции взгляды Нольте были приняты благосклонно. В частности, его поддерживал французский историк Франсуа Фюре. Впрочем, Фюре отказался рассматривать итальянский фашизм и национал-социализм как по сути антимарксистские идеологии, возникшие в качестве реакции на большевистский тоталитаризм, копиями которого они якобы являлись.
