Евгений БЕНЬ
Евгений Бень родился в 1960 году в Москве. Главный редактор газеты "Информпространство". В 1980-е работал в ЦГАЛИ над летописью жизни А. Блока. Был членом редколлегии в журнале "Наше наследие". Составитель и комментатор изданий Вл. Ходасевича, З. Гиппиус и др. Был обозревателем и главным редактором в московских СМИ. В 2000-е вышли два издания книги "Не весь реестр", книга "Раненое счастье". Секретарь Союза писателей Москвы с 2008 года. Автор многочисленных публикаций в прессе России, Израиля и США. С 2012-го - ответственный секретарь Федерации союзов писателей Израиля, председатель израильского ПЕН-центра.В Израиле с 2012 года, живёт в г. Бейт-Шемеш.
Блоковские памятные даты и юбилеи проходят в современной России как-то скромно и негромогласно. Блок, очевидно, мало вписывается в популярную теперь державную идеологическую схему. На самом деле весь его путь (как сам он называл историю Художника) - это пронзительный прорыв к нам, в раскалённый железобетонный XXI век. С юности его человеческие глубины соединились с безмерными высотами, он проник в те материи, которые не ведут отсчёт между датами рождения и смерти личности. Блок врывается в наше теперешнее движение жизни не меньше, чем Достоевский. Он говорил о крушении гуманизма сто лет назад. И только сейчас понятно, что имел в виду Поэт, когда предрекал, что провал гуманизма обернётся разрушением всей цивилизации.
Блоковские провидения ожили в Европе середины 2000-х этническими волнениями на улицах и площадях французских городов. Блоковский "антитезис" - это тотальный террор, который, по сути, превратился в данность - в одну из чуть ли не привычных, едва ли не легитимных форм современной жизни. Это российский Беслан и нью-йоркское 11 сентября, это обезумевший норвежский палач Брейвик. Соловьёвская тема панмонголизма, подхваченная Блоком, в частности, в цикле "На поле Куликовом", уже не пророчество, а могучая и необратимая действительность новейшей эпохи. Можно догадываться, что сегодня кого-то раздражает "революционность" Блока, и раздражение это столь же кощунственно, как 70 лет привязывания поэта к постулату атеистического равенства и псевдобратства. Только последние десятилетия обнажили грандиозность его поэмы "Двенадцать", стоящей в одном ряду с прорывами Данте и Достоевского.
Вся жизнь Блока большей частью прошла в камерной среде географического обитания: между Петербургом и Шахматовом. Чрезвычайно редко он изменял этому привычному для себя пространству. Блок любил слова Гейне о "трещине в душе поэта". Но его, блоковская, трещина была особой, она явилась предвестником разлома не только русского - всего мирового пространства будущих ста лет:
Мы - дети страшных лет России
Забыть не в силах ничего.
Он прошёл свой короткий путь вопреки своему и грядущему мировому разлому. Он первым услышал музыку того вселенского перерождения мира, до которого даже мы ещё не дожили. Для сведущих современников и для интеллектуалов советской эпохи он был сродни обожаемому им Дон Кихоту, когда служил в Комиссии по расследованию преступлений царского режима или в Репертуарной секции Наркомпроса. Зинаида Гиппиус в своих стихах обещала не простить Блоку его революционных лет никогда, но Блок и не просил прощения, как не просят прощения у нас обжигающая лицо метель или пронзающая тело вьюга. Одержимый праведным огнём, он обрушил мосты между собой и остальными. Сразу после смерти Блока Максимилиан Волошин сказал о нём в одном из самых известных своих стихотворений:
Надо до алмазного закала
прокалить всю толщу бытия:
Если ж угля в горне мало,
Господи - вот плоть моя!
Прямым же литературным прототипом Поэта был не Дон Кихот, а Гамлет, роль которого он сыграл в юношеском спектакле в Боблове - имении Менделеевых. Он и сам спустя годы идентифицировал себя с Гамлетом в цикле "Ямбы":
Я - Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетёт коварство сети.
Но гамлетовское "быть или не быть?" у Александра Блока переросло в глобальное, созвучное нам: "Как быть вопреки надвигающемуся мраку?" Вся его жизнь и его смерть слились с этим вопросом. Блок сгорел, а теперь почва горит под всем мировым пространством. Но у Блока не было самосожжения, как не может быть самосожжения самой библейской цивилизации. Мировой пожар и пожар души Поэта неминуемы и вершатся не по человеческой воле. Мы - свидетели мировой революции - по Блоку.
Остаётся только верить, что всё это закончится не гибелью, а преображением того "родного пепелища", которому, по крайней мере, у нашей цивилизации, альтернативы нет. И тогда "другие люди", которые, по словам поэта, "заменят нас" с лёгким сердцем, вновь откроют для себя и "Снежную маску", и "Возмездие", и "Скифы", и "Двенадцать". И мир обретёт небывалое равновесие, и вместе с новым миром, наконец, найдёт покой огненная душа Александра Блока.
И если Пушкин - первооткрыватель русской поэзии, если Есенин - певец русского народа, то Блок - атлант, в чьих жилах соединилась кровь нескольких этносов, держащий на плечах материк русской культуры, который обречён в спутники цивилизации даже после ухода с исторической сцены государств и народов.
Слово о после, или Вихри архива
Слово о после, или Вихри архива
О книге бывшего посла России в Израиле Петра Стегния
Михаил ЮДСОН
Прозаик, критик, родился в 1956 году в Волгограде. Окончил физико-математическое отделение педагогического института и преподавал в средней школе. С 1989 года живёт в Израиле, сотрудник журнала "22". Автор многочисленных статей, эссе, рецензий и интервью. Автор романа "Лестница на шкаф". Живёт в Тель-Авиве.
Историческое да ещё талантливо написанное произведение, будь то роман или новелла, отличается от учебника, как каравелла от баржи, - структурой, содержимым, языком команд. Данная же книга особо выделяется тем, что литературный дар автора, Петра Стегния, на радость читателю понимающему, очень точно стыкуется с документальной основой, архивной краеугольностью. Вот как сам автор характеризует свой труд: "По жанру - это документальная повесть, основанная на архивах МИДа России и обширной научной литературе, посвящённой Русско-турецкой войне 1768-1774 гг. В ней ничего или почти ничего не придумано ни в ситуациях, ни в характерах действующих лиц. Перед вами работа историка и только во вторую очередь - когда возникала необходимость заполнить лакуны, образованные отсутствием документов, или прояснить характеры, - немножечко литератора".
Пётр Стегний нечувствительно вводит документ в текст - и тот врастает в пласты повествования, в почву канвы и действа, пуская корни и побеги. Строчки, "пахнущие сосной, смолой и морским ветром", славных страниц истории российской[?]
Должен уведомить, что я, пожалуй, не историк и по части эрудиции нахожусь примерно между поэтом Иваном Бездомным и председателем домкома Босым. Нынче окружают меня люди прилично начитанные, но так и подмывает устроить им навскидку переэкзаменовку - ну-ка, грамотеи, хотя бы перечислите последовательно императоров российских в XVIII веке?! То-то же. Читайте Стегния - и воздастся вам.
Пётр Владимирович Стегний - видный историк, действующий дипломат, автор ряда монографий и многих книг по истории российской дипломатии XVIII века, лауреат Всероссийской литературной премии "Александр Невский" (2007 г.). Его "Посол III класса", своеобразное сказание о после Обрескове, - книга на редкость познавательная, позволяющая переноситься в давно ушедшее и переносить, экстраполировать выуженное знание на время нынешнее, лужёное да смутное. "Теперь я знаю, как было на самом деле", - сказала машинистка Томасу Манну, печатая "Иосифа и его братьев". Читая Стегния, с изумлением понимаешь, от чего (от кого?) зависели иной раз судьбы России: долог путь от Константинополя до Петербурга и обратно - аж два месяца, так посол своей головой должен был думать, не слишком, простите, заботясь о животе своём. Причём послы I и II классов хотя бы были полномочными, а которые, бедолаги затурканные, III класса - те не могли принимать решений самостоятельно, не было у них "полной мочи" (язык, язык!). А всё одно приходилось действовать на свой страх и совесть, рискуя в том числе и собственной свободой, да и той же головой - судьба государства на кону!
